Российская школа бескорыстия

Я убедился достаточно, что нередко принимались меры в знаменитых клинических заведениях не для открытия, а для затемнения научной истины.

Было везде заметно старание продать товар лицом. И это было еще ничего. Но с тем вместе товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? – молодежи – неопытной, незнакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды.

Видев все это, я положил себе за правило при первом моем вступлении на кафедру ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом и немедля открывать пред ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».

Многие дерптские профессора относились к Н. И. Пирогову с пренебрежением, не могли смириться с тем, что он русский, считали, что русские вообще не могут заниматься наукой.

И часто ему вслед буквально шипели как змеи: этот русский, ишь, храбрится, чего захотел – в люди выбиться. Очень трудно было Н. И. Пирогову одному среди сплошной массы иностранцев. Поначалу трудно было ему и со студентами, которые вели себя предвзято с Н. И. Пироговым, тем более, что лекции он читал на немецком языке, который недостаточно знал. Но вскоре честность и открытость профессора покорили студентов. После первой лекции он обратился ко всем в аудитории со словами: «Господа, вы слышите, что я худо говорю на немецком, по этой причине я, разумеется, не могу быть так ясным, как бы этого желал, почему прошу вас, господа, говорить мне каждый раз после лекции, в чем я был недостаточно вами понят, и я готов повторять и объяснять любые препараты».

Кроме того, свои лекции Н. И. Пирогов старался иллюстрировать, например, читая им «Учение о суставах», показывал азы этого предмета на приготовленных им самим препаратах. Теория обязательно сочеталась с практическими навыками. Он разрешил студентам эксперименты над животными, заниматься в клиниках, учил большую часть времени проводить у постели больного. «Будьте чуткими и внимательными к страданиям больных», – постоянно напоминал свои студентам Н. И. Пирогов. Они не только присутствовали на его операциях, но и ассистировали ему. Так профессор своим трудолюбием, честностью и смелостью заслужил уважение и любовь студентов. Его «Анналы» были восприняты питомцами профессора восторженно. Студенты принесли Н. И. Пирогову его портрет, под которым он написал: «Мое сокровенное желание, чтобы мои ученики отнеслись ко мне с критикой, цель моя будет достигнута лишь тогда, когда они будут убеждены, что я действую последовательно; действую ли я правильно, это другое дело, которое выяснится временем и опытом».

За опытом и новыми знаниями Н. И. Пирогов едет в Париж – осмотреть французские госпитали, клиники, ознакомиться с состоянием хирургии и анатомии. А там, оказывается, читают его «Хирургическую анатомию артериальных стволов и фиброзных фасций». Встреча с известным французским хирургом Амюсса и совместное обсуждение одной медицинской темы показало Н. И.Пирогову, насколько нов был его способ исследования для Амюсса. Ученый ехал во Францию, чтобы увидеть новшества, а оказалось, что не Франция удивляет Н. И. Пирогова, а он Францию.

Знаменательным для Н. И. Пирогова стало знакомство с патриархом французской и мировой хирургии Жаном-Домиником Ларрейем, которым был не только известным деятелем военно-полевой хирургии, но и неизменным спутником Наполеона во всех наполеоновских войнах. Ж.-Д. Ларрей, добрый, отзывчивый человек, продолжал, несмотря на 72-летний возраст, работать в клиниках и преподавать. Он рассказал Н. И. Пирогову о войне, сколько крови, человеческих страданий видел, многих спас от смерти. После Бородинской битвы сделал 200 ампутаций. И он, словно упреждая будущие события, стал давать советы, как должен поступать врач на войне: всегда стараться приблизиться к полю боя, прямо тут же производить операции и оказывать помощь. Чем раньше будет оказана помощь раненому, тем лучше и для врача, и для больного, потому что меньше осложнений и кровопотерь. Необходимы также передвижные лазареты, с ними надо приближаться максимально близко к полю боя. Хоть он и был врачом, но был впереди, и это приободряло солдат. Великий хирург напутствовал Н. И. Пирогова на большие дела. Позже на долю ученого также выпали большие испытания и каждодневный, ежеминутный риск быть убитым на войне.

