История моей жизни, или Полено для преисподней

А ещё он восстановил и возглавил Гомельское литобъединение. И некоторое время носился с новыми талантами. Потом уехал в Америку.

Один из открытых Валерой талантов мне и сейчас помнится. Это была уже немолодая девушка по имени Белла. Худенькая, маленькая, собой не хороша. Но стихи – изумительные. Две строчки, услышанные с голоса, до сих пор помню: «Для какой такой новой любви моё бедное тело сгодится…» Потрясённый болью этих строк, в тот же вечер, едва вернувшись домой, я написал стихотворение, посвященное удивившей меня поэтессе:

Посвящается Белле

Казалось, тщедушные перья,
Нахохленной грязи комок,
Но так удивительно пела,
Как я бы вовеки не смог.

Так пьют из ручья, не нарушив
Мозаику светлых камней,
Так пела, как если бы души
Внимали из облака ей.

Певичка лесная, прости мне,
Что я безголосый, как дрозд,
Пытаюсь в мучительном гимне
Соперничать с музыкой гроз.

Поёшь так прозрачно и чисто,
Что мыслится, если бы я…
Но мне у тебя не учиться,
В наставники брать не тебя.

Владимир Николаевич Соколов, услышав эти стихи, попросил, чтобы я их посвятил ему. Но я этого делать не стал. Во-первых, стихотворение уже имело свой адрес – Беллу, фамилию которой, увы, я не знаю. Во-вторых, если бы я эти строки посвятил Соколову, получилось бы, будто я считаю себя неспособным писать так, как он пишет, а это было бы ложью и лицемерием.

Гомельский Парнас

Теперь в Гомеле писательская среда выглядит куда солиднее. Члены союза писателей числом под пятьдесят, авторы многих книг. С ними я тоже общаюсь, а более всего с Юрой Фатневым – поэтом и прозаиком, в романах которого причудливо перемешаны старина и современность, реальность и мистика.

К моим стихам он относится с уважением и сетует на то, что мало издаюсь. Призывает к большей активности. И всякий раз при встрече что-то читает из своего, а более расспрашивает о литературной жизни Москвы, к которой я не имею никакого отношения.

Был он знаком со Шварцем, Сомовым, Окунем… Помню первую нашу встречу в комнатке гомельской поэтессы Нины Шкляровой. Тогда я, для знакомства, прочитал своё стихотворение «Моё сотворение мира» и маленький, немощный Юрий Фатнев набросился на меня с кулаками.

Почему это стихотворение моей студенческой поры привело его в такую ярость, не понимаю и сейчас. Но тогда его прямо-таки трясло.

Живёт Юрий один в рабочем малосемейном общежитии по соседству с изрядным числом алкашей и пьяниц, которых люто ненавидит. Зарабатывает на пропитание незамысловатыми пейзажами собственного письма, которые сам и продаёт на рынке. Изредка его навещают бывшая жена Елена и дочь Олеся.

Человека, более погружённого в творчество и вообще в искусство и литературу, я не встречал. И более нищего – тоже. Ежедневный посетитель Библиотеки им. Герцена, что на проспекте Ленина неподалёку от его дома, вечно завален Юрий альбомами и журналами. Следит за периодикой обеих столиц как российской, так и белорусской.

И пишет, пишет…

Случалось мне бывать и на Гомельском литературном салоне, что собирается в каждую последнюю среду месяца. Гомельской культурной элитой стихи мои воспринимаются не без воодушевления. И даже хвалимы. Но до сих пор ни единой строчки не напечатано ни в одном из местных изданий. Посему видно, что Гомель – воистину моё отечество.

Семейные скандалы

Семейные скандалы – явление типическое и, полагаю, не только в России. Сколь бы лилейно не относились супруги друг к другу, всё равно со временем, как бы от трения эбонитовой палочки о шёлковую тряпицу, накапливается между ними электрическое напряжение, и грозовой разряд, именуемый ссорой, становится неминуем.

