Избранные записи

Мне понравился эпизод, который получился в итоге. Говорили, что Солженицыну тоже.

13 августа

…Выработалась у меня такая мантра, которую я часто проговариваю про себя, когда встречаюсь с хамством, пошлостью, когда вижу постыдные действия наших политиков, когда вижу отвратительное поведение моих соотечественников, когда встречаюсь с некомпетентностью и непрофессионализмом, ложью, жадностью, вероломством и прочим, когда здесь читаю бессмысленные и злобные слова, – я проговариваю про себя, спокойно и монотонно: «Они не заставят меня разлюбить Родину, они не заставят меня разлюбить Родину…»

15 августа

Вчера и сегодня усилием воли заставил себя оторваться от новостных каналов. Считаю необходимым успокоиться и разобраться в отношении к произошедшему. Ясно, что восстанавливать прежние отношения бессмысленно. Произошло непоправимое… Помню, больше десяти лет назад, когда жил и работал в городе Кемерово, в театре, которым я руководил, постоянно возникали конфликты, тянулись дрязги, прорывалась накопившаяся за семь лет усталость друг от друга (а возраст театра тогда составлял критические семь лет). Я постоянно чувствовал, что назревает скандал. Причём вспыхнуть он мог в любую секунду, из-за ерунды. Тогда я обратился к своим друзьям и коллегам с просьбой: «Ребята, пожалуйста, постарайтесь не сделать и не сказать того, после чего прежние отношения будут невозможны». Мои слова не помогли. Много было сказано… Сейчас мы снова друзья, но только я в Калининграде, а мой театр – в Кемерово.

По поводу прошедших событий сейчас много будет сказано – со всех сторон. Кто-то в этой борьбе проиграет, а кто-то победит. Кто-то обязательно наговорит лжи, а кто-то глупостей. Очень важно сейчас погасить в себе гнев. По возможности не ждать и не жаждать того, чтобы виновные были непременно наказаны. Очень важно, чтобы виновные были наказаны, но ещё важнее – не жаждать этого: важнее всего жить дальше.

17 августа

Вспомнилась на днях история, произошедшая в 2002 году. Она не связана напрямую с теми переживаниями и тем более с теми событиями, которые мы все наблюдали в телеэфирах и за которыми следили в последние дни. Но я вспоминаю о ней как о моменте, когда большая часть моих иллюзий по поводу того, что можно быть всегда адекватно понятым и что люди действительно хотят слышать другое мнение, улетучилась. Но именно после того эпизода я с ещё большим усердием стал настаивать на понятности высказывания. Даже без надежды, что поймут.

Мне кажется, я где-то уже рассказывал об этом, но расскажу ещё раз и подробнее.

В 2002-м, весной, я приехал на гастроли в Цюрих. У меня должно было пройти пять спектаклей в Ноймарк-театре. Это хороший средних размеров европейский театр. К тому моменту я уже вкусил прелести и трудности европейских гастролей в Финляндии, Англии, Германии, Франции… Перед началом гастролей была назначена пресс-конференция. Мероприятие проходило в красивом зале с видом на Банхоффштрассе и площадь… ну, на которой те самые знаменитые швейцарские банки. Беседа с журналистами шла приятная, со мной был немецкий переводчик, говорили о современной драматургии, спрашивали моё мнение о состоянии русского театра. И вдруг один журналист спросил меня о Чечне – какова моя позиция по чеченскому вопросу. Я сказал, что приехал в Цюрих играть спектакли, а не обсуждать эти темы, и не хотел бы говорить об этом, поскольку чеченская тема тут же перевесит все профессиональные рассуждения о театре и драматургии. Но журналист настаивал, к нему присоединились другие. Я сказал, что по этому вопросу лучше собрать другую конференцию, не посвящённую театральным гастролям. Кто-то сделал предположение, что я, должно быть, активно поддерживаю военный способ решения проблем. Ситуация стала накаляться.

Я никак не ожидал, что швейцарские журналисты, встретив нежелание говорить на эту тему, так резко заведутся. Кто-то из них припомнил, как незадолго до этого в Цюрихе выступали русские писатели и активно осуждали российское правительство. На что я ответил (отлично представляю себе, как отреагируют многие на то, что сейчас скажу, но тем не менее), что не вижу смысла использовать данную пресс-конференцию как трибуну для заявлений, в которых критикуется моя страна. Я это делаю дома и считаю трусливым и недостойным в ситуации совершенно безопасной делать безответственные заявления, которые здесь понравятся. И при этом дома я своего мнения по этому и другим вопросам не скрываю.