Н.И. Пирогов уже имел огромный опыт практической работы, если в Дерпте в госпитале было 22 койки, то в Петербурге при военно-сухопутном госпитале, где он стал работать главным врачом хирургического отделения, теперь была 1000. Здесь ему пришлось не только оперировать, но и сражаться со злом: с интригами и подлостью главного доктора госпиталя Лоссиевского. Н. И. Пирогов ужаснулся тому, что увидел: инструменты ржавые, клеенки с решетками сходство имеют, все лекарство разворовывается и продается, даже солома для тюфяков сгнила. От ран одного больного припарки и компрессы переносились бессовестными фельдшерами к другому. Даже воровство было не ночное, а дневное. После лекций в Военно-медицинской академии Н. И. Пирогов шел в госпиталь как в ад. Видя, что инструментарий не пригоден к работе, он покупал на свои деньги новый. Главный доктор госпиталя решил выжить Н. И. Пирогова из своих «владений», «сделать» профессора сумасшедшим, назначил шпионить за ним, писал ложные доносы начальству «За что возненавидел меня Лоссиевский? За правду», – говорил он своему ординатору В конце концов доведенный до отчаяния Н. И. Пирогов подал попечителю заявление об отставке. Но, к счастью, о проделках вора и подлеца Лоссиевского было известно уже до Н. И. Пирогова. Он был доставлен к попечителю…упал на колени и признался в клевете. «На другой день утром меня пригласили, – вспоминал Н. И. Пирогов, – в контору госпиталя… и там Лоссиевский… просил у меня извинения за свою необдуманность и дерзость…» Тот понял, что ему не «упечь» Н. И. Пирогова и подыскал себе теплое место. Кроме таких моральных трудностей и препон, были еще и невероятные перегрузки, работа в неприспособленных помещениях, в деревянном бараке, в котором было холодно и зимой и летом. Н. И. Пирогов работал с замороженными трупами, так как его «ледяная анатомия» была связана именно с такой методикой. Один из свидетелей его работы доктор А. Л. Эберман писал: «Этот великий муж работал нам не чета, работал без устали. Бывало, проходя поздно вечером мимо анатомического здания, старого деревянного барака, я не раз видел стоявшую у подъезда, занесенную снегом его кибитку. Н. И. работал в своем маленьком кабинете над замороженными распилами частей человеческого тела, отмечая на снятых с них рисунками топографию распилов. Боясь порчи распилов, он не щадил ни себя, ни времени и работал до глубокой ночи».

Так создавалась прикладная анатомия – физиологическая, хирургическая и патологическая. Она была еще и топографической – анатомический атлас содержал рисунки всех частей и органов человеческого тела. Он стал незаменимым руководством для врачей-хирургов при операциях больных. Непосильный труд и невероятные перегрузки привели к тому, что Н. И. Пирогов слег и смог оправиться нескоро. Через 1,5 месяца поднялся на ноги, но ничего не помнил, что с ним было, очень ослабел. Его мать и сестры, приехавшие в Петербург ухаживать за ним, рассказывали ему, что он лежал неподвижно, и лишь едва заметное дыхание говорило, что он жив.

Несмотря на предостережение врача не перегружать себя чрезмерными занятиями, скоро Н. И. Пирогов приступил к работе – кропотливому труду в анатомичке, а также к изданию «Полного курса прикладной анатомии человеческого тела». Приходилось вкладывать свои собственные средства, выбивать льготы по изданию у высокопоставленных лиц, ходить по инстанциям. Н. И. Пирогов пытается также при академии создать Анатомический институт, у одного только попечителя Веймарна он побывал на приеме 20 раз. В 1846 г., несмотря на ожесточенное сопротивление противников Н. И. Пирогова, был утвержден проект Анатомического института при Петербургской академии, а ее директором назначен Н. И. Пирогов. Это хоть немного смягчает горе безутешного ученого, потерявшего любимую жену Екатерину Дмитриевну, которая с первых минут совместной жизни поняла мужа и старалась жить только его интересами. Она умерла на следующий день после родов второго сына, так и не придя в сознание. Вечерами он уходил из дома, чтобы хоть как-то забыться, смерть жены преследовала его. Он уезжает за границу для ознакомления с заграничными анатомическими отделениями во Франции, Австрии, Италии и Швейцарии. Именно за границей он узнает об эфирном наркозе. Приехав в Петербург, сразу с головой погружается в работу – занимается его изучением.

