Мертвая сцена

Алла пожала было плечами (мол, ей все равно, что я не верю), но вдруг сообразила.

– По крайней мере, одно доказательство у меня есть, – с нехорошей улыбкой сказала она, полезла в свою сумочку и тут же вытащила оттуда старую потрепанную тетрадь: – Мой дневник, помнишь? Никогда в него не заглядывал? А напрасно…

– Хочешь сказать, ты фиксировала все те мерзости, которые вытворяла? – хмуро поинтересовался я.

Алла показала на меня пальцем:

– Прежде всего те мерзости, которые вытворял ты. Но о том, что в подобного рода записях, ты и так знаешь… А вот послушай-ка, к примеру, вот эту… – Она перелистнула несколько страниц и, найдя нужное место, стала выразительно читать: – «Одиннадцатое апреля. Мы с Нестором поставили окончательную точку в разработке нашего плана. И хотя в соответствии с этим планом моему любимому придется умереть, я согласна с ним, что это будет не только красивая, но и необходимая смерть. Только так мы сможем расплатиться с общим предметом нашей ненависти. Мы обсуждали этот план во всех подробностях в течение пары часов. А потом занялись любовью. Еще никогда я не отдавалась Нестору с такой страстью. Несмотря на все то, что моему любимому пришлось пережить, в постели ему нет равных. Никакого сравнения с бесталанным и бесчувственным даже в этом отношении подонком Уткиным…»

Тут я сделал рывок вперед – такой сильный, что чуть не перелетел через стол. Однако не перелетел – и успешно схватил зубами то, на что нацеливался: ненавистную тетрадь с отвратительными каракулями паскуды, к которой я годами относился как к королеве.

Алла взвизгнула, вскочила, отпрянула – я же спокойно вернулся в исходное положение, выплюнул тетрадь под стол и крепко прижал ее ногой.

В комнату влетел охранник.

– Что такое? Что произошло? Что он сделал? – нервно заговорил он, переводя непонимающий взор с раскрасневшейся Аллы, отбежавшей в дальний угол, на меня, невозмутимо сидевшего на своем месте.

– Позовите, пожалуйста, следователя, – ровным голосом обратился я к охраннику. – Я должен сообщить ему кое-что важное по моему делу. Это срочно! И очень важно! Пожалуйста, позовите.

Охранник недовольно поморщился, но потом посмотрел на Аллу – и его лицо приняло то привычное выражение безграничного почтения, с каким простой люд взирает на киноартистов.

– Прошу вас, товарищ Лавандова! – галантно распахнул он перед ней дверь.

Алла быстрым шагом прошла мимо, не удостоив меня взглядом.

Я думал, она захочет вернуть свой дневник, но об этом она и не заикнулась. Она как будто даже сейчас не сомневается в своей победе. Словно на сто процентов уверена, что охранник следователя не позовет, а если и позовет, то тот не придет.

Однако уже через несколько минут следователь заявился в комнату для свиданий.

– Что у вас опять, Носов? – недовольно молвил он.

– Гражданин следователь, возьмите, пожалуйста, тетрадку, что лежит на полу, – с преувеличенной вежливостью попросил я.

Он нахмурился, но поднял тетрадку – и стал ее перелистывать.

– И что это такое? – брезгливо обратился он ко мне.

– Дневник гражданки Лавандовой, в котором она признается в своих преступлениях, – отвечал я.

– Товарищ Лавандова? – немедленно подал голос следователь. Вошла Алла, и он подал ей тетрадь: – Возьмите, это, кажется, ваше.

– Что вы делаете? – заволновался я. – Говорю вам: это ценная улика! Ее надо приобщить к моему делу, а саму Лавандову арестовать! Вы только прочтите, что там…

– Товарищ следователь, он опять идиотничает, – скорбно произнесла Алла. – Это всего лишь конспекты моих ролей, которые он у меня зачем-то вырвал. Покажите их уже ему, чтобы он успокоился.

Следователь грубо пихнул тетрадку мне под нос – и стал ее перелистывать перед моими глазами:

– Ну что, Носов, опять у вас галлюцинации? Вам мало того, что наш психиатр поверил в вашу болезнь? Или это средство подкрепить сомнения Филиппа Филипповича?.. А вам, товарищ Лавандова, – гораздо мягче обратился он к Алле, – вообще не следовало к нему приходить. Зачем вам это нужно было?

