История моей жизни, или Полено для преисподней

Поэтому без всяких сомнений могу сказать, что среди себе подобных я никогда учителей не имел, и что единственным Учителем моим был и остаётся только Сам Господь. А как Он меня наставлял и чему учил – тайна, которая лишь в немногих чертах в течение жизни приоткрывалась.

Бобровичи

Поскольку отец у меня был человеком военным, довелось-таки нам поездить по Союзу. То нашу часть перебрасывали с места на место, то его – из части в часть. Москва, Батайск, Чортков, Даугавпилс… По соседству с белорусской деревней Бобровичи мы оказались, когда мне шёл шестой год.

Тамара Маслова

А место не то что бы дикое, но с присутствием, что называется, природы. Лес начинался метрах в двадцати от двухэтажного кирпичного дома, во втором, среднем подъезде которого нас поселили. И принадлежали нам две комнаты в трёхкомнатной квартире верхнего этажа. Одна – поменьше, для брата с сестрой, другая – побольше, для папы с мамой и меня.

В первом подъезде находилась гарнизонная столовая. Когда я болел, родители брали для меня в этой столовой то шпроты с картофельным пюре, то шницель. Баловали. И хотя мяса я категорически не ел и домашних котлет тоже, но против столовских шницелей не возражал. Должно быть, чувствовал или догадывался, что мяса там сроду не бывало.

В эту пору у меня впервые стали появляться деньги. Правда, понемногу и совсем ненадолго. Дело в том, что родители взяли за правило с получки выдавать нам, своим детям, по пять рублей, на которые можно было купить большую шоколадную конфету, называвшуюся «Балтика». Так мы зачастую и поступали.

В квартире, которая располагалась через лестничную клетку напротив нашей, проживала моя тогдашняя любовь – Тамара Маслова, высокая красивая девочка с длинной чёрной косой и тёмно-карими грустными глазами. Однажды, когда наш сосед по квартире рыжий Вовка Парамонов крутил диафильмы для всей живущей поблизости детворы, зашла речь, кто кого тут любит.

Я чистосердечно признался, что люблю Тамару, и она, сидевшая позади, обиженно толкнула меня в спину. Вовка был старше меня на год и тоже в неё влюблён. Можно сказать, соперник. Мы же с Тамарой были ровесниками и, когда пошли в школу, оказались в одном классе.

Моя влюблённость в Маслову продолжалась в течение семи лет и была, как мне теперь представляется, чувством на редкость безболезненным. Не слишком тревожила и вовсе не докучала. Вероятно, потому, что ничего ущербного и ревнивого в этой влюблённости не было и быть не могло.

Брат Саша

Могло ли случиться, чтобы старший брат не служил для меня примером во всём и всегда? Разумеется, не могло. Особенно, если учесть, что Саша, хотя и был невысок ростом, зато широк в плечах и спортивен.

Едва мы появились в Бобровичах, как к нему подошёл весьма большой и упитанный Генка Маслов, брат Тамары, и предложил:

– Давай поборемся. Я толстый. Я тебя повалю!

И к собственному конфузу тут же оказался на лопатках…

Для мальчишки иметь такого брата – немалая удача. От скольких обид и унижений избавляет. Да и каким опытом обогащает…

Ранним взрослением!

И как не любить такого брата, как им не гордиться?

Потерялся

Теперь такое даже представить невозможно, но мы, гарнизонные ребятишки, уже тогда в семь-восемь лет бродили по лесу без всякой опаски. А был он весьма велик и простирался до самой железной дороги, проходившей километрах в четырёх от городка. Помню обилие кривоногих и сопливых маслят, россыпи тускло поблёскивавшей черники, а местами густые-пре-густые заросли папоротника, из которого я любил делать себе островерхие шапки.

И по грибы мы тогда ходили одни, и по ягоды.

Однажды зимой, когда Саша с друзьями отправился на лыжах покататься, увязался за ними и я. По ближайшим окрестностям мне и прежде доводилось бегать одному, а тут, едва поспевая за старшими ребятами, так далеко заехал, что, потеряв их из виду, перепугался. Еду, плачу. Холодно. Начал замерзать. А куда еду, не знаю. Много всяких лыжней по лесу напутано. Уже и голосов не слышно.

Густая еловая тишина.

И вдруг смотрю, бежит мне навстречу Толя Герцог, одноклассник моей сестры. Это он специально, заметив моё отсутствие, вернулся. Подбежал, отёр мои слёзы. А затем посадил вместе с лыжами и палками себе на плечи и, придерживая за ноги, повёз. Долго мы передвигались этаким образом, и всё по местам незнакомым, пока не добрались до городка. Конечно, тяжело ему было с таким громоздким и неудобным «багажом» на плечах. Однако довёз до самого дома и, поставив на ноги, попросил вынести ему воды напиться.

Дома ещё не знали, что я потерялся, но всё равно были рады моему возращению, а сестра зачерпнула из ведра полную кружку по-зимнему студёной воды и вынесла своему героическому товарищу, которому было не более шестнадцати лет.

Вот так удача!

Случалось нам хаживать по грибы и всей семьёй. И во всякую зиму в сарае нашем бок о бок с эмалированным ведром, где томилась квашеная капуста, стояло другое такое же, в котором под каменным спудом плющились и коченели солёные грибы. К заготовке их мы относились весьма серьёзно.

Одна из промысловых вылазок наших запомнилась особенно. Отправились мы тогда за аэродром. Вышли затемно. Родители, брат и сестра – с вёдрами, я – с небольшой матерчатой сумкой. Иду и сплю. Встать-то встал, да не проснулся. А едва мы миновали матово-белые, укрытые маскировочной сетью утреннего тумана самолёты, как стали попадаться грибы. Не мне, конечно. Ибо я сквозь слипающиеся веки ещё и деревья-то с трудом различал.