Журналист настаивал на том, чтобы я высказался. Мне пришлось ответить ему, что мое мнение весьма непростое и оно не только сильно отличается от официальной российской позиции, но и не совпадает с неким европейским представлением о проблеме. Я попытался как можно спокойнее объяснить им, что они у себя в Цюрихе даже приблизительно не могут представить себе тот уровень ужаса и жестокости, который царит в Чечне. Я также сказал, что и я этого ужаса всецело не понимаю. Но уверен, что там проявляются такие формы сознания и такие представления о жизни, смерти и ценности человеческого существования, что здесь, в тихом Цюрихе, я не смогу найти слов, чтобы это передать. К тому же, уверен, сказал я, вам как журналистам это и не нужно. Вам нужно от меня другое: чтобы я как человек культуры и искусства однозначно осудил агрессию. А я могу только однозначно осудить войну, но включиться в дискуссию не могу, поскольку подробности мне неизвестны.

Они остались очень недовольны ответом. И тогда ещё один журналист ехидно спросил меня: «И после этого вы считаете себя европейцем?» Я ответил, что не только не говорил ни слова о том, считаю ли я себя европейцем, я даже не думал об этом. Однако из вопроса следует, что вы меня европейцем не считаете. И поэтому, боюсь, вы сами провели между нами границы, которые не позволят нам вести разговор. Ведь вы от меня ждёте определённого, нужного вам ответа, а другой вам не понравится. Тогда одна дама спросила меня: «А как русские отнеслись к трагедии 11 сентября?» Я сказал, что это весьма оскорбительный вопрос. В России есть разные люди, но в большинстве своём они отнеслись к этому с ужасом, состраданием, горем. Почему вы полагаете, что отношение к этому было иным, чем у вас? Я имею в виду лично вас и лично меня… Было ещё что-то сказано журналистами, что-то обидное и высокомерное…

И вот тогда я не выдержал. Для меня та ситуация была неожиданной, а опыта нервных пресс-конференций у меня ещё к тому моменту не было. Я рассердился, встал из-за стола, подошёл к окну, за которым была площадь, и сказал: «Вы-то что здесь так переживаете? Вам-то здесь чего бояться? У вас вот в этом банке деньги Джорджа Буша, в этом – Бен Ладена, а в этом – наших богатых ребят. Что вы здесь изображаете такое сильное участие в судьбах мира? У вас страна-то на страну не похожа». После этих слов они на какое-то время потеряли дар речи, а затем прозвучал вопрос: «А на что же она похожа?» – на который я очень быстро ответил: «Она похожа на прекрасную театральную декорацию, скрывающую цинично работающую банковскую систему. И этой системе абсолютно безразлично, откуда и какие деньги в неё поступают и сколько на этих деньгах крови…» Кстати, сказав про декорацию, я вернул тему нашей пресс-конференции всё-таки к театру и гастролям. Но, боюсь, про театр вам слушать уже неинтересно».

Мой немецкий переводчик всё очень подробно переводил и был явно доволен. Всё-таки любят они там друг друга, в Европе. Французы немцев, немцы швейцарцев и австрийцев, бельгийцы голландцев, англичане итальянцев… Ох и любят!

Кстати, гастроли тогда прошли прекрасно. И ещё несколько лет я ездил играть в Ноймарк-театре. Журналисты на спектакли не приходили… игнорировали.

20 августа

На Лазурном берегу люди читают на пляже «Асфальт». Встретился с дамой, доктором и профессором филологии, которая не только читала книжку, но и всю её исчеркала карандашом, делала свои профессиональные пометки. В частности, она выделила все мною употреблённые метафоры, которые я метафорами не ощущал. «Рубашку» и французы читают, на французском языке, но книга так безобразно оформлена, что её даже неприятно брать в руки, и есть вопросы к качеству перевода. Это французское издание убедило меня в том, что европейским издателям доверять ни в коем случае нельзя. То, что у них в книжной культуре лучше вкус и более глубокие традиции, – это устаревший миф.

