Любовь и диктатура

Этого любовника звали Монс де ла Круа.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Это был брат той Монс, которую когда-то любил Пётр. Пётр сам назначил его камер-юнкером своей жены.

Е. Олартъ. Пётр I и женщины. М., 1997

В чем состояли обязанности нового камер-юнкера, какие обстоятельства могли поставить Монса в частые сношения с Екатериной и тем самым дали ему возможность вызнать ее особенное внимание?

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 489

На камер-юнкере лежала масса обязанностей. Не станем перечислять их, скажем только, что в число их входила обязанность неотлучно находиться при государыне: он сопровождал её за границу, хлопотал об удобствах пути; он должен был быть вблизи государыни на всех обедах, ассамблеях и маскарадах. На нём же лежала обязанность развлекать Екатерину во время отлучек её «старика-батюшки». Монсу было в это время тридцать лет, и он был очень хорош собой.

Е. Олартъ. Пётр I и женщины. М., 1997

«С 1716 года, – гласит официальный документ, – по нашему указу, Виллим Монсов употреблен был в дворовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге, ея величестве императрице Всероссийской; и служил он от того времяни при дворе нашем, и был в морских и сухопутных походах, при нашей любезнейшей супруге ея величестве императрице… неотлучно, и во всех ему поверенных делах с такою верностью, радением и прилежанием поступал, что мы тем всемилостивейше довольны были, и ныне для вящаго засвидетельствования того, мы с особливой нашей императорской милости, онаго Виллима Монсо в камергеры всемилостивейше пожаловали и определили… и мы надеемся, что он в сем от нас… пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму человеку надлежит».

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 490

Один историк описал императрицу Екатерину Алексеевну по сохранившимся портретам в следующих выражениях: «Вот она – то в дорогом серебряной материи платье, то в атласном оранжевом, то в красном великолепнейшем костюме, в том самом, в котором она встречала день торжества Ништадтского мира; роскошная чёрная коса убрана со вкусом; на алых полных губах играет приятная улыбка, чёрные глаза блестят огнём, горят страстью, нос слегка приподнятый, выпуклые тёмно-розового цвета ноздри, высоко поднятые брови, щеки, горящие румянцем, полный подбородок, нежная белизна шеи и плеч – все вместе, если это было так в действительности, как изображено на портретах, делало из Катерины ещё в 1720-х годах женщину блестящей наружности». А Пётр в это время был уже почти старик.

Е. Оларт. Пётр I и женщины. М., 1997

Есть ли фактические, документальные, свидетельства об этой любви? Таких свидетельств нет; но что Монс бесспорно владел в это время сердцем Катерины Алексеевны, об этом можно судить из того необыкновенного значения, какое получил он при ее дворе. Это значение, власть и сила сознавались уже всеми не только знатными придворными, но даже последними из дворцовых служителей и служительниц; все как нельзя лучше видели источник этой силы: он заключался в любви к нему Екатерины.

При неизбежных хлопотах он видел себя распорядителем значительных материальных средств; бедность заменилась не только достатком, но даже роскошью; самолюбие и тщеславие были удовлетворяемы вниманием и заискиванием у него множества лиц разного пола, звания и состояния, нуждавшихся в нем как в посреднике при сношениях с государыней; наконец, её полнейшее расположение и доверие как нельзя более должны были льстить счастливцу.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 486

Я вспоминаю, что в начале этой интриги, будучи при дворе, но совершенно ничего не зная о том, что происходило между царицей и её камергером Монсом де ла Круа, я не только подозревал об этом, видя их вместе, но даже и не сомневался в этом. Хотя я их видел лишь публично, но однажды, когда при дворе было большое скопление народа, я, как никогда ранее, понял, насколько слепа любовь и что её труднее скрыть, чем что-либо иное.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Не стоило бы говорить так много о ком-нибудь другом, только не о Виллиме Монсе. Эта личность, как мы увидим далее, в последние годы царствования Великого обращает на себя внимание всей знати (кроме самого государя); вся аристократия обращается к нему как к счастливой звезде, как к своему велемочному патрону во всех их семейных и общественных нуждах; вокруг Монса группируется громадная партия, которая из эгоистических целей оберегает его как зеницу ока… Эта партия почти вся состоит из главнейших «птенцов» Петра, и, не зная их отношений к нему, мы бы многое потеряли для знакомства с «птенчиками» Преобразователя; к тому же многие важнейшие дела решаются при посредстве Монса – он для всех нужен, он силён не личными достоинствами, он силён любовью к нему Катерины Алексеевны; Монс имеет на неё громадное влияние, а та, послушная своему фавориту, действует на Петра… Итак, для знакомства с «птенцами» Великого, для обрисовки его замечательной супруги, для оживления пред нами самого Петра в последние годы его царствования – вот для чего мы группируем те мелкие черты, которые знакомят нас с такою, по-видимому, ничтожною личностью, какою действительно окажется – в нравственном отношении – фаворит Екатерины…