Получены положительные результаты на животных – и он подвергает «эфированию» самого себя и своих помощников. Лишь убедившись в незначительности его вреда, Н. И. Пирогов активно начинает его применять: за 1847 год было выполнено более 600 операций под наркозом. Сразу же после издания его работы, посвященной наркозу, Н. И. Пирогов отправляется испытывать его на Кавказ, где шла война против горцев. Как ни странно, но трудности, которые возникали в его работе, и были тем самым стимулом, который помогал ученому двигаться дальше. Только преодолевая препятствия, отдавая себя целиком своему делу, Н. И. Пирогов чувствовал себя счастливым.

После смерти жены, Екатерины Дмитриевны, он остался один: «У меня нет друзей». А дома его ждали мальчики, сыновья, Николай и Владимир. Дважды неудачно пытаясь жениться по расчету, он не скрывал этого от себя самого, от знакомых, вероятно, и от девиц, намечаемых в невесты.

У своих знакомых, где Н. И. Пирогов иногда проводил вечера, ему рассказали про 22-летнюю баронессу Александру Антоновну Бистром, восторженно читающую и перечитывающую его статью об идеале женщины. Девушка чувствует себя одинокой душой, много и серьезно размышляет о жизни, любит детей. В разговоре ее называли «девушкой с убеждениями».

Для Н. И. Пирогова его дело всегда было на первом месте. Поэтому когда Н. И. Пирогов сделал предложение баронессе А. А. Бистром и она согласилась, то он, заранее уверенный, что будет вспыльчивым и раздражительным, если медовый месяц нарушит его привычную работу, просит баронессу подобрать к приезду в имение его родителей (там решили сыграть свадьбу) увечных бедняков, нуждающихся в операции. Только помогая тем, кто нуждается в его помощи, Н. И. Пирогов мог по-настоящему ощутить радость, насладиться первой порой любви!

Самым большим испытанием для него явилась война, сначала на Кавказе, где он воочию увидел огромное количество раненых и больных, и операции проводил в крайне неблагоприятных условиях, часто стоя на коленях или в согнутом положении тела: шалаш-операционная был сделан из древесных ветвей, покрытых соломою. Вместо матрасов стелили солому, а койками служили скамьи из камней, крайне низкие. По этой причине хирургу и приходилось оперировать в столь неудобном положении. В других шалашах и палатках также лежали раненые, и Н. И. Пирогов с риском для здоровья спал прямо на холодной земле. Он вспоминал, «что утомленные до изнеможения днем при производстве операций и перевязок (по большей части в согнутом положении), пропитанные эфирными парами и нечистотою, мы сами терпели еще много и ночью от вшей, которых приносили мы с собою от больных… но мы могли по крайней мере утешить себя тем, что совестливо исполняли наши обязанности и не пропустили ни одного случая устранить страдания раненых…» У большинства солдат были очень тяжелые раны. «Мириады мух, привлеченных смрадными испарениями, облепливали тяжело раненных и тех особливо, которые лежали без чувства; вши и черви гнездились в соломе и белье». Чтобы облегчить страдания раненых при их перевозке в госпиталь, Н. И. Пирогов применил неподвижную крахмальную повязку. Она создает покой, особенно в дороге, и часто делает ненужной ампутацию», – советовал он врачам. И боль, и отечность после наложения повязки в месте перелома быстро исчезала.

Н. И. Пирогов видел, в каких условиях работали военные врачи, да и он сам, впервые оказавшись на войне. По его мнению, это были патриоты России. Таким был и Н. И. Пирогов.

«Врачи в действующих отрядах всегда готовы под неприятельскими выстрелами подавать пособие раненым, и не было ни одного случая, когда бы врача на Кавказе обличили в неготовности идти навстречу опасности; напротив, много раз уже случалось, что они были ранены, убиты; был даже случай, когда один врач должен был принять команду над ротою и взял завал; были случаи, что один врач должен был перевязывать при ночном нападении до 200 раненых. Во время господствующей холеры на руках одного бывали целые сотни холерных больных и никогда не слышно было, чтобы начальники жаловались на нерадение или беспечность врача».

