Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Зубов стрелял в Пушкина (мимо), а сам Пушкин от выстрела отказался, спросив только Зубова:

– Довольны вы?

Зубов бросился к нему с объятиями.

– Это лишнее, – сказал Пушкин, сунул незаряженный пистолет себе под мышку и отвернулся…

Свидетельства очевидцев и современников. Первый биограф Павел Бартенев: «Пушкина нелегко было испугать; он был храбр от природы и старался воспитать в себе это чувство. Недаром он записал для себя одно из наставлений князя Потёмкина Н.Н. Раевскому: “Старайся испытать не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем”. Ещё в лицее учился он стрельбе в цель, и в стенах кишиневской комнаты своей всаживал пулю в пулю. Подробности этого поединка, сколько известно, второго (?) в жизни Пушкина, нам неизвестны, но некоторые обстоятельства его он сам передавал в повести «Выстрел», вложив рассказ в уста Сильвио и приписав собственные действия молодому талантливому графу. “Это было на рассвете, – рассказывает Сильвио, – я сам стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника… Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приблизился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмеряли нам двенадцать шагов… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня”. И действительно, по свидетельству многих и в том числе В.П. Горчакова, бывшего тогда в Кишиневе, на поединок с З. Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял».

Из записок Н. Гербановского «Несколько слов о пребывании Пушкина в г. Кишиневе»: «– Понятно, – сказал Пушкин, подходя к З., – мы стреляемся. Я вызов ваш принимаю. Попадёте ли вы в меня или не попадёте – это для меня равно ничего не значит, но для того, чтобы в вас было больше смелости, предупреждаю: стрелять я в вас совершенно не намерен… Согласны?..

…Выстрел раздался… пуля пролетела мимо (Пушкина, который не стрелял). Противник уставил глаза на Пушкина, который не переменил своего положения».

Из записок о Пушкине Владимира Даля: «…Пушкин отпустил его с миром, но сделал это тоже по-своему: он сунул незаряженный пистолет себе под мышку, отвернулся в сторону…».

Дуэль девятнадцатая (1823). С Иваном Руссо.

В этот раз Пушкин вызвал на дуэль молдавского «писателя-дилетанта» Ивана (Янко) Руссо.

Причина: Личная неприязнь Пушкина к этой персоне. Об этом Иване Руссо современник вспоминал так: «Он провёл пятнадцать лет за границей, преимущественно в Париже, бессарабцы смотрели на него как на чудо, по степени образованности, и гордились им. Он был лет 30-ти, тучен, с широким лицом, изображавшим тупость и самодовольство; всегда с тростью, под предлогом раны в ноге, будто бы полученной им на поединке во Франции. Он вытвердил несколько имён французских авторов и ими бросал пыль в глаза соотечественников своих, не понимающих по-французски. Любезничал с женщинами и искал всегда серьёзных разговоров: не был застольным товарищем; в карты не играл и, кроме воды, ничего не пил. Пушкин чувствовал к нему антипатию, которую скрывать не мог, и полагаю, что к этой ненависти много содействовало и то, что Руссо не был обычного направления тогдашней кишиневской молодёжи, увивавшейся за Пушкиным. Самодовольствие Руссо выводило Пушкина из себя. Однажды за столом начали расточать похвалы Янке Руссо, что очень нравилось его двум-трём тут бывшим соотечественникам, но чего не выносил Пушкин, вертевшийся от нетерпения на стуле; видно было, что накипь у него усиливалась. Когда было сказано «C’est notre Jean-Jacques Rousseau», Пушкин не в силах был более удерживать себя; вскочил со стула и отвечал уже по-русски:

«Это правда, что он Иван, что он Яковлевич, что он Руссо, но не Жан-Жак, а просто рыжий дурак!» (roux sot): он действительно несколько рыжеват. Эта выходка заставила всех смеяться».

Итог: наметившаяся было дуэль отменена.

И ещё в Кишинёве у юного Пушкина был случай, чуть не стоивший ему новой дуэли. О чём-то он разговорился с тамошними молодыми тоже офицерами. Толковали о политике. Какой-то вопрос оказался Пушкину непонятным. Один из офицеров удивился тому. Как так, сказал он, ведь есть на эту тему книжка, даже удивительно, что грамотный человек её не прочитал. Пушкин замолк, мысль о вызове тут же и созрела. Какой-то случай отвлёк его, он забылся, и только потому дуэль не оставила обычного следа в его биографии, богатой подобными приключениями.

1824 год. Несостоявшаяся дуэль с неизвестным. В письме А.И. Тургенева к кн. Вяземскому за август 1824 года есть сведения, что итогом дуэли стало то, что противник отказывается стрелять, и Пушкин «отпускает его с миром».

Дуэль двадцать вторая (1826). С Николаем Тургеневым.

В июне этого года поэт вызвал на дуэль Николая Тургенева, одного из руководителей «Союза благоденствия», члена Северного общества будущих декабристов. Тургенев «ругал» поэта за «последние эпиграммы против правительства».

Причина: Тургенев обругал эпиграммы Пушкина против правительства.

«Тургенев был суровым моралистом, занимал ответственные должности в Государственном совете, и Министерстве финансов, относясь ко службе весьма серьезно. Он не раз давал чувствовать Пушкину, что нельзя брать ни за что жалование и ругать того, кто даёт его».

Пушкин, вызвав Тургенева, тут же одумался и с извинением взял вызов обратно».

Итог: дуэль отменена.

Позже, во время приездов в Петербург А.И. Тургенев неизменно общался с Пушкиным, а в страшные зимние дни 1837-го года отвез его тело в Святогорский монастырь и похоронил там своего великого друга.

Дуэль двадцать третья (1827). С Владимиром Соломирским.

Пушкина вызвал на дуэль артиллерийский офицер Владимир Соломирский.

Причина: Княжна Софья Урусова, в которую Соломирский был влюблён, предпочла ему Пушкина.

Итог: Усилия секундантов предотвратили поединок.

Свидетельства очевидцев и современников. Об этой истории подробно сказано в «Материалах к биографии Пушкина», собранных известным историком того времени М.И. Семевским: «В конце двадцатых годов в Москве славился радушием и гостеприимством дом кн. Александра Михайловича и кн. Екатерины Павловны Урусовых. Три дочери кн. Урусова, красавицы, справедливо считались украшением московского общества… Почти каждый день собирался у Урусовых тесный кружок друзей и знакомых, преимущественно молодых людей. Здесь бывал П.А. Муханов, блестящий адъютант знаменитого графа П.А. Толстого; сюда же постоянно являлся родственник кн. Урусовой, артиллерийский офицер В.Д. Соломирский, человек образованный, хорошо знавший английский язык, угрюмый поклонник поэзии Байрона и скромный подражатель ему в стишках… В том же доме особенно часто появлялся весною 1827-го года Пушкин. Он, проводя почти каждый вечер у кн. Урусова, бывал весьма весел, остёр и словоохотлив. В рассказах, импровизациях и шутках бывал в это время неистощимым… Ревнивый и крайне самолюбивый Соломирский чем чаще сходился с Пушкиным у кн. Урусова, тем становился угрюмее и холоднее к своему приятелю. Особенное внимание, которое встречал Пушкин в этом семействе, и в особенности внимание младшей княжны, возбуждало в нём сильнейшую ревность. Однажды Пушкин, шутя и балагуря, рассказал что-то смешное о графине А.В. Бобринской. Соломирский, мрачно поглядывавший на Пушкина, по окончании рассказа счёл нужным обидеться: «Как вы смели неуважительно отозваться об этой особе? – задорно обратился он к Пушкину. – Я хорошо знаю графиню, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных о ней отзывов…». – «Зачем же вы не остановили меня, когда я только начинал рассказ? – отвечал Пушкин. – Почему вы не сказали мне раньше, что знакомы с графиней Бобринской? А то вы спокойно выслушали рассказ, и потом каким-то дон-кихотом становитесь в защитники этой дамы и берёте под свою протекцию…». Разговор в этот же вечер не имел никаких последствий, и все разъехались по домам, не обратив никакого на него внимания. На другой же день рано утром на квартиру к Муханову является Пушкин. С обычною для него живостью он передал, что в это утро получил от Соломирского письменный вызов на дуэль, и, ни минуты не мешкав, отвечал ему, письменно же, согласием, что у него был уже секундант Соломирского, А. В. Шереметев, и что он послал его для переговоров об условиях дуэли к нему, Муханову, которого и просит быть секундантом. Только что уехал Пушкин, к Муханову явился Шереметев. Муханов повёл переговоры о мире. Но Шереметев, войдя серьёзно в роль секунданта, требовал, чтобы Пушкин, если не будет драться, извинился перед Соломирским. (Муханову пришлось долго убеждать Шереметева). Шереметев понял, наконец, что эта история падёт всем позором на головы секундантов в случае, если убит или будет ранен Пушкин, и что надо предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта под пистолет взбалмошного офицера. Шереметев поспешил уговориться с Мухановым о средствах к примирению противников. В то же утро Шереметев привел Соломирского к С.А. Соболевскому, на Собачью Площадку, у которого жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и, при дружных усилиях обоих секундантов и при посредничестве Соболевского, имевшего, по свидетельству Муханова, большое влияние на Пушкина, примирение состоялось. Подан был роскошный завтрак, и, с бокалами шампанского, противники, без всяких слов извинений и объяснений протянули друг другу руки…».

