Тюрьма. Минское антифашистское подполье в рассказах его участников

Тюрьма. Там их тщательно обыскали. Отняли все, даже ремни и подвязки. Но один из охранников позволил ему забрать свой табак и зажигалку.

Здание тюрьмы, Володарского, 2

Камера №54

Как сообщает сайт «Минск старый и новый», здание тюрьмы на улице Володарской представляло собой прямоугольный трехэтажный объем с четырьмя круглыми башнями по углам. Башни венчали прямоугольные зубцы над многослойным карнизом, это делало тюремный замок узнаваемым с дальних к нему подходов. По периметру тюремный корпус был огорожен высокой каменной стеной с вертикальными опорами (контрфорсами) – они придавали стене дополнительную прочность. Зубцы и другие детали, надстройки на стене отсутствовали, завершение стены было гладким, так как с момента ее возведения в 1825 году она не имела оборонительного назначения, главным ее предназначением было удерживать заключенных внутри, а не препятствовать проникновению врага снаружи.[19 - Минск старый и новый. Электронный ресурс. Код доступа: https://minsk-old-new.com/places/primechatelnye-zdaniya/tyurma-na-volodarskogo Дата доступа: 26.11.2020]

Его поселили в камеру №54, на втором этаже. Из-за позднего времени зажигать свет не полагалось, никто из других заключенных о себе не давал знать. Он опустился на каменный пол. Посидев так несколько минут, закурил. Вероятно, услышав запах табака, обитатели камеры всполошились и подошли к нему. Их оказалось двое – поляк и чех. Сапун предложил закурить и им. Только потом он узнал, как дорого здесь ценилась папироса табаку – не в деньгах, в человеческих отношениях. Его сокамерники в знак благодарности сейчас же предложили ему доску. Он лег на нее и тотчас уснул.[20 - Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция) Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65, Л. 47 – 48]

Утром он проснулся рано. Спать на доске было все же неудобно. Вопреки угрозам на вчерашнем допросе, в СД его не вызвали. Не беспокоили и несколько следующих дней.

Напряженное ожидание, неясность в отношении собственной участи и происходивших на воле событий заставляли его нервничать. Отвлечься и поговорить откровенно, по сути, было не с кем. Оба его сокамерника были для него людьми случайными.

Квятульский, поляк из Кракова, учитель, военнопленный с 1939 г., последнее время работал на минском кожевенном заводе «Большевик». Причину ареста, с его слов, и сам не знал.

Второй – Чесерчик, по национальности чех, работал в немецкой фирме организации «Тодт» и был арестован за воровство. Потом они убедились, что он страдал клептоманией: хоть пуговицу, но украдет. В остальном это был, по словам Сапуна, вполне приятный и добрый человек. Трудности в общении с его новыми товарищами усугублялись незнанием языка. Поляка он понимал хорошо, чеха – плохо; они его не понимали вовсе. Впрочем, взгляды и жесты позволяли им кое-как переговариваться.

Распорядок дня в тюрьме был несложный. Побудки не было. В 10 – 11 часов утра выдавали пайку хлеба 80 – 100 гр., в 11 – 12 часов – пол-литра кипятку. В 6 – 7 вечера полагалось пол-литра баланды.

С начала своего заключения он старался сообщить о себе домой, в этом ему помогали его новые товарищи. К вечеру первого дня, перед медицинским обходом чех притворился больным. Уговорили русскую медсестру зайти к ним в камеру. Сапун попросил ее сообщить жене о своем местонахождении. Та отказалась, сказала, что боится помогать заключенным.

До этого он не брал в рот ни баланды, ни хлеба. Кушать совсем не хотелось. На следующий день при раздаче пищи он попросил раздатчицу передать жене, живущей рядом (ул. Революционная), два слова. Та, сверкнув глазами, прошипела: «попал, так сиди…».