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 475

Он считал себя французом по происхождению. Его фамилия и имя, казалось, подтверждали это предположение, хотя он родился в Москве, а его отец и мать считались немцами. Родители его и были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991. С.150

Переберём ворох писем к Виллиму Ивановичу за эти годы, и мы в шумихе льстивых заверений в дружбе, любви и уважении к Монсу – не только со стороны «птенчиков», но уже со стороны крупных «птенцов» Петра – найдём несомненное доказательство, что все эти заверения, обещания, наконец, взятки не могли расточаться обыкновенному любимцу: то был уже настоящий фаворит, владевший не только сердцем, но и волей своей обожательницы.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 486

Измены другого рода остались Петру неизвестными. Он так и не узнал, что, когда Екатерина заступалась перед Петром за Меншикова, обличаемого во взятках, она сама бывала в доле.

Кизеветтер А.А. Исторические силуэты/ Состав., общая редакция и вступ. ст. О.В.Будницкого. Прим. С.М.Маркедонова. – Ростов н/Д. Изд-во «Феникс», 1997. С. 48

Чтобы постучаться к ней в дверь с просьбой о помиловании или о награде, надо было запастись мешочком золота. Она скопила большие деньги, которые держала в заграничных банках на вымышленное имя.

Е. Оларт. Пётр I и женщины. М., 1997

9-го [ноября 1724 года]. Сегодня нам сообщили по секрету странное известие, именно что вчера вечером камергер Монс по возвращении своем домой был взят генерал-майором и майором гвардии Ушаковым и посажен под арест в доме последнего; также, что арестованы ещё двое других, именно маленький (?) кабинетный секретарь императрицы и её камер-лакей, которые были постоянно в каких-то сношениях с камергером. Их, говорят, отвели в летний дворец императора. Это арестование камергера Монса тем более поразило всех своею неожиданностью, что он ещё накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости. В чём он провинился – покажет время; между тем сестра его, генеральша Балк, говорят, с горя слегла в постель и в совершенном отчаянии.

11-го [ноября 1724 года]. Молодой Апраксин рассказывал, что Монс первые два дня сидел под арестом в своей комнате, охраняемой часовыми, но что теперь его перевезли в зимний дворец императора, где заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Монс в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху всё ещё лежала в постели очень больная.

14-го [ноября 1724 года]. И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более что явилось уж много лиц, от которых они принимали подарки.

13-го [ноября 1724 года]. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней её брат. Дом этот, говорят, весь окружён часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своём доме или в доме матери. После обеда во всём городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Монс и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.

Дневник камер-юнкера Берхголъца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год. Ч. 1-4. М., 1902-1903. С. 139. С. 759-760

Екатерина имела с мужем объяснение, и оно кончилось для неё как нельзя лучше; или же государь имел какие-нибудь другие виды? Вообще надо прийти к одному из следующих заключений: Екатерина с обычным искусством успела вновь возбудить любовь к себе государя, сумела совершенно оправдаться; Монс не показал ничего для неё опасного, обошёл многое молчанием и жизнью запечатлел к ней свою преданность, или же, наконец, Пётр узнал грустную тайну, до сих пор известную всем, кроме его самого, но решился не чинить страшного розыска над той, которой обязан был многими счастливыми днями своей жизни. Последнее заключенье, как оно ни противоречит мстительному, ничем не сдерживаемому характеру Петра, тем не менее, кажется вернее других.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 479

Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от неё. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шёл процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошёл в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось, пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла ещё убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и всё это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и всё, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил её.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Судьи, как видно из найденных документов, признали за Монсом «следующия преступления в его должности: 1) взял он у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями; справил их сначала за царевной, а потом одну деревню перевёл в ведение вотчинной ея величества канцелярии; оброк с той деревни брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал он бывшаго прокурора воронежскаго надворнаго суда – Кутузова, без сенатскаго разрешения. А по указу 5 февраля 1722 года, без повеления Сената дворяне ни к каким гражданским делам не должны быть определяемы; а если к какому делу определяется дворянин, то он на то дело должен иметь письменный указ. Кроме того, Кутузов судился, по некоторому делу, в московском надворном суде и обязан был подпиской никуда не выезжать; Монс на то не посмотрел и именем государыни-императрицы послал в Москву указ: Кутузова по тому делу не истязывать и отлучку его в вину не ставить. 3) Взял он, Монс, четыреста рублей с посадскаго человека Соленикова и сделал его за то стремянным конюхом ея величества; по указу же 13 апреля 1722 года велено всех выходцев из посадских выслать в посады, за которыми их и записать».