Дуэль двадцать четвёртая (1827). С Фёдором Толстым.

Самое опасное дело для Пушкина назревало в октябре этого года. Он вызвал на дуэль известного бретёра, отставного гвардейского офицера, ветерана войны 1812 года графа Ф.И. Толстого («Американца»).

Причина: Оскорбительный слух о том, что Пушкина высекли в Тайной Канцелярии, пущенный Толстым в столице гораздо ранее этой дуэли, ещё в 1820 г. (см. выше).

Надо полагать, что со стороны Толстого это было ответом на едкую эпиграмму самого Пушкина:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружён,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он – слава богу —

Только что картёжный вор.

Толстой и в самом деле был азартным картёжником, послужившим прототипом героям самого Пушкина (Зарецкий), Грибоедова (Репетилов) и Л. Толстого (Долохов), и давшим Пушкину следующий повод для приведённой выше эпиграммы.

Где-то в Москве Пушкин встретился с Толстым за карточным столом. Была игра. Толстой передёрнул. Пушкин заметил ему это.

«Да я и сам это знаю, – отвечал ему Толстой, – но не люблю, чтобы это мне замечали».

К моменту вызова Пушкиным, Толстой считался опасным дуэлянтом, убившим на дуэлях уже одиннадцать человек. Общим друзьям, однако, удалось их тогда помирить.

Итог: дуэль отменена.

Свое первоначальное суждение о Толстом Пушкин впоследствии, в письме к брату Льву, назвал «резким и необдуманным». Три года спустя Пушкин избрал Толстого посредником при сватовстве к Наталье Гончаровой. Именно ему, Фёдору Толстому, удалось довести это сватовство до успеха. Надо отметить всё же, что и это стало, в конце концов, очередным роковым достижением Фёдора Толстого…

Свидетельства очевидцев: В тогдашнем обществе граф Фёдор Толстой аттестовался личностью «необыкновенной, преступной и причудливо привлекательной».

Кличку свою – «Американец» – получил он за то, что, будучи участником плавания Крузенштерна, был высажен им за какую-то провинность на Алеутские острова… Это одна из тех русских по характеру личностей, которым было тесно в рамках своего времени и того круга, в котором вынужден был вращаться по условиям рождения. Известный задира, дуэлянт и картёжник, он отличался необычайной храбростью и страстью к приключениям. Именно поэтому он напросился в свиту посла Резанова, отправлявшегося с Крузенштерном в Японию. Он и в пути не отличался тем безусловным послушанием, которого требовали условия тяжёлого плавания. Это был по-своему выдающийся человек и странно, что о нём нет до сих пор авантюрного романа… Вот некоторые из его тогдашних похождений:

«На корабле (у Крузенштерна), – вспоминает племянница Толстого, известная мемуаристка М. Ф. Каменская, – Фёдор Иванович придумывал непозволительные шалости. Сначала Крузенштерн смотрел на них сквозь пальцы, но потом пришлось сажать его под арест. Но за каждое наказание он платил начальству новыми выходками, он перессорил всех офицеров и матросов, да как перессорил! Хоть сейчас на ножи! Всякую минуту могло произойти несчастье, а Фёдор Иванович потирал себе руки. Старичок корабельный священник был слаб на вино, Фёдор Иванович напоил его до положения риз и, когда священник как мёртвый лежал на палубе, припечатал его бороду сургучом к полу казённой печатью, украденной у Крузенштерна. Припечатал и сидел над ним; а когда священник проснулся и хотел приподняться, Фёдор Иванович крикнул: “Лежи, не смей! Видишь казённая печать!”. Пришлось бороду подстричь под самый подбородок…».

А вот что пишет о Толстом известный Фаддей Булгарин, недруг Пушкина, соперник в издательском деле: «Вмешавшись в спор Крузенштерна с капитаном Лисянским, Толстой довёл доброго и скромного Крузенштерна до того, что тот вынужден был оставить Толстого в наших Американских колониях, и не взял его с собою на обратном пути в Россию. Толстой пробыл некоторое время в Америке, объездил от скуки Алеутские острова, посетил дикие племена Колошей, с которыми ходил на охоту, и возвратился через Петропавловский порт сухим путём в Россию. С тех пор его прозвали Американцем. Дома он одевался по-алеутски, и стены его были увешаны оружием и орудиями дикарей, обитающих с нашими Американскими колониями… Толстой рассказывал, что Колоши предлагали ему быть их царём».

М.Ф. Каменская добавляет к этому: «Судя по рассказам Фёдора Ивановича, он и на острове продолжал бедокурить, живя с дикарями, пока какой-то благодетельный корабль не подобрал его – татуированного с головы до ног».