Позавчера многие французы трясли на пляже газетами, качали головами и обсуждали главную новость дня: покупку Михаилом Прохоровым виллы на Лазурном берегу. Французов понять можно. Прохоров купил, по мнению газет, самую дорогую виллу в мире за 492 млн евро. Местные газеты смакуют, что Прохоров самый высокий (2 метра) из богатых людей мира, что он купил эту виллу, видимо, решив отомстить французам за Куршевель, и что в саду его виллы ежедневно работают 50 французских садовников. Красиво, если это месть!

Обсуждать-то они это обсуждают, но что по этому поводу думают – непонятно. Я как-то разговорился с одним милым пожилым французским профессором, который преподаёт философию в Нанси. Он сказал, что ему грустно видеть, когда русские, украинские или казахские богатые люди покупают несколько бутылок коллекционного вина ценой дороже полутора тысяч евро за бутылку и выпивают это вино между делом, продолжая активные споры. Он говорил: «Для многих французов это вино совершенно недоступно, а если у них и случался опыт выпивания такого вина, то для французов это событие не только гастрономическое, но и культурное. Посмотрите, Эжен, как этот человек (он мне показал на двух толстяков за соседним столиком, которые говорили с сильным южно-русским выговором) берёт бутылку «Шато ля тур». Он её хватает. Я пил такое вино всего несколько раз в жизни, и это были не просто ужины, я их все помню. Француз такую бутылку берёт бережно, с почтением и к вину, и к тому, кто это вино сделал, и к тем годам, которые Франция потратила на то, чтобы научиться делать такое вино, и к годам, которые бутылка ждала того момента, когда будет выпита. А он, смотрите, пьёт вино, продолжая курить сигарету. Я не завидую этим молодым людям (толстякам было около сорока. – Е. Г.), совсем не завидую. Мне просто печально видеть то, что я вижу».

Наши ребята (я имею в виду ребят из Украины, России, Казахстана, которые скупили здесь лучшие виллы, корабли и прочее и которые демонстрируют Лазурному берегу свои дорогие машины, дорогих женщин и безупречно белые брюки) сильно ошибаются, если думают, что к ним здесь относятся с глубоким почтением… Хотя, надо отдать должное, некоторые всё же научились себя вести, научились быть респектабельными и хоть как-то своим поведением соответствовать своим капиталам.

24 августа

Сегодня вечером в Каннах публика ждёт русский салют. Готовит фейерверк калининградский мастер этого дела. Он действительно классный специалист, и мы у себя в городе привыкли к его чудесам. Что то он придумает на этот раз? Хотелось бы, чтобы это было прекрасно. А вчера в каннском Дворце фестивалей дал концерт ансамбль Балтийского флота. Артисты, одетые в морскую форму, играли, пели и плясали. Пожилые французские аристократы выражали детский восторг. Приятно. Всё-таки матросский танец «Яблочко» приведёт в восторг кого хочешь.

Удалось совершить короткое морское путешествие – от берегов Франции к берегам Италии. Три дня были в море и ночевали на борту. Для меня это самое лучшее, что может быть, – морское путешествие. Кишащее лодками разных размеров Средиземноморье. Не могу без моря. Без моря, которое подо мной.

Два года назад обошли на небольшом кораблике Корсику. Корсика – это что-то совсем особенное, это не скучная Сардиния и не весёлые греческие острова. Корсика – что-то непостижимое. Высадились мы на лодке в маленьком порту Кальви, внешне похожем на многие портовые городки. Мы собирались подняться на машине в горы и вечером поужинать в рекомендованном нам маленьком семейном ресторане. Взяли такси. Таксист, загорелый, крупный мужик, без тени улыбки спросил, не французы ли мы. А когда узнал, что не французы, не обрадовался, не удивился и даже не улыбнулся, просто одобрительно кивнул. За всю дорогу он не проронил ни слова, но зато как только мы сели в машину, он тут же включил корсиканские песни. Справедливости ради надо сказать, что корсиканское мужское многоголосье очень похоже на грузинское, его даже легко спутать с грузинским. Мы ехали довольно долго, прослушали много песен, и во всех песнях чаще всего звучало слово «либерта». Когда мы вышли из машины, предварительно рассчитавшись, водитель с нами не попрощался, а усилил громкость, должно быть, до предела и укатил с гордым и непроницаемым лицом, слушая песни свободы.

