Остановки нет

Остановки нет
Евгений Илькаев

Евгений Илькаев – поэт, участник литературной студии «Полиграфомания» и арт-группы «Прыжок Лосося».Многократный призёр поэтических турниров МГУП, финалист Московских поэтических слэмов.В сборник вошли стихи 2015—2018 годов. Книга содержит нецензурную брань.

Остановки нет

Евгений Илькаев

Корректор Ирина Шпилевая

Фотограф Даниил Прибылов

© Евгений Илькаев, 2019

© Даниил Прибылов, фотографии, 2019

ISBN 978-5-4493-4893-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Помню, как впервые увидел Евгения Илькаева, но не помню, в каком году. Тогда он произвёл впечатление строгого комсомольца-эрудита, неулыбчивого, сдержанного, с умным взглядом и экономичными движениями. С его образом вязались гиревой спорт, «Записки о Галльской войне» Цезаря и освоение Арктики.

Потом мы стали общаться, и я понял, что ошибался. Евгений Илькаев оказался весёлым энергичным парнем, с долей здорового цинизма и долей здоровой агрессии. С его новым образом вязались бокс, стихи Есенина и куртка-бомбер, которая даёт свободу плечевому поясу.

Затем мы подружились, и я осознал, что снова ошибся. Илькаев явил собой тип трезво смотрящего на вещи интеллектуала с городской окраины. С его настоящим образом вязались внутренняя требовательность к себе, социальный пессимизм и хорошее знание постмодернистской литературы.

Кто же такой Евгений Илькаев на самом деле? А главное – что он говорит народу?

Ответить на эти вопросы я смог только тогда, когда достаточно хорошо познакомился с его поэзией. Стихотворная форма его текстов, как правило, проста и свободна. Илькаев не любит усложнённые конструкции и длинные периоды. Его стихи всегда хорошо звучат со сцены. Это очень интеллигентная позиция. Ведь интеллигент не хочет затруднять окружающих. Вот Илькаев и делает свои стихи доступными широким массам слушателей.

Вместе с тем мир его поэзии суровый, некомфортный, иногда травмирующий. В детстве все мы смотрели кинокартину «Матрица», и там агент Смит заметил, что они не стали делать матрицу похожей на рай, так как сознание людей отторгает ванильную картину мира. Если это верно, то поэзию Евгения Илькаева мы должны принимать как молоко матери.

Читая Илькаева, мы как бы оказываемся на продуваемых сырым ветром улицах Москвы где-нибудь в конце ноября или начале марта. Нас покачивает – то ли от простуды, то ли от избытка мужских гормонов, то ли от алкоголя, то ли от не вполне разделённой любви к Родине. То ли от полученного на боксе микросотрясения, то ли просто так. Мы испытываем внутреннюю боль, и поэт лишает нас надежды на исцеление, ведь «эта боль со временем не станет округлой».

Мы имеем дело с духовной болью поколения, пришедшего в мир, где его – поколение – не ждут и не хотят. Нашим отцам предлагали какие-то идеалы. Пусть не все в них верили, пусть не всё было достижимо, но хотя бы присутствовала некая возвышенность. Нам же предлагают не идеалы, а товары. В итоге нас окружает неэстетичная среда, индустриальная информационная постприрода. И она не храм и не мастерская, и даже, как выясняется, не прилавок, потому что здесь не продают то, что нам по-настоящему нужно, а на то ненужное, что продают, у нас не хватает денег.

Глубинное переживание фальшивости и цинизма окружающего мира и есть главная эмоциональная составляющая поэзии Евгения Илькаева. Здесь присутствуют упоминания алкоголя, но мы слишком быстро понимаем, что алкоголь – всего лишь дырявая ширма, и поэт умышленно концентрирует наше внимание на прорехах в ткани. Сквозь них на нас таращится пошлая физиономия реальности.

Однако на фоне подобной жизни, которую мы «живём как на сломанной карусели», особенно ярко горит огонь человечности. Не случайно именно Илькаев написал одно из самых пронзительных стихотворений о любви, что мне доводилось читать. Там лирический герой ходит по улице с пакетиком, а в пакетике – рвотные массы его возлюбленной. Выбросить пакетик куда попало герою не позволяет врождённая интеллигентность, и одновременно «Оазис в пустыне легче найти, чем мусорку в центре Москвы».

Да, Евгений Илькаев способен обругать по матери, у него тяжёлая рука, и он бывает нетрезв. Да, он мало похож на хрестоматийный образ русского интеллигента, который занимается умственным трудом, ходит в пиджачке (хотя пиджачок у Илькаева есть, и даже хорошо сидит) и норовит напустить западничества в самый неподходящий момент. Однако его поэзия – это ощущения глубоко интеллигентного русского человека, пытавшегося как-то примирить своё сердце с цинизмом и пошлостью времени и не преуспевшего. Такова трагедия, проходящая через жизни многих из нас. И многие из нас откровенно распустили сопли. Но Илькаев не распустил, потому что мужчины не плачут. Да и потом, не исключено, что он придумает, как исправить ситуацию.

    Максим Маркевич

…Бог подрезал тормоз,

и остановки нет.

Вис Виталис
(авторский перевод «Locomotive Breath» by Jethro Tull)

Часть первая (и последняя)

«Уносишься во тьму, как будто от погонь…»

Уносишься во тьму, как будто от погонь.
Навстречу мошкара. В лицо. Как на огонь.
Точнее, в левый глаз. Тайком в глухом лесу
Подумаешь: «Неплохо, смерть в глазу».
Промямлишь что-то лишнее под нос,
Оставив позади дотлевший мост,
Довлевший добрых пять безликих лет.
Назад ещё ведёт неясный след.
Щелчок – перед тобою новый слайд.
Моргающий забытый старый сад,
Прямоугольные окошки чьих-то сот,
В стаканах только водка – горький мёд,
На грядках сорняков ненужный прииск.
Писк моды заглушает писк
Стеной летящих комаров на кровь.
Настанет день, и ночь настанет вновь.
И бабушки в платках на лавках круглый год
Такие древние, что это натюрморт.
Но это тоже всё оставишь позади,
Когда нехоженой тропой совсем один
Пойдёшь как зачарованный на шум прибоя,
По голове поглаживая горе.

«– Чё ты мрачный такой?..»

– Чё ты мрачный такой?
Скоро ведь Новый год!
Новый семнадцатый год.
Да вот…

Рома говорит:
«Чё ты мрачный такой?»
Митя говорит:
«Чё ты мрачный такой?»
Серёжа говорит:
«Ямбом пишет,
Безбожен,
Идёт по кривой».
Мама говорит:
«Что ты пьяный такой?»

– Ни в одном глазу!
Я не пьяный!