Пером очерченная даль… Поэт о поэтах

Потом женитьба. Пистолетов пара.
Гроб на санях. Коней мохнатых бег…
И люди говорят – звезда упала,
А вещи знают – умер человек.

«Кучерявые баки подрезал мерцающий иней…»

Кучерявые баки подрезал мерцающий иней,
Утомлённые руки покойно сошлись на груди;
Никого, ничего – ни предметов, ни звуков, ни линий,
Лишь молчанье и тьма – на три стороны и впереди.

Только белый цветок в кружевах приоткрытого лифа
У жены на дворцовом балу, что умолк вдалеке,
Да, как привкус последних мгновений, елозила рифма
На закушенном вечностью, мёртвом уже языке.

Суд глупцов

«Услышишь суд глупца…»

    А. Пушкин

Услышал. Было. Но – предупреждён
Тобою, друг… Спасибо, Пушкин милый!
Поэтам в помощь ты и за могилой,
Тебя не зря избрали мы вождём.

Ты освятил страданием наш путь
Среди восторгов, кривотолков, сплетен,
Когда, толпой приговорённый к смерти,
Ты встал на крайний след, где не свернуть.

И саблей обозначили барьер,
Воткнув её, шутя, в сугроб январский.
Всё в прошлом: женщин пламенные ласки
Да и ветрянкой рифм переболел.

Заходишься, хохочешь озорно
Над стихоплётством ханжеского века;
И рад бы достучаться до эвенка,
Ну а тунгус, калмык – твои давно.

И поощряешь дерзких сорванцов
Пренебрегать уставом ударений;
А между тем взопрел от вечных прений
Преважный, многомудрый суд глупцов.

Пушкин в Михайловском

«И вновь я посетил…»

    А. Пушкин

Под липами пройдусь аллеей Керн,
Сверну к замшелым богатырским елям,
Что дед мой славный посадил взамен
Постриженной лужайке и качелям,
Доволен я, что нет жандармов тут,
Не врыты в землю бочки для окурков,
Что новый туристический маршрут
Не посулит нам тайная прогулка.

Дом перестроен, подурнел фасад.
Экскурсовод, решив, что это сцена,
Учительницу с кучкою ребят
По всей усадьбе кружит вдохновенно
И пылко рассуждает обо мне:
В ад угодил ли, удостоен рая?
А чтобы деток усыпить вполне,
Мои стихи бубнит, перевирая.

Швырнуть перчатку? То-то заскулят
И вновь меня подвергнут осмеянью,
Архивный червь, журнальный пасквилянт,
Пробравшийся в супружескую спальню.
Чужих вещей в телегах навезли,
По комнатам свалили за барьером
И самовар, и с тряпками узлы,
Как реквизит в театре погорелом.

Всё перекопано и вытоптано так,
Что не осталось и следа былого;
А если б ухватить умели слово,
Сослали бы в запасник на чердак
И вместе с прочей рухлядью сгноили,
Под инвентарный номер подведя,
Как трость, перо, из-под «Клико» бутыли,
С Языковым распитые шутя.

Едва ли понят, вряд ли узнаваем,
Хотя народом, кажется, прощён,