Мертвая сцена

Не услышал доктор от меня ни слова и в последующие дни. А он приходил еще не раз, проявлял упорство. Был уверен, что заставит меня вернуться к прежнему соглашательству или хотя бы просто разговорит. Последнее ему, впрочем, почти удалось. Я решил во что бы то ни стало сдержать обещание и наедине с Филиппом Филипповичем оставаться немым. Но при этом я все-таки позволил себе кивать или мотать головой в ответ на некоторые его вопросы – и вообще активно использовать мимический язык.

Выглядело это примерно так.

– Ну что, дорогой, у вас по-прежнему обет молчания? – начинал доктор, входя в мою камеру.

К такого рода репликам я оставался безучастен, и психиатр брал более серьезный тон:

– Вы обещали возобновить наши беседы лишь в том случае, если я соглашусь считать вас не Носовым, а кем-то другим…

Я бросал на него гневный взгляд, и Филипп Филиппович притворно осекался:

– Ах, ну да, простите, не просто «кем-то другим», а именно Уткиным. Однако я правильно вас понял: вы только в этом случае согласны вернуться к нашим разговорам?

Я в знак согласия кивал.

– Э-эх, – сокрушенно вздыхал психиатр. – Поймите же, вы хотите вынудить меня прийти к некоему заключению как бы помимо моей воли. По-вашему, это правильно: настаивать на своем такими способами?

Я сверкнул глазами – и доктор тоже правильно меня понял:

– Стало быть, вы настолько убеждены в своей правоте, что для вас все средства хороши… Но я ведь тоже уверен в своей правоте. Почему бы нам снова не подискутировать на эту тему? Беседа ведь гораздо продуктивнее, нежели стратегия, выбранная вами.

Я выразительно поморщился – и Филипп Филиппович опять понял мою мимику верно:

– Ага, мы это уже проходили – вот что вы хотите сказать… Но мы еще не все прошли, далеко не все. И я могу уверить вас, что если мы вернемся к нашей прежней практике общения, то вы еще обязательно скажете мне спасибо, помяните мое слово.

Ответом на подобные заявления вновь служило мое полное безразличие.

– В конце концов, вы избежите тюремного наказания, – прибегал Филипп Филиппович к последнему доводу, который он до последнего же считал сокрушительным. – Дорогой, подумайте, разве это не стоит того? Попасть не в тюрьму, где вы с вашим недугом почти наверняка окажетесь еще более духовно искалеченным, – а попасть в больницу, где вас с высокой долей вероятности вылечат, и вы сможете снова стать полноценным членом общества.

Я смотрел психиатру прямо в глаза – и несколько раз медленно мотал головой. Нет, нет и нет! – беззвучно говорил я таким образом, и он опять-таки всецело уяснял мой ответ.

– В конце концов, если вы откажетесь лечиться добровольно, боюсь, я уже ничего не смогу для вас сделать, – хмуро добавлял Филипп Филиппович после минуты-другой уже нашего обоюдного молчания. – Видите ли, насильственное лечение не очень-то практикуется в таких делах, как ваши. Вы обвиняетесь в очень серьезном преступлении – и, к сожалению, для большинства людей, от которых зависит ваша судьба, первостепенным является наказание, возмездие преступнику… А то, что правонарушитель мог преступить закон исключительно из-за своей болезни и, следовательно, нуждается не в наказании, а в милосердии, под каковым можно понимать лечение… в общем, такие случаи зачастую рассматриваются у нас отнюдь не надлежащим образом… Словом, я веду к тому, что если вы замкнетесь в себе перед лицом медицины, а перед лицом следствия продолжите отрицать свою личность, это послужит к ускорению процесса по вашему делу. И ускорению отнюдь не в вашу пользу, поймите же это! Вас даже могут приговорить к смертной казни! Мне больно это говорить, и я ни в коем случае не хочу для вас этого наказания, но именно такими могут оказаться последствия вашей теперешней, с позволения сказать, стратегии…

Подобных речей в не слишком разнящихся вариациях я выслушал от Филиппа Филипповича еще немало.

Но потом он все-таки перестал приходить. Что ему еще оставалось делать?

А вскоре следователь, не скрывая злорадства, сообщил мне, что надо мной будет суд и что мне надо готовиться к худшему. Что ж, пусть так. Я согласен скорее умереть, чем получить шанс стать свободным путем добровольной клеветы на самого себя. Я никогда не назову себя презренным Носовым. Я был и остаюсь Уткиным. И умру Уткиным. Даже если до своей смерти так и останусь единственным человеком, которому известен этот факт и который открыто его признает.