Побродили мы, погуляли по лесу, наполнили вёдра и мою сумочку грибами и двинулись в направлении дома. Обычная просёлочная дорога. А по сторонам то лес, то поле, то луг с ещё не убранными стогами. И вот уже мы проходим возле небольшого кудрявого березняка.

И брат замечает неосторожно выглянувший на дорогу белый гриб, неподалёку от которого находит и второй. А третий и четвёртый уводят его уже и вовсе в глубину повстречавшегося нам леска. И все мы останавливаемся и радуемся его удаче. И опустив благодатные ноши на дорогу, даём отдых рукам.

Но поскольку и мне хочется найти белый, я тоже ныряю в кусты, и тоже – не напрасно! И уже всей семьёй рассыпаемся мы по густому и пышному травостою придорожной рощицы. И белых там оказывается видимо-невидимо! И появляется ощущение, что это они сами торопятся, спешат выскочить нам навстречу. Словом, творится такое, что назвать иначе, как мечтой грибника, невозможно. А вёдра-то у нас полные, а сумка-то моя с верхом. И никаких других ёмкостей в запасе!

И вот, не без жалости, конечно, принимаемся мы опорожнять и вёдра свои, и сумку, и укладывать в них новую, лучшую добычу. И выглядит это весьма бесчеловечно. Чуть ли не предательством по отношению к тем, первым нашим грибам, которые, может быть, ещё с вечера терпеливо дожидались нашего прихода, и теперь обмануты, брошены…

Перекусив и напившись холодного сладкого чая, мы продолжаем свой путанный путь к дому. Ну, а вслед нам с грустью и немой укоризной смотрят уже никому ненужные и ни на что не годные сыроежки, маслята, чернушки, подберёзовики…

Как мы потом не искали это место, чудесно одарившее нас, никогда более выйти на него не удавалось.

Родители отдыхают

Припоминается мне уже в иной весенне-летней окраске и небольшой пикник в лесу, устроенный родителями на первомайский праздник. На траве постелено одеяло, а папа и мама блаженно отдыхают, опершись на локти и следя за моей неразумной радостной беготнёй. Тут же рядом стоит большой китайский термос с чаем и разложена нехитрая провизия.

Было это большой редкостью: и сам отдых, и посещение родителями лесной поляны, напоенной первым теплом. Ведь у мамы – то приём в поликлинике, то хождение по вызовам, то дежурства по «скорой», у отца – то занятия с курсантами, то подготовка к ним, то занятия, то подготовка…

А сколько довелось им пережить, перестрадать! И горькую довоенную нищету, и ужасные военные годы, и смерть дочери Наташи, и смерть сына Аркаши, не доживших до моего рождения. Да и первая послевоенная пора…

Вот ведь и отдых был тогда исключительно детской привилегией. И лес Бобровический разве не принадлежал исключительно гарнизонной ребятне?

Надо сказать, что семья наша жила изолированно. Сами гостей не принимали и в гости не ходили. Только при редких встречах с родственниками отводили душу. Мудрено ли, что мы, дети, переняли родительский обиход? Тоже живём замкнуто, без обмена визитами.

А в мире, где всё решается связями и знакомствами, этакий домашний покой – роскошь непозволительная. Ведь за гостеприимным праздничным столом сегодня и решается большинство взрослых вопросов и проблем.

И то хорошо, что на время жизни нашей не пришлось ни глобальных войн, ни революций, ни кровавых репрессий. Тишь да гладь. В этом, конечно же, великая Божия милость, давшая успокоение и отдых вконец измученной, исстрадавшейся земле.

Но мы-то, мы-то до чего аморфны, рыхлы. Так и светимся постыдным самодовольным равнодушием. А вот глаза родителей наших никогда не покидала душевная боль, как последний трагический отблеск того страшного и жестокого, что выпало им пережить.

Мальчишечьи забавы

В Бобрах у меня ещё не было своих коньков. Но зато я имел право брать дутыши на ботинках, принадлежавшие сестре, надевать их прямо поверх валенок и кататься. Особенно мне нравилось скользить по замёрзшему болоту, что за гарнизонной баней.

Однажды, вычерчивая по ещё свежему новорожденному льду белесые узоры и радуясь его приятному поскрипыванию, я… провалился! А поблизости – никого! Но на моё счастье место оказалось неглубоким – не более чем по пояс. Не без трудностей выбрался я из ледяной воды и мокрый побежал домой, уже предчувствуя, что непременно заболею. Однако ж нет. Обошлось. Верно у меня, какая-никакая, а уже имелась закалка.

А вот в хоккей мы в ту пору играли без коньков. Носились в валенках по утоптанному снегу перед домами и гоняли маленький упругий мяч. Клюшки у нас были самодельные, вырезанные из молоденьких с характерным сучковатым закруглением берёзок. Но азарт был настоящий. С беготнёй, толкотнёй, криками и забитыми голами!

Ну, а летом футбол и волейбол на пустыре, опять же неподалёку от дома, и самодельные городки – в лесу, на полянке, специально оборудованной взрослыми. И купание в пруду, расположенном возле железнодорожной станции «Горочичи». Не близко. Но так притомишься в дороге, намаешься, что и мути жёлто-зелёной, которой – всего-то по пояс, несказанно рад…

В бане

Каждую субботу я отправлялся с отцом в баню. Было там всегда многолюдно, шумно и грязно. Кто сам не бывал в общественных банях, могут получить о них вполне точное представление по рассказам Зощенко и «Запискам из Мёртвого дома» Достоевского.