Ресторанчик, куда мы приехали, был очень маленький, с прекрасным видом на море и скалы. Мы долго ждали меню, которое нам так и не принесли. В конце концов к нам подошёл здоровенный неулыбчивый парень. Он вполне неприветливо сказал нам что-то по-французски, и его лицо слегка смягчилось только тогда, когда мы сказали, что по-французски не понимаем. На просьбу принести меню он как-то по-особенному фыркнул и на очень плохом английском сказал, что никакого меню у них нет и он сам скажет, что можно поесть. После чего он произнёс с десяток корсиканских названий корсиканских же блюд. Он перечислял эти названия с кислой физиономией и только на одном как-то всплеснул руками и сверкнул глазами. Я спросил, что из того, что он перечислил, мясо. Он опять скучно сказал, что у них есть баранина, говядина и есть… тут он произнёс опять то же корсиканское название, при котором опять всплеснул руками и сверкнул глазами. Я, конечно, заинтересовался, но всё же спросил у него, что это за животное. Он сказал, совершенно изменившись в лице, что это свободное, очень сильное животное. И дальше продолжил по-корсикански, изображая жестами, насколько это животное свободное, сильное и опасное. Я, естественно, заказал именно это блюдо. И только тогда официант взглянул на меня с лёгкой тенью одобрения.

Мне повезло меньше всех: все ели вкусную рыбу, хорошую баранину, а мне принесли здоровый кусок очень тёмного мяса, весьма жёсткого, залитого густым винным соусом. В мясе было много осколков костей, и в итоге я чуть не сломал зуб о крупную свинцовую картечину. К слову, в моей порции оказалось даже две картечины. Думаю, это был дикий кабан.

Корсика прекрасна! Я никогда не видел якорной стоянки красивее, чем порто Бонифаччо. И как же там давно всё запутано! Как же корсиканцы ненавидят французов! С каким недоверием многие пожилые люди посматривают на приезжих. И какую теплоту и радушие порой можно там встретить! Много завязано в человеческой истории узлов. Кровавые узлы завязываются и прямо сейчас, у нас на глазах. И как же долго и трудно мы будем их развязывать!

27 августа

В воскресенье в Каннах был грандиозный салют в честь годовщины освобождения Канн от немецких войск. (Канны освободили не наши войска. Если быть точным, тут немецких войск было совсем немного, они вообще-то сами ушли, но дата и праздник остались.) Традиционно в этот день во Дворце фестивалей происходит русский приём и фейерверк. В этом году фейерверк устраивали калининградцы. О, как же это было здорово!

Заполненная людьми Круазетт, даже не заполненная, забитая. Все рестораны на всех пляжах были забронированы за несколько дней. Чудесная погода. И стоящий на рейде Канн пришедший из Калининграда парусник «Крузенштерн», весь в огнях. «Крузенштерн» – прекрасный корабль. Он немецкой, довоенной постройки, когда-то назывался «Падуя», а потом был взят как трофей. Теперь он ходит по всему миру с курсантами мореходных училищ. И куда бы ни заходил, вызывает восторг и радость. Вокруг него, как стайки диковинных рыб, снуют яхты и лодки. Все хотят рассмотреть этот удивительный корабль поближе…

Салют в воскресенье вечером не просто удался. Во-первых, он начался вовремя. Канадцы на прошлой неделе затянули с началом на два часа, и дети, которых привели посмотреть фейерверк, уснули. Во-вторых, очень повезло с погодой. Ветра не было практически совсем. Но самое главное – композиция салюта, подобранная музыка и мощь фейерверка повергли людей в полнейший восторг. За несколько лет я посмотрел в Каннах восемь салютов. Этот был безусловно лучшим. Калининградский мастер фейерверков с корейской внешностью и фамилией Хан превзошёл сам себя: салют длился 44 минуты, был невероятно разнообразным и многослойным. Под «Калинку-малинку» вся Круазетт танцевала и свистела. А завершение салюта было настолько ошеломительным и мощным, что пауза перед аплодисментами повисла секунд на тридцать. А потом была овация! Мы смотрели салют с пляжа. И все без исключения французы, услышав русскую речь, подходили и говорили нам спасибо. Это было счастье. Хотелось сказать Хану словами главного героя фильма «Андрей Рублёв»: «Посмотри, какую радость людям сделал!».

