Рубежи. Пять возрастов моей поэзии

Верили даже назавтра.

Старик

Обязанность моя понятна стала позже,
И, может, будет через год ещё ясней.
Прошёл старик, он мог бы быть моложе,
Я седину его возьму виной своей.
Возьму и стану гладить, как ребёнок,
Хоть не загладить той вины своей,
Что я пробыл ребёнком слишком долго,
И, может, кончу быть им через много дней.
Я уважать, я преклоняться должен,
Сберечь обязан был огонь его кудрей.
Идёт старик, он мог бы быть моложе.
Я ныл, я был ребёнком много дней.
День ото дня не понимая больше,
Я не ценил людских прожитых дней.
Идёт старик, он мог бы быть моложе,
Я раньше мог любить его сильней.

«Обмануть дурёху-яблоню нетрудно…»

Обмануть
дурёху-яблоню нетрудно,
ой, совсем нетрудно.
Десять дней весенних
в зиму забредут,
и станет яблоня цвести,
и листья распушит, как губы.
Есть много чудаков,
охотников на белое цветенье,
особенно случайное
и первое.
Есть много чудаков
с желанием отчаянным.
И даже не придёт
мороз,
который яблоне уже готовил
грубость,
как среди зимних грёз
растащат неожиданное чудо.
Всяк по листочку унесёт
на санные дороги
с ворохами сена.
Все думают, что дважды
зацветёт
и дважды будет яблоня весенней…
Сто вёсен есть
у дедов флегматичных,
И двадцать пять —
тебе,
ты быстро прогораешь.
Но стать счастливой
яблоня умеет,
когда впервые небо расцветает.
А обмануть
дурёху-яблоню нетрудно,
ой, совсем нетрудно.
Десять дней весенних
в зиму забредут,
и станет яблоня цвести
и листья распушит, как губы.

Женщина надежда

Был сын у женщины Надежды, одинокой женщины,
Оставленной мужем, муж – с другой.
И были всё-таки поэтому надежды
На судьбы изменчивость,
Что праздник будет и на улице её.
И потому она вставала утром,
А приходила вся уставшая и гордая.
И мальчик узнавал про дни огромной трудности,
Про тот завод с большими очень трубами,
Дымящими так страшно там, за городом.
А женщина морщины новые скрывала
И некрасивой называлась всеми,
И, беззащитна перед этими словами,
Она в красивость сына очень верила…
А сын из сорок третьего не вышел,
В глубокой яме с каплями дождинок…
Был белый ливень. Белый ливень вылил
Неяркость окончательных сединок.
И вот оно весомо горе этой женщины
В морщинах на щеках прозрачных невесомых.
Как спит она тревожно и бессонно
И видит ближе старенького сына,
Которого война для смерти уговаривала,
Готовила, ночной сиреной воя.
Седая голова его так плохо старила
В последнюю секунду виденного боя.
Они теперь ровесники.
Мать тоже почему-то плохо держат ноги.
И часто отдыхать приходится на лестнице
И очень долго отдыхать с дороги…
Ей видится во сне, а наяву не видится,
Что снова есть надежды, как у той Надежды,
Как у Надежды – матери-кормилицы,
Стирающей для мальчика одежды…