Героический период жизни Н. И. Пирогова продолжился на Крымской войне. В Севастополе он стал применять сортировку больных – одним операцию делали прямо в боевых условиях, других эвакуировали сразу после оказания медицинской помощи. Впервые Н. И. Пирогов ввел новую форму медицинской помощи и сам возглавил военную общину сестер милосердия и тем самым заложил основы военно-полевой медицины.

С. П. Боткин, приехавший во время Крымской войны в Севастополь вместе с другими медиками и работавший под началом Н. И. Пирогова, писал: «По приезде Ник. Ив. в Крым во второй раз, южная сторона Севастополя была нами уже оставлена, большая часть больных и раненых стягивалась в Симферополь, где и основал Пирогов свою главную квартиру. Осмотрев помещение больных в Симферополе, в котором тогда находилось около 18-ти тысяч, рассортировав весь больничный материал по различным казенным и частным зданиям, устроив бараки за городом, Пирогов не пропустил ни одного тяжело раненого без того или другого совета, назначая операции, те или другие перевязки. Распределив своих врачей по различным врачебным отделениям, он принялся за преследование злоупотреблений администрации.

По распоряжению Ник. Ив. принимали на кухне по весу, запечатывали котлы так, чтобы нельзя было вытащить из него объемистого содержимого, тем не менее все-таки наш бульон не удавался: находилась возможность и при таком надзоре лишать больных их законной порции.

Нужно было иметь всю энергию Н. Ив., чтобы продолжить эту борьбу с лихоимством, начало которого лежало, конечно, не в отдельных личностях, а в определенной системе и в нашей общей степени нравственного развития.

Около Н. Ив. в Симферополе держались почти исключительно те врачи, которые с ним приехали, большей же части товарищей он был не люб, так как стремления его были невыгодны для многих; молодые по врачебной иерархии врачи его избегали из страха своего начальства».

Н. И. Пирогов, постоянно беспокоясь о раненых, вступал в конфликт с администрацией, требовал вовремя обеспечивать всем необходимым лазареты, жаловался на то, что разворовывались продукты и медикаменты.

В одном из писем к жене Н. И. Пирогов пишет:

Я люблю Россию, люблю честь родины, а не чины; это врожденное, его из сердца не вырвешь и не переделаешь, а когда видишь перед глазами, как мало делается для отчизны… так поневоле хочешь лучше уйти от зла, чтобы не быть, по крайней мере, бездейственным его свидетелем…

Многие лекарства Н. И. Пирогов покупал на свои деньги и радовался, что можно было спасти купленным им хлороформом или хиной хотя бы сотню раненых. Из Петербурга вместо перевязочных материалов приходили сигареты и чай… От нерадивости многих начальников у него опускались руки. Ах, если бы были нужные медикаменты, то многие из солдат были бы живы! Сколько слез пролил Н. И. Пирогов у постели умирающих, оставшихся умирать без необходимых медикаментов. Своей жене, его близкому другу, он описывает ужасающие условия, в которых находились больные: «раненые лежат в грязи, как свиньи, с отрезанными ногами. Я, разумеется, об этом сейчас же доношу главнокомандующему, а там злись на меня кто хочет, я плюю на все…врачи действительно виноваты, что они, как пешки, не смеют пикнуть, гнутся, подличают и, предвидя грозу от разъяснения правды, молчат…»