Как же сильно я люблю Тбилиси! Трудно будет найти спокойную и взвешенную интонацию, но это обязательно произойдёт. В высказываниях европейских и американских политиков много истерики, причём неискренней: далась им эта Грузия. Люди здесь не знают, где она находится. И уж точно не видели ни одного грузинского фильма и не читали ни одной грузинской книги… А к чему приведёт непримиримая позиция моей страны? Ох, не знаю… Но с уверенностью могу сказать: что бы ни происходило, что бы ни сказал в сердцах любимый мною батоно Буба, что бы ни думали о происходящем мои друзья и коллеги в Тбилиси, я буду их любить. И если кто-то завязывает кровавые узлы, развязывать их нам. Спокойно, не торопясь и очень осторожно. Займусь этим… Да, в общем-то, уже занимаюсь – хотя и отдаю себе отчёт в том, что голоса таких, как я, сейчас мало кто услышит. Но кто-то захочет услышать…

30 августа

Отъезжая с Лазурного берега, видел в Ницце и окрестностях Монте-Карло много людей и машин с синими флагами «Зенита». А ещё в море фигурировала футуристическая яхта, которую построил великий и ужасный Филипп Старк для… одного нашего богатого парня. Эта яхта чем-то напоминает фантастическую подводную лодку, и когда её видишь в море, создаётся ощущение, что ты попал в фильм «Небесный капитан»: корабль буквально выплыл из комикса. Равнодушных нет. Кто-то в восторге, кто-то в недоумении. И по поводу победы «Зенита» равнодушных нет. И хоть я не болельщик, всё-таки ура! Так и надо.

Покидал Францию, ощущая, что оставляю её на многочисленных соотечественников, присутствие которых там заметно как на суше, так и на море.

На днях выпивали в обществе Тины Тернер. Невозможно представить, что ей шестьдесят девять. Сидели, веселились, а когда выяснилось, что в доме, где это происходило, есть DVD концерта, посвящённого её шестидесятилетию, с удовольствием посмотрели почти весь концерт. Причём самое большое удовольствие получила от этого она сама. Вот как надо относиться к собственному творчеству и творчеству вообще.

Про Грузию с ней не говорили, кажется, она не в теме. Зато про кандидата МакКейна она, поморщившись, сказала, что он старый, но поморщилась так выразительно, что в этом было больше, чем она произнесла. А про Обаму сказала забавно: мол, симпатичный парень, но она не уверена, что Америка готова к чёрному президенту. Очень она здоровская… тётка, что ли. Замечательная, весёлая, очень мощная и молодая. Когда уходила, она почему-то решила потрогать воду в бассейне и сообщила, что у неё в бассейне вода теплее. А я сказал, что после того как она потрогала воду в бассейне, эту воду можно пить. Она очень смеялась.

21 сентября

Во время последнего спектакля подвернул ногу. Зрители ничего не заметили, да и я почти ничего не почувствовал. Нога подвернулась, я ощутил короткую, как выстрел, боль, и спектакль пошёл дальше. А наутро нога уже болела… Бывает такое движение, когда раздаётся внутренний хруст, и жизненный опыт подсказывает, что на ближайшие пару-тройку недель ты обеспечен болью, ограничением в движении, медицинскими процедурами и прочими досадными обстоятельствами.

В 2002 году я участвовал в фестивале, и у меня были гастроли во Франции, в Нанси. Я жил в небольшой, приятной гостинице в центре. Возле гостиницы был магазинчик, где продавались всякие красивые и абсолютно ненужные вещи. В частности, разнообразные трости. Мне понравилась одна деревянная изящная трость, покрытая бирюзовым лаком. Я даже зашёл в магазин, попросил её с витрины и долго вертел в руках. Но подумал, что покупать трость – чистый понт и мне это точно не нужно. И потом каждое утро и каждый вечер, уходя из гостиницы и в неё возвращаясь, я видел эту трость в витрине магазинчика и каждый раз боролся с желанием её купить.