Много позже ему рассказали, что это была за лярва, раздатчица пищи по имени Ядя. «Кто ее не знал из заключенных Минской тюрьмы? Это был зверь в образе женщины. Сколько она пакостила заключенным и как умела издеваться над ними. Все удивлялись, как могла такая гадина вырасти на нашей земле, среди нашего прекрасного народа? Нет сомнения, что не один человек с ее помощью был отправлен на тот свет… В 1944 году она бежала с немцами…»[21 - Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция) Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65, Л. 49 – 51]

Поняв, что действуя прямолинейно, с домом связаться, он, пожалуй, не сможет, а неприятностей наживет, Сапун изменил тактику. Три следующих дня он простоял у двери, наблюдая через глазок за охранниками в коридоре. Один из них, как показалось, без особой злобы относился к заключенным. Он решил рискнуть и попытал счастья. Огрызком карандаша, который (кто бы сомневался!) нашелся у чеха, Георгий написал жене: «Маруся, подателю сей записки хорошо отблагодари. Я нахожусь в 54 камере тюрьмы».

Когда выбранный им охранник в очередной раз проходил мимо камеры, Сапун постучал в дверь и обратился к нему с просьбой сходить за водой в уборную. Возвращаясь, у двери своей камеры он попросил его передать записку по указанному адресу. Охранник грубо закричал на него, а потом прошептал: «Заходи скорее, а когда напишешь…» «Уже написана», – сказал Сапун и сунул ему в руку записку. Уверенности не было, он ведь и не согласился. Но и не отказался. Значит, если завтра передаст, то послезавтра можно ждать известий.

Все произошло намного раньше. Не прошло и суток, дверь камеры открылась, и тот охранник передал ему корзинку: «бери, от жены, передавала привет». Будто тяжелый груз упал. Значит, она на свободе!

С волнением он бросился извлекать содержимое корзины: пальто, одеяло, рубаха, белье, полотенце и две пачки махорки. За клеенкой, которой была обшита корзина – записка, но ее он прочтет позже, сейчас в камере было темно. Чех услужливо подал огрызок карандаша и клочок бумаги. Сапун наощупь написал супруге ответ: «сижу в 54 камере, будь очень осторожна, уезжай в деревню. Видел Ан. Д. [Гука] и Ивана [?]».

На радостях они покурили всей камерой – по очереди.

Примерно через час – полтора дверь камеры снова открылась, и тот же охранник опять подозвал его к порогу. Вручил вторую корзину и сказал: «выложи все и сейчас же верни корзины». Уходя, он сделал еще одну милость: не погасил свет в камере. Жена писала: «Живу не дома, знаю. Держать связь пока через Сашу, меняй полотенца». Про Сашу он догадался сразу – так звали охранника[22 - Георгий Сапун, вероятно, так и не узнал фамилию Саши, по крайней мере он не называет ее ни в своих ранних записках, ни в более поздних выступлениях. Саша помогал и другим заключенным, немного облегчая их участь. Он взялся за это дело добровольно, ежедневно рисковал оказаться за решеткой – как и те, кому он помогал. Среди охранников минской тюрьмы был не один такой Саша, но фамилий их Георгий Сапун также не знал. Некоторые из них отдавали заключенным даже свои порции хлеба или приносили пачку махорки, газету и даже книгу. «Это как будто мелочь, но как она дорога для человека, обреченного на смерть, и, главное, дорого участием, а не ее абсолютной ценностью», – полагал Георгий Сапун.], но последняя фраза оставалась непонятной, с первого разу он так и не смог ее расшифровать.

Через день Саша принес новую передачу. Корзины он не отдал, а предложил забрать ее содержимое и сложить в нее вчерашнюю посуду. Сверху корзина была накрыта точно таким же полотенцем, как и предыдущая передача.

Осмотрев принесенные продукты, ничего подающего надежды он не нашел и только в рубце полотенца обнаружил узкую длинную написанную мелкими буквами на тонкой бумаге записочку. Затем в хлебной горбушке нашел кусок карандаша. На следующий день, передавая посуду, он накрыл ее тем же полотенцем. Так у него наладилась регулярная переписка с женой. Впоследствии он обнаруживал записки и в вареной картошке, и в стеклянной ампуле, вброшенной в суп и в других, совершенно неожиданных местах. Каждая полученная передача приносила новости и информацию. Так, в ноябре месяце жена ему сообщала: «Сегодня передачу понесет [Оля] Кушелевич для тебя и мужа». Так он узнал, что арестован и Кушелевич – значит, захватили людей даже с периферии, тот работал за городом. В другой записке жена писала: «Галя сидит в камере №7». Сообщения были, как правило, неутешительные, но очень нужные. Они проливали свет на происходящее и помогали ориентироваться на допросах.[23 - Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция) Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65, Л. 52 – 55]

В конце октября в их камеру «подселили» одного военