Внутри

Затем я слышу звук мотора.

Я думаю об Ине, думаю о нем как о засранце, нарушившем свое обещание, затем представляю, что оказываюсь рядом с ним.

В следующее мгновение я оказываюсь лицом к лицу с Генри Ашесом. Его загорелые руки с обвисшей, явно лишней кожей держат возле растянутого годами уха телефон. Стодевятнадцатидюймая плазма показывает нуар.

Я все понимаю и беру свои мысли обратно. Ин – не засранец.

– Вы ее взяли? – спрашивает Генри Ашес, реально спрашивает, а не кряхтит.

Я перемещаюсь на сиденье рядом с Сэнди, чтобы услышать ответ.

– Да, она в машине, – отвечает грубый голос. Я просачиваюсь сквозь переднее сидение и вижу знакомое лицо охранника – того самого, что не мешал мне забирать деньги из Роллс Ройса незадолго до моей смерти. Я вновь перемещаюсь к Генри Ашесу. Интересно, он помнит, что тогда отвалил огромную кучу денег непонятно на что?

– Отменяйте. Высадите девушку, и как можно скорее.

Я оказываюсь в машине как раз вовремя, чтобы увидеть как охранник кашляет, видимо, подавившись воздухом.

– Сэр, но Торментус…

– Мне плевать на Торментуса! – Я вижу слюни Генри Ашеса, проделывающие путь от его губ до шляпы детектива на стодвадцатидюймовом экране. – Это моя дочь! Ни одна мразь не смеет к ней притрагиваться!

– Но, сэр, вы сами…

– Лучше заткнись, Донни, а то пожалеешь. Возвращай мою Сэнди на Пасифик Хайтс, без разговоров!

Я почему-то удивляюсь, что Генри Ашес знает наш с Сэнди адрес, затем вспоминаю, что он не так давно, лет шесть назад, жил там вместе с тетей Лорен. Тетя Лорен… Наблюдая, и наблюдая впервые за праведным гневом Генри Ашеса, я понимаю, что такой «отец Сэнди» мог бы быть достойным мужем тети Лорен – или, что честнее, но что не хочется мне констатировать, вдовцом. Жаль только, что это не его эмоции…

Охранник – Донни, насколько я помню – что-то пытается сказать в трубку, но уже поздно, Генри Ашес вешает трубку. Донни вздыхает, как вздыхают садисты при отсутствии жертвы, и сворачивает на дорогу, без поворотов ведущую на Пасифик Хайтс.

– Назови свой адрес, – просит он у Сэнди таким тоном, каким обычно требуют.

– Ахах, ты решил меня вернуть домой? – спрашивает Сэнди и смеется.

Смеется!

Я ее обожаю!

– Типа того, – бурчит Донни.

– Ну ты, Ривьера, и шутник, – тихо говорит Сэнди.

Донни все слышит, на его кирпиче, которое и лицом называть не хочется, появляется понимание человека, которого никогда не посвящают в важные дела.

Вскоре Донни останавливается у нашего родного домика. Он выходит из машины, открывает заднюю дверь, помогает, и помогает довольно деликатно, надо заметить, выйти Сэнди из машины, затем снимает наручники и говорит:

– Спокойной ночи.

– Не забудь мешок. Он на моей голове.

На кирпиче Донни даже появляется какое-то подобие улыбки.

– Оставь себе.

Он забирается в машину. Сэнди снимает мешок с головы и взглядом провожает машину до тех пор, пока она не исчезает в полумертвом ночном трафике. Мне стыдно в этом признаваться, но я хочу вновь побывать в ее голове, чтобы погреться возле теплого храма. К Сэнди подходит какой-то мужчина – и мне кажется, что я его где-то видел.

– Можно ваш мешок? – спрашивает он.

Сэнди даже не удивляется.

– Пожалуйста. – Она протягивает мешок мужчине.

– Спасибо. – Мужчина перебегает дорогу, ему, похоже, наплевать на отсутствие светофоров.

Как впрочем, и мне наплевать на него. Я пытаюсь попасть в голову Сэнди, но меня отбрасывает, да с такой силой, что я лечу сквозь асфальт куда-то к недрам Земли. Лечу и думаю о неизвестном вторженце, хочу, чтобы мои мысли как-нибудь телепортировались в его голову.

«Твое время подходит к концу, сукин сын, будь в этом уверен!»

Шевалье, или чужая смерть изнутри

Мой домик на Пасифик Хайтс. Странное примечание – для сущности без массы, вроде меня, все имеющие вес вещи перестают иметь вес. Для сущности без массы не существует массы как таковой. Старый мир теряет прежнюю формацию, когда ты сам обретаешь формацию новую. Забавно, думаю я, думаю, сидя на диване в гостиной…

…сижу на диване в гостиной, сижу вполне себе по-человечески. Жду, когда вернется моя Сэнди.

Проходит несколько минут, казавшиеся несколькими часами, и я понимаю, что ожидание хуже всего. Самое противное ощущение, хуже, чем боль – хотя бы потому, что боль физическая мне теперь недоступна.

Я жажду вновь оказаться в своей девочке. Как же мы все-таки переменчивы – тяжкий груз собственного обещания, что я никогда этого не сделаю, с каждым днем становится все легче и легче.

Одну истину я уже успел осознать – в мужском теле мне гораздо комфортнее, чем в женском. Хотя возможно, это только от того, что при жизни я был мужчиной. Но в любом случае, у меня будет целая вечность беспристрастно оценить плюсы и минусы чужих мужских и чужих женских сознаний…

Я устаю страдать от ожидания, злюсь на себя, что в нечеловеческих ситуациях инстинктивно веду себя как человек, и вот-вот собираюсь прорваться в сознание Сэнди, как передо мной появляется Ин.

– Я все сделал, – говорит мне Ин.

Он вновь в костюме врача, но без ощущения кладбища в абстрактной пустоте этот Ин кажется мне чужим.

– Я думал, ты расскажешь об этом в сне, – говорю я.

– Ты уже знаешь, что я существую в реальном мире – если этот мир еще можно называть реальным, – говорит Ин.

– Ну да, верно. Спасибо, что рассказал – но я следил за Ашесом, я уже знаю, что свое слово ты сдержал.

На полупрозрачном лице Ина появляется озарение.

– То-то я думал, что кто-то следит за мной. Чутье меня не подвело.

Я думаю о Сэнди – ну не могу я о ней не думать! – тяжело вздыхаю, прямо как мать школьника с картины Решетникова[11 - Имеется в виду знаменитая работа русского художника Ф.П. Решетникова – картина "Опять двойка".] и спрашиваю:

– Что сейчас делает Генри Ашес?