История моей жизни, или Полено для преисподней

История моей жизни, или Полено для преисподней
Евгений Борисович Глушаков

Моя жизнь едва ли отличается от всех прочих. Маленькие радости и большие горести, как у любого другого. И, разумеется, те же грустные последствия призрачной человеческой свободы и тот же благотворный, спасительный поворот, даруемый верой.

Жизнь – как жизнь!

Евгений Борисович Глушаков

История моей жизни, или Полено для преисподней

* * *

© Глушаков Е. Б., 2025

© Издательство «ФЛИНТА», 2025

* * *

Со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-нибудь вымышленного Ивана Петровича…

    Л. Н. Толстой

Предисловие

Что такое романы сочинённые, как не попытка обмануть читателя – сыграть на его пристрастиях и вкусах? Намечается жертва, будь то любитель детективов или фантастики, романтических приключений или критического реализма. И берётся читатель в оборот. И всё, что он почерпнёт из романа, желательно сразу же забыть и предоставить свои струны следующему, ещё более виртуозному «исполнителю».

Автобиографическая проза отличается от сочинённой тем, что автор сам оказывается в роли инструмента. И всё, что жизнь сыграла на этом инструменте, становится доступно читателю. Он как бы лично переживает случившееся с писателем и тем самым расширяет границы своей жизни, пределы своего опыта. Такие книги являются уже не подделкой под жизнь, но самой жизнью!

Пока не задумываемся над прошлым, пока не берём труда припомнить миновавшие годы, мы представляемся себе чуть ли ни святыми. Ведь каждый поступок наш строго мотивирован, а каждое действие логично вытекает из ситуации.

Ну, а если не искать себе оправдания, если просто и честно перечислить всё зло, которое мы совершили? Ну, а если безо всякого снисхождения к себе постараться припомнить худое и тёмное, что явилось в мир не без нашей помощи?

Кто-то, читая мои воспоминания, ужаснётся обилию такового зла. Кто-то посмеётся над моей откровенностью и назовёт юродством. Кто-то, может быть, сочтёт моё повествование похвальбой. И такое не исключено. А иной, возможно, и пожалеет меня, скажет – нелёгкая жизнь выпала этому человеку. Не стану спорить ни с кем, ибо все окажутся правы, все и никто.

Да и сам судить себя не желаю. Не свой я, но Господу принадлежу. И жизнь моя Им созидалась, хотя и через моё упорное сопротивление. Но скажу ли что против? Конечно, много в ней было всякого. Да и можно ли омыть человека в один момент, разом? Не впустую ли это будет? Ведь известно, что «пёс возвращается на блевотину свою, и вымытая свинья идёт валяться в грязи».

Значит, и омовение, и очищение должно происходить не вдруг, но постепенно, по мере того как свинья перестаёт быть свиньёй, а пёс – псом? Этим омовением, очищением и является жизнь каждого верующего человека, ибо и живёт он во Христе, и омывается, очищается Христом.

Плох был я, очень плох в молодую пору свою. И сейчас ещё не хорош. Но, может быть, прочитает мою книгу грешник вроде меня и подумает: «Этот верит, этот надеется. Значит, и я не потерян для Божьего прощения, значит, и мне есть спасение».

Думаю, что именно в силу обнадёживающего примера «на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Поэтому я и постарался хотя бы в главном ничего не утаить из совершённого мной. Ну, а человек чистый и праведный тоже пускай не отвращается от этих строк, но порадуется за меня той радостью, которой радуются кающемуся грешнику небеса.

Итак, моя история, мой роман с жизнью.

Первая часть

Об истоках

Будучи ещё в юном возрасте, когда школьный учитель представляется наибольшим авторитетом, а преподанное на уроке – наивысшей мудростью, помню, пожелал я просветить своего дедушку Ивана Дмитриевича Компасова. Частенько я его заставал стоящим на коленях перед иконой и молящимся. Вот и взялся ему рассказывать про самолёты и ракеты, про физику и химию с тем тогда совершенно очевидным для меня резоном, что никакого Бога нет.

Слушал меня дедушка, ни словечком не возражая, но только ухмыляясь в бороду. Человек он был несуетливый, ума крепкого и ясного. А посему и не спорил со мною: дескать, мал и глуп. Но вот, что странно: при всех своих «научных» воззрениях на природу, будучи маленьким атеистом-проповедником, я и тогда… молился!