IV

1.1.62

С первого дня нового года решила вести дневник. Может, он хоть как-то поможет мне разобраться в том, во что я превратила собственную жизнь. Вот уже который год одна и та же мысль все настойчивее бьется в моей голове. А именно – я связалась не с тем человеком. Этого человека я буду называть здесь У. Он кинорежиссер. Я актриса. Мы вместе учились. И с тех пор я с ним. В качестве его постоянной актрисы, его постоянной любовницы, а с некоторых пор еще и сожительницы. И все это время я едва ли не каждый день повторяю себе: зачем, зачем? Зачем я продолжаю находиться рядом с ним? Он успешный режиссер – может, в этом все дело? Нет. Во-первых, я точно знаю, что я не из тех, кто ради ролей готов на все, даже на торговлю своей личной жизнью. Во-вторых, когда я только сошлась с У., ничто не говорило о том, что он станет таким успешным. Ему просто повезло. А талантливым он никогда не был – я изначально это знала.

Самым талантливым у нас на режиссерском факультете был Нестор. Но как раз он не сумел удержаться в профессии – не снял ни одного фильма, кроме дипломной короткометражки. Просто ему не повезло. Не проходит и дня, чтобы я не спрашивала себя: а если бы я тогда осталась с ним, с Нестором? Ведь он так был в меня влюблен. Да и я какое-то время была им чрезвычайно увлечена. Пока не появился У. С помощью своего поверхностного блеска, показного остроумия, своих, проще говоря, суетных кривляний он тогда весьма преуспел в том, чтобы заморочить мне голову. Как ни стыдно в этом признаваться, но в те годы я, видимо, еще была круглой дурой. Иначе ни за что бы не купилась на такие дешевые фокусы, которыми У. меня, грубо говоря, соблазнил. Теперь я лишь кусаю губы, вспоминая, какого чистого, прекрасного, невероятного человека я променяла на этого болтуна, фразера и позера.

Нынешний У., кстати сказать, серьезно отличается от того, каким он был в институте. Теперь он стал попросту скучным и занудным. К тому же с годами в нем изрядно развились худшие его черты: эгоизм, высокомерие, грубость, черствость, даже жестокость. Не столько ко мне, сколько к своим, так сказать, подчиненным – членам его съемочной группы.

А как он третирует несчастного Фигуркина! Это еще один наш бывший однокурсник. Пользуясь своей внезапной влиятельностью, У. сумел протолкнуть картину Фигуркина через инстанции. И после этой вроде бы элементарной товарищеской поддержки У. считает возможным всячески унижать Фигуркина – как за глаза, так даже и в глаза.

И мне самой все чаще приходится стыдиться того, что я являюсь фактической женой этого самого У. И что все об этом знают. Перешептываются за моей спиной и так далее. Не раз слышала я эти шушуканья коллег на мой счет. «И как она с ним может? Он такой противный». – «Да, видно, и она такая же, раз по-прежнему с ним».

Так вот, если бы мне тогда, в годы учебы, хватило ума и чувства остаться с Нестором, что бы со мной было сейчас? Вероятно, я не была бы известной. И вряд ли бы меня снимали в кино. Играла бы третьи роли в каком-нибудь заштатном театре… Но, возможно, была бы счастлива. Нестор, наверное, тоже ушел в театр – а может, на какое-нибудь провинциальное телевидение. Как бы мне хотелось узнать, что с ним. Надеюсь, он счастлив.

А может, если б я осталась с ним, он бы, напротив, преуспел в жизни? Может, я бы вдохновила его на великие свершения – неважно где, в кино, в театре ли… Конечно, нескромно так рассуждать, но я точно знаю, что Нестор – по-настоящему выдающийся человек. И раз он почему-то так сильно полюбил меня, значит, я была ему нужна. Может, он видел во мне свою музу? Но нет, лучше так не думать. Иначе получится, что я из-за своей глупости лишила мир его гениальных работ.

В любом случае я очень и очень жалею, что тогда так поступила с ним. Что сделала такой неудачный выбор. Что теперь кусаю локти и почти глотаю слезы, когда думаю о своей жизни.

Ну вот, наконец-то я хоть кому-то в своих тайных мыслях призналась. Пусть и всего лишь обычной ученической тетрадке в линейку.