Н. И. Пирогов считал, что если Севастополь падет, то только от интриг высшего командования, их чиновничьих притеснений. Когда физические, моральные и духовные силы Н. И. Пирогова были на исходе, он едет в Петербург – находясь в Севастополе, он не в силах был улучшить судьбу раненых и хотел путем хождения по верхам изменить их положение. Он обращается с докладной запиской к военному министру и излагает план, в котором предлагает поменять организационную структуру медицинского обеспечения армии в Крыму. Но они – верхи – устали от замечаний Пирогова, и директор медицинского департамента по приказу военного министра, прочитав докладную записку ученого, накладывает свою резолюцию: «Записка Пирогова не заслуживает, чтобы ей давали какой-либо ход». «Он лезет не в свое дело, разве можно организовать качественную медицинскую помощь на войне» – это голос чиновников. «Централизация» и независимость медицинской службы на войне необходимы, чтобы не зависеть от недобросовестных снабженцев госпиталей и безграмотных начальников госпиталей и подчиняться одному главнокомандующему», – таково мнение Н. И. Пирогова. Было все – споры, разговоры, но не было дела. Более того, военное ведомство категорически против второй поездки Н. И. Пирогова в Крым. За него вступилась великая княгиня Елена Павловна: «Я выложу все свои сбережения… К чему мне они, если там так запросто убивают русских солдат». И добилась своего. Но перед этим она на одном из вечеров императорского двора познакомила Н. И. Пирогова с молодой императрицей, сочувствующей ему. В разгар их беседы вошел император Александр II, которому великая княгиня представила Н. И. Пирогова. И когда государь спросил, правда ли, что чиновники обворовывают в Крыму всю армию, тот ответил «да» и добавил, что он свидетель тому: нет соломы, хлеба, воды, инструментов и к раненым относятся как к собакам, «…все потому, что все эти ваши люди есть первоклассные воры и антипатриоты…» Н. И. Пирогов всегда говорил правду, никогда не изменяя себе, своей совести, своим убеждениям.

Всей своей жизнью Н. И. Пирогов исполнил одну из самых главных заповедей в Евангелии – положил душу свою за ближних своих. И всегда, во всех, даже самых тяжелых, периодах своей жизни, не отступал от истины. Архиепископ Иоанн (Шаховский) сказал так о нем: «Нет в русской медицине имени более прославленного, чем имя хирурга Николая Ивановича Пирогова. Памятник ему стоит в Москве, и подвиги его во время Севастопольской кампании и научные его достижения в области медицины, – почетная страница русской науки…»

Когда читаешь его размышления о мире и человечестве, вспоминается одна древняя молитва:

Господи, Боже мой! Удостой меня быть орудием мира Твоего,
Чтобы я вносил любовь туда, где ненависть;
Чтобы я прощал, где обижают;
Чтобы я соединял, где ссора;
Чтобы я говорил правду, где заблуждение;
Чтобы я воздвигал веру, где давит сомнение;
Чтобы я возбуждал надежду, где отчаяние;
Чтобы я вносил свет туда, где тьма;
Чтобы я возбуждал радость, где горе живет.
Господи, Боже мой! Удостой,
Не чтобы меня утешали, но чтобы я утешал;
Не чтобы меня любили, но чтобы я любил.
Ибо кто дает, тот получает;
Кто себя забывает, тот обретает;
Кто прощает, тому простится,
Кто умирает, тот просыпается к вечной жизни.

В эпиграфе к своей статье «Вопросы жизни» Н. И. Пирогов писал, что на вопрос незнакомца, разговаривающего с ним «к чему вы готовите сына?», он ответил: «быть человеком». Позже ученый скажет: «Каждый должен исполнять свой долг до тех пор, покуда он жив». Только так может состояться человек.

Какой долг? – спросите вы. У каждого из нас есть долг – по мере своих сил, способностей служить Родине. Есть еще долг перед теми людьми, которые беззаветно и преданно, бескорыстно и самоотверженно трудились на благо России. Они хотели, чтобы наша Отчизна была лучше, чтобы мы, ее потомки, приумножали ее честь и славу И в этом нам послужит примером жизнь величайшего русского хирурга и мыслителя Н. И. Пирогова.

Башня молчания (И. П. Павлов)

Семейство Павловых было хорошо известно в одном из захудалых приходов Рязани. Петр Дмитриевич, молодой священник, весьма просвещенный человек, имел семинарское образование, а также репутацию весьма порядочного, высоконравственного и примерного семьянина. Единственным подспорьем его семьи был сад и огород. И Варвара Ивановна, хотя и не получила никакого образования, была трудолюбивой и умелой воспитательницей детей и любящей женой и матерью.