Каждый вечер перед сном, уже лёжа в постели, ни к кому лично не обращаясь, просил о том, чтобы были живы мои самые дорогие и близкие – мама, папа, сестра и брат. Проделывал я это очень тихо, едва шевеля губами в полной темноте. Так, что едва ли кто из семьи эти мои детские молитвы слышал.

И заканчивал я их своеобразно. Ещё не ведая слова «аминь», но опасаясь, как бы что плохое не вкралось в это ежевечернее обращение, не присоединилось в моём сознании к высказанному в пространство, я тут же быстро-быстро проговаривал:

– А дальше ерунда, чепуха, чушь, неправда.

Может быть, в силу этой концовки детские сны мои были подчас и страшны, и тяжелы – с какими-то паденьями в пропасть, наездами машин?

В отроческую пору да и позднее – ещё очень долго, присутствие Бога в своей жизни я не ощущал. А между тем, как теперь понимаю, Он уже с первых дней моих надо мной трудился, целенаправленно и неуклонно создавая то, что я теперь есть. И в этом заключался не только мой, будто бы особенный удел, но благо всего мироздания, неусыпно опекаемого Создателем.

Птичку жалко

Конечно же, неслучайным в моей жизни был эпизод, когда меня, в ту пору двухлетнего ребёнка, отец прихватил с собой на чердак и там на моих глазах обезглавил петуха, предназначенного в суп. Кровавое зрелище до сих пор перед глазами. С того дня и часа я перестал есть мясо. Сколько не держали меня за столом, как не уговаривали, не грозили, появившегося отвращения преодолеть не смогли.

Да и вообще всякая картина убийства, даже на киноэкране, вызывала у меня ужас. Если по ходу фильма назревала жестокая сцена, я, будучи ребёнком, непременно опускался между рядами и там пережидал. В пору малолетства всякая смерть была для меня нестерпимым кошмаром.

Отказавшись от мяса, я тем самым лишился и возможности посещать детский сад, где изобретать для меня отдельное меню, разумеется, никто бы не стал. А поскольку родители целыми днями работали, а няньку нанимать средств не имели, то я с малых лет оказался предоставлен самому себе. И это не могло не привести к ранней самостоятельности.

И Господь уже тогда хранил меня. По каким стройкам и авиационным свалкам я ни лазил и ни слонялся, а всё-таки остался цел. Да и улице не удалось мною завладеть. Был я как бы со всеми, но более сам по себе – со своими мыслями и понятиями. А между тем уже тогда и будущее моё писательство брезжило.

Как-то соседка по дому задала местной детворе задачку:

– Сшили тапочки слону. Взял он тапочку одну и сказал: «Нужны пошире. И не две, а все…»

Тут она сделала паузу, предоставив нам самим закончить фразу. Однако, видя, что мы молчим, спросила напрямую:

– Сколько надо тапочек слону?

Ребятишки все наперебой стали орать – два, два, два! И только я ответил правильно – четыре. Рассказывая маме этот случай, соседка вывела своё заключение:

– Какой-то он у вас не от мира сего.

И было мне тогда три года.

Лекарство от смерти

Родился я в столице, на Масловке. Однако тогдашнюю Москву не помню. И неудивительно, ибо не исполнилось мне и восьми месяцев, как семья переехала в Батайск, что в Ростовской области. Впрочем, и этот город припоминается смутно. И не город, а лишь дом наш кирпичный двухэтажный, в первом этаже которого, как войти в подъезд, где-то слева и располагалось наше жилище.

Призрачно, невнятными фигурами без лица видятся наша соседка, её дети. Чуть отчётливее – во дворе перед домом продающиеся с лотка арбузы и дыни. И уже где-то в отдалении за пустынным, туманным косогором «Детский сад», куда меня однажды привела мама.

Ясно представляю только свой белый шкафчик с разноцветным слонёнком на дверце. Туда вешалось моё пальто, ставились ботинки, и укладывалась шапка. Не позабылся и терпкий запах краски, а также ощущение абсолютной новизны стен, пола, потолка. Похоже, что я был из числа первых постояльцев этого младенческого питомника.

Довольно скоро, когда мне ещё не было и двух лет, мы переехали из Батайска на Западную Украину в Чортков. Именно там я впервые услышал о смерти. И вот при каких обстоятельствах.

Проживали мы на центральной улице города. Поэтому праздничные демонстрации, кипевшие ярким и шумным многолюдством, проходили перед нашим домом. Случалось и такое, что под нашим балконом милиционеры проводили арестованных бендеровцев. Помню, как один из них, с блатными ужимками обращаясь к своему конвоиру, сказал:

– Меня в маленькую – не в большую.