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 486

Монсу и было предъявлено лишь обвинение во взяточничестве. Пётр на допросе ни разу не упомянул имени жены.

Е. Оларт. Пётр I и женщины. М., 1997

Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь… Эта интрига протекала так неосторожно, что в какой-то момент царица могла бы быть низвергнута с вершины величия в пропасть самого трагического бесчестия. Она отделалась лишь страхом и этим обязана в первую очередь графу Толстому и графу Остерману, министрам двора, которые успокоили первое движение, как я бы сказал, государева гнева, удержав его от мести, которую он замышлял против своей неверной жены, с которой он хотел поступить так, как поступил английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Но, к счастью для Екатерины, два министра, во-первых, отразили этот удар и, во-вторых, некоторое время спустя после этого её счастливая звезда освободила её полностью от последствий, быть может, тайных, но всё же ужасных, которые по всеобщему мнению должны были рано или поздно иметь место, если бы тем временем естественная смерть не унесла её мстительного мужа. Такое мнение высказывали все те, кто прекрасно знал характер Петра I, и кто постоянно был приближен к его персоне. Однако он не отправился в другой мир, не осуществив, хотя бы частично, своей мести.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991. С. 151

На основании следующей затем выписки из Генерального регламента (гл. 50): взяточник за великие посулы должен быть казнен смертию или сослан вечно на галеры с вырезкой ноздрей и отнятием имения.

«А так как Монс, – заключал суд, – по делу явился во многих взятках и вступал за оныя в дела, непринадлежащия ему, и за вышеписанные его вины (мы) согласно приговорили: учинить ему, Виллиму Монсу, смертную казнь, а именье его, движимое и недвижимое, взять на его императорское величество. Однако нижеподписавшихся приговор предается в милостивое разсуждение его императорскаго величества». Подписали: «Иван Бахметев, Александр Бредихин, Семен Блеклой, Иван Дмитриев-Мамонов, Андрей Ушаков, Иван Головин, граф Иван Мусин-Пушкин, Иван Бутурлин, граф Яков Брюс».

Петр, по милостивом рассуждении, на поле доклада начертал собственноручно: «Учинить по приговору».

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 486

15-го [ноября 1724 года] объявляли с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса, перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти. Дневник камер-юнкера Берхголъца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год. Ч. 1-4. М., 1902-1903. С. 139. С. 760

В понедельник, 16 ноября, рано утром на Троицкой площади пред зданием Сената все было готово к казни. Среди сбежавшегося народа подымался высокий эшафот; на нём лежала плаха да ходил палач с топором в руках: мастер ждал своей жертвы. У помоста торчал высокий шест. Тут же можно было видеть заплечного мастера с кнутом да молодцов, выхваченных из серого народа: они должны были заменить, по обычаю того времени, подставки или деревянных «кобыл» позднейшего времени – на спины их вскидывали осужденных на кнутобойню.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 486

Мало найдётся мужчин таких красивых и так хорошо сложенных, каким был этот человек. Все его движения отличались естественной грацией, которая не покинула его даже в момент казни. Хотя он был уверен, что его казнят, он поднялся на эшафот и держался там с уверенностью человека, который ожидает милости или который не боится смерти. Он выслушал приговор с уверенным и спокойным видом, что вызвало восхищение всех присутствующих. Поблагодарив того, кто должен был его убить, он отвёл в сторону лютеранского священника, которого ему дали, чтобы подготовить его к смерти, и подарил ему золотые часы, на которых на эмали был изображен портрет императрицы. Затем он подошёл к тому месту, где находилась плаха, и поклонился народу направо и налево. Он сам разделся, стал на колени, помолился, положил голову на плаху и мгновение спустя поднял руку, чтобы сделать знак палачу выполнять свой долг. В подкладке его брюк нашли портрет царицы, украшенный алмазами, который он, по-видимому, спрятал, когда находился в тюрьме.