На глазах у Аллы появились слезы, которые она всегда умела вызывать по первому требованию.

– Я просто… хотела все-таки понять… зачем он это сделал… – И, не договорив, она выбежала из комнаты.

Следователь, ничего мне больше не сказав, вышел сразу вслед за ней.

На этот раз в камеру я вернулся не только опустошенным, но и как будто заново переродившимся.

Филипп Филиппович искусным плетением своих психиатрических словес едва не уверил меня в том, что я сумасшедший. Да и немудрено мне было усомниться в своем душевном здоровье ввиду происшедшего со мной за последнее время. Но уж теперь-то я не поддамся ни на чьи уговоры, трюки, комбинации – и что там еще может быть. Теперь я наконец знаю всю правду. И даже «ценой спасения своей жизни», как вечно повторял следователь, не собираюсь называться Носовым. Я бы и вообще никем посторонним никогда не назвался, а уж подобным паршивцем – так тем более.

Когда ко мне вновь пожаловал Филипп Филиппович, я ему так и заявил:

– Доктор, я думаю, пора заканчивать наши игры. Я не Носов – и не могу им быть ни при каком раскладе.

Психиатр удивленно вскинул брови. Он уже привык, каким податливым я был с ним в последние несколько дней, поэтому, видно, не ожидал, что я вдруг дам задний ход.

– Любопытно, – пробормотал он, не сумев скрыть растерянности. – И что же вас… э-э… натолкнуло на такую мысль?

Я махнул рукой:

– Боюсь, вы мне не поверите… Ну да ладно уж: известная вам артистка Лавандова, о которой мы столько говорили, сегодня пришла ко мне на свидание и призналась в своем обмане. В том, что она нарочно дала против меня показания как против Носова, хотя ей прекрасно известно, что я – Уткин… Она действительно приходила ко мне – можете справиться у следователя.

– Да, он уже говорил мне об этом, – неожиданно отозвался Филипп Филиппович. – Вы пытались выкрасть у Лавандовой ее личные записи, оказавшиеся у нее с собой, но я был уверен, что понял, какую цель вы этим преследовали. А теперь вижу, что…

– И какую же? – нервно перебил я. – Какую же цель вы в этом увидели?

– Вы решили, что эти записи – личный дневник актрисы, хотя на самом деле то были ее рабочие конспекты. И вы страстно захотели узнать, содержатся ли в этом предполагаемом дневнике упоминания о вас. Потому и сделали попытку завладеть этими записями.

– Вы забыли произнести: «Носов», – ехидно проговорил я. – «Упоминания о вас, Носове» – это вы имели в виду?

– Вы прекрасно осведомлены о моей позиции в данном вопросе, – важно изрек Филипп Филиппович.

– Так вот, я – Уткин, – отчеканил я. – И никаких сомнений на этот счет вы во мне больше не пробудите, гражданин доктор.

Психиатр заметно расстроился.

– Позвольте, милый мой, – недовольно заговорил он, – мне казалось, вы идете на поправку. Наша терапия проходила успешно – и вдруг ни с того ни с сего… Я никак не думал, что визит артистки Лавандовой сможет как-то повлиять на вас в этом смысле…

– Вы даже не хотите послушать мою версию того, что случилось на нашем свидании?! – стал я злиться.

– Так вы это уже сказали, голубчик, – развел доктор руками. – Алла Лавандова, мол, созналась вам в своем обмане… Но, уверяю вас, ее якобы признание всего лишь плод вашего воображения. Во всяком случае обещаю вам, что мы еще выясним, отчего именно сегодня оно у вас так разыгралось…

– Никаких выяснений больше не будет! – отрезал я. – Если вы продолжите настаивать на том, что я – Носов, я отказываюсь от какого-либо общения с вами.

– Позвольте, так не делается, – уже почти жалобно протянул Филипп Филиппович. – Лечение шло так успешно, я уже и в диссертацию внес подробное описание вашего случая.

– Ах вот оно что! – расхохотался я. – Ну теперь мне все ясно. Все это время вы использовали меня просто как удачно подвернувшийся материал для своей научной работы… Знаете, после ваших слов я уж точно не намерен больше с вами разговаривать.

Я замолчал, и как Филипп Филиппович ни старался, в этот день он больше не услышал от меня ни звука.