Мне тогда нужно было сыграть восемь спектаклей. Я играл «Как я съел собаку». Французы приготовили мне в качестве декораций не бутафорские канаты, которые должны лежать во время спектакля на сцене, а настоящие, пеньковые, с настоящего корабля. Пеньковые канаты твёрдые, как камень, и неприятные на ощупь, как наждачная бумага. А поскольку спектакль я играю босиком, я изрядно оббил об эти канаты пятки. Но во время исполнения седьмого спектакля, в эпизоде, в котором я изображаю бас-гитару, случилась неприятность. В этом эпизоде мой герой падает, как бы сражённый вражеской пулей. Существует определённая техника сценического падения. И вот я технично упал и, падая, угодил коленом, под самую чашечку, на этот пеньковый, твёрдый, как камень, канат. Боль была адская, искры из глаз летели. Я не знал в этот момент, что повредил сумку коленного сустава, просто крепко зажмурился от боли – и первая моя мысль была про бирюзовую трость. И эта мысль звучала так: «Куплю!!! Вот теперь точно куплю».

Трость действительно пришлось купить и долго с ней ходить. Трость не столько помогает передвигаться, сколько диктует осторожное поведение при ходьбе и сигнализирует окружающим, что с тобой надо быть поделикатнее. Теперь мне пришлось её снова достать и снова с ней ходить. Она по-прежнему очень мне нравится и потому несколько примиряет с неудобствами от травмы.

28 сентября

Сегодня исполнилось сто лет со дня рождения Ираклия Андроникова. Какой удивительный человек!

Какое важное явление в русской культуре! И как много он сделал лично для меня! Помню, как в первый раз увидел его по телевизору. Мне было лет двенадцать. В какой-то программе показывали отрывок из его знаменитого «Первый раз на эстраде». Я смотрел в одиночку, многое было непонятно и далеко не всегда смешно в то время, когда зал смеялся. Но что-то меня зацепило. И я потом стал пересказывать родителям то, что видел, чтобы узнать, кто же был этот человек, который так меня удивил. Мама сразу сказала: «Так это же Ираклий Андроников! Тебе понравилось? Я рада».

Его редко показывали по тем двум каналам, которые были в моём детстве. А потом у меня появилась его книжка о Лермонтове. Не помню, чтобы она меня сильно увлекла, но из вступительной статьи я прочёл про самого Андроникова и узнал, что он вовсе не артист театра и кино, а наоборот, учёный-литературовед. Тогда я впервые узнал, что бывают такие учёные.

Мои родители в те времена преподавали в институте, который назывался КемТИПП (Кемеровский технологический институт пищевой промышленности). Отец – экономику, а мама – теплотехнику и термодинамику. В институт приезжали по распределению из Ленинграда молодые аспиранты, а мой отец учился там в аспирантуре. И у нас дома сложился этакий домашний клуб, куда приходили жившие в общежитии молодые ленинградские учёные. Папа варил глинтвейн, мама что-то готовила, часто играли в кинга или балду и подолгу беседовали. Меня из-за стола не прогоняли, хотя многое в этих разговорах было мне непонятно. Обсуждались книги, академик Сахаров, Солженицын, звучали стихи. И хоть про Андроникова за столом никогда не говорили, в том отрывке его выступления по телевизору я почувствовал что-то общее с разговорами и атмосферой, которая бывала у нас дома за глинтвейном.

В нём я тогда почувствовал невероятную притягательность и испытал желание быть таким же: умным, интересным и образованным человеком. Мне захотелось уметь рассказывать, а ещё больше – что-то знать.

Потом, увидев много записей его выступлений, я расслышал, с каким мастерством и как вкусно он владеет словом, будто подносит к нему увеличительное стекло и обнаруживает в нём совсем не очевидные смыслы. В нём была отдельная от меня и уже уходившая или ушедшая эпоха. Но благодаря тому, как жизнерадостно и аппетитно он об этом говорил, эпоха и люди в его рассказах становились невероятно обаятельными и совершенно живыми. Я не являюсь знатоком и любителем симфонической музыки и оперного искусства, но благодаря рекомендациям и рассказам Андроникова хоть как-то прикоснулся к этим пластам. Он говорил о музыке и музыкантах так, что ощущалось чуть ли не слюноотделение и нестерпимое желание попробовать то, о чём только что услышал.