Вот почему даже со стороны самых тихо-живущих интеллигентных и культурных соседей то и дело раздаются звероподобные вопли; доносится шум беготни, грохот падающей мебели и звон разбиваемой посуды.

Сама и перебинтовала

Вот и мне с малых лет довелось быть свидетелем бурных родительских ссор, не слишком частых – с периодичностью в два-три года. Был случай в Черткове, когда мама, защищаясь, пустила в ход лежащее возле печки берёзовое полено и серьёзно поранила плечо отца. Впрочем, сама тут же обработала рану йодом и перебинтовала.

А в Бобровичах дело и вовсе дошло до сбора чемоданов… Разъезд? Развод?

Отец на коленях умолял маму о прощении. Помирились. На всю драму хватило одного дня. Темперамент родителей и добрая их отходчивость в молодую пору не предусматривали более длительных коллизий. Однако прецедент не забылся, и при случае мама напоминала отцу об его униженных мольбах и своей тогдашней решимости расстаться.

Естественно, что рукоприкладство, чаще всего исходившее от родителя, вызывало у детей страх и сочувствие маме. Конец семейным потасовкам положил брат. Невысокий ростом, был он широк в плечах и силён. Ещё в школьную пору занимался классической борьбой и на ковре «работал» где-то по первому мужскому разряду.

И вот однажды во время нашего проживания в Нижнеудинске, когда Саше было только шестнадцать, он в некий горячий момент вступился за маму, повалил отца на пол и потребовал, чтобы тот больше не смел её бить. Об этом, конечно же, ужасном поступке своего старшего сына отец помнил всю жизнь и вряд ли до конца простил, но руки на маму уже никогда не поднимал.

Отныне родительские ссоры ограничивались словесной перебранкой, в которой обычно вспоминалось и припоминалось буквально всё, начиная чуть ли не от Адама и Евы. Урок для всякой молодой пары – не очень-то обнаруживать перед своей дражайшей половиной слабые места как собственной биографии, так и биографий своих ближайших родственников. Невелика премудрость, однако же уменьшит число поводов для домашнего злоречия.

Свидетели? Или главные жертвы?

Участниками семейных скандалов, а иногда и главными их героями доводилось быть и нам, детям. Впрочем, старшие – сестра и брат – вскоре оставили дом: сначала для учёбы в институтах, а потом для проживания в собственных семьях. Как же я скучал, как томился! Даже стихи, посвященные разлуке с ними, писал. Но и когда кто-либо из них навещал нас, мучения мои прекращались не сразу. Ведь после дороги им полагалось выспаться, отдохнуть. Затем – побеседовать с родителями. Общение со мной – в последнюю очередь. И как же я ждал этого общения, как радовался ему!

Куда всё уходит? Мы повзрослели и даже постарели. Преотлично живём в разных городах и, кажется, не очень-то скучаем. Ороговели? Очерствели? Пожалуй, так. Но ещё и отчуждение изрядное накопилось. А всё из-за мелких и крупных ссор, а также сопровождавшей их перебранки и взаимных оскорблений.

Люди, люди! Помним ли мы, понимаем ли, что в бестолковой ругани нашей угасает всё самое светлое, и охлаждается всё самое искреннее, самое сердечное, что связывает близких, родных? Вот на что размениваются наша дружба и любовь прежде того, как напрочь исчезнуть. И во всём этом виноваты наши главные пороки: невоспитанность и распущенность. Сколько прекрасных и по-настоящему возвышенных чувств оказались жертвой невыдержанности и пустого, обидного сквернословия?

Поначалу, в младенчестве, был я на стороне отца. Но с годами, начиная понимать, что мама и слабее, и беззащитнее, перешёл на её сторону. Этому, разумеется, способствовало и то, что отец частенько оскорблял и нас, своих детей. Разумеется, в состоянии раздражения.

В добром же расположении духа, похоже, что и гордился своими отпрысками. В особенности дочерью – золотой медалисткой, которая в институте получала персональную стипендию имени Чехова, а впоследствии стала доктором филологических наук, профессором, автором двух десятков учебников.