Рубежи. Пять возрастов моей поэзии

Зима по полю собирает иней
И катит долго по равнине белой.
Он матери-старушке вдруг напомнит сына,
А с маленькой девчонкой поиграет в детство.

«Уж на работу дали бы им автобус побольше…»

Уж на работу
дали бы им автобус
побольше,
дали бы автобус взрослым.
И нам в школу
тоже далеко идти —
огромное поле.
А то толкаемся вместе
в автобусе-крошке
крошки и взрослые,
взрослые и дети.
Не гляжу в окошко
в автобусе толстом,
маленьком и толстом.
Он приходит поздно.
Ждёшь, а ветер воет,
срывает шапки.
И так очень долго
ждёшь в огромном поле.
Толкнёшь кого-то влево,
толкнут направо.
В автобусе тесном,
толкаясь уверенно,
каждый залезает.
А кто-то не залезет,
а кто-то останется
в поле с плечами,
которые он не пускал в ход,
и ветры дальние,
в лицо залетая,
будут трепать по глазам его.
В школу сегодня он не придёт.
Если – взрослый, на работу
опоздает.
По дороге метёт.
Уехал автобус.
И только утро глаза раскрывает…
На работу дали бы
автобус побольше
нам.
А то на дороге дальней
кто-то стоит очень долго.
И только утро продирает глаза.

Качели

Стихи, написанные в тридцатилетнем возрасте

Пора желаний и надежд

Уже выпущен из школы. Впервые познал женскую любовь. Окончил МФТИ. Поработал четыре года младшим научным сотрудником в Обнинском Физико-энергетическом институте и расстался с физикой ради поэзии.

Начал печататься в толстых столичных журналах. И сразу же за «круглым столом» «Литературной газеты» изруган в двух номерах подряд едва ли не всеми присяжными критиками Советского Союза.

Казалось бы, вот время – быть счастливым. Расцвет сил. Внешне укрепился, внутренне закалился. Да и выгляжу неплохо. Только и всех приобретений этих оказалось мало, ибо наступил черёд новым, ещё более трудным испытаниям и злейшим бедам. А всё желания страстные, необузданные.

И ума, ума по-прежнему не хватало. Ведь ум в молодости всегда задний, всегда плетётся вслед за опытом, а посему отстаёт. Уж больно мы торопливы в эту пору. Сначала сделаем, а потом подумаем, сначала набедокурим, а потом раскаемся.

И главной сутью моего тогдашнего существования, главным его содержанием были женщины. Не скажу, чтобы я был аморален, потому как вместе с печальным опытом уже приходило и первое осознание некоторых духовных истин и нравственных аксиом. Но путь познания не прекращался. А известно ещё из Екклесиаста, что «кто умножает познания, умножает скорбь…».

Едва ли не последняя пора моей беспутной жизни. И качало меня, и укачивало – то боль, то радость; то радость, то боль. И всё летело кувырком. И душа моя – то ликовала, то плакала, и тело моё – то замирало в высшей точке блаженства, то изнывало от мук. И всего-то года полтора-два оставалось до женитьбы.

«Одинокого любила…»

Одинокого любила,
Потому что ей
Родственность всегда претила
Узостью своей.

Некрасив? И не жалела.
Ладно, что простой.
Только бы лучилось тело
Встречной чистотой.

Каждой клеточкой любила,
Не боялась мук,
Только бы ему хватило
Губ её и рук.

Только бы ему хватило
Бренного тепла…
И бессмертье подарила,
Сына родила!

«Тот, кто застал вчерашнее число…»

Тот, кто застал вчерашнее число
В календаре, кто пробудился рано,
Увидел мир в предчувствии тумана
И суть проник. Ему не повезло.

Он подглядел – сгустилась тишина,
Соединился мрак с глухим рассветом,