Иван Петрович Павлов (1849–1936) первенец в семье Павловых. Он рос здоровым и задорным. Охотно помогал с младшими братьями и сестрами в домашних делах и в огороде, и в саду. Его отец старался приучать детей к труду, порядку, аккуратности. «Делу время, потехе – час», – любил он повторять эту пословицу детям. И мать и отец И. П. Павлова были большими тружениками. Дети старались помогать родителям и печь истопить, и дров нарубить, и воды принести. Как-то раскладывая для просушки яблоки на высоком помосте, восьмилетний Иван упал на каменный пол, сильно ударился и серьезно заболел. Его лечили, но безрезультатно. Тогда крестный отец Ивана – игумен Троицкого монастыря – взял его к себе. Он оказался добрым, умным и весьма образованным человеком. Стал заниматься с мальчиком гимнастическими упражнениями, старался подкрепить, подкормить Ивана, а также закалить ребенка. Чистый воздух и все процедуры благотворно повлияли на него. К Ивану вернулись здоровье и сила. Он пошел в школу.

В библиотеке отца ему попалась книга английского ученого Д. Льюиса «Физиология обыденной жизни» с красочными иллюстрациями, сильно поразившая его воображение. Он прочел ее дважды, как учил поступать отец с каждой книгой, и захотел заниматься биологией. Толчком к изучению естествознания послужила монография И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», где в увлекательной форме рассказывалось о природе явлений психической жизни. Так после шестого курса духовной семинарии Иван Петрович решает изменить свою жизнь и посвятить ее науке, которой потом занимался почти 65 лет.

Он поступил на естественное отделение физико-математического факультета университета.

И. П. Павлов был очень увлечен учебой в университете. Этому во многом способствовал профессорско-преподавательский состав физико-математического факультета. В числе профессоров естественного отделениям факультета были выдающиеся химики Д. И. Менделеев и А. М. Бутлеров, знаменитые ботаники А. Н. Бекетов и И. П. Бородин, известные физиологи Ф. В. Овсянников и И. Ф. Цион и др. «Это было время блестящего состояния факультета, – писал И. П. Павлов в «Автобиографии». – Мы имели ряд профессоров с огромным научным авторитетом и с выдающимся лекторским талантом».

И. П. Павлова все больше и больше привлекала физиология, и на третьем курсе он решил посвятить себя этой бурно развивающейся науке. Его окончательный выбор в большей мере был сделан под влиянием профессора И. Ф. Циона, читавшего курс физиологии, талантливого ученого, искусного экспериментатора и блестящего лектора. Позднее И. П. Павлов вспоминал: «Я избрал главной специальностью физиологию животных и добавочной – химию. Огромное впечатление на всех нас, физиологов, производил Илья Фадеевич Цион. Мы были прямо поражены его мастерски простым изложением самых сложных физиологических вопросов и его поистине артистической возможностью ставить опыты. Такой учитель не забывается всю жизнь».

Совместно со своим сокурсником М. М. Афанасьевым была проделана интересная экспериментальная работа по физиологии нервов поджелудочной железы, которую совет университета удостоил золотой медали.

После окончания университета, получив ученую степень кандидата естественных наук, будущий ученый работаету профессора И. Ф. Циона на кафедре физиологии в Медико-хирургической академии, куда поступает на третий курс «не с целью сделаться врачом», а чтобы продолжить научную деятельность по физиологии.

Исследования по физиологии кровообращения, проведенные И. П. Павловым в лаборатории профессора К. Н. Устимовича, куда он поступает после ухода из академии своего учителя, привлекли внимание физиологов и врачей. Так он становится известным в научных кругах. В результате многочисленных опытов ученый добился измерения давления у собак, не усыпляя и не привязывая их к опытному столу, разработал уникальный метод хронической фистулы мочеточников. Жажда знаний заставляет И. П. Павлова экономить на всем, чтобы побывать заграницей, познакомиться с научными исследованиями своих коллег. Это ему удается. Там он познакомился с работами известного физиолога профессора Р. Гейденгайна в Бреславле. Поездка за границу расширила научный кругозор И. П. Павлова, положила начало дружбы с Р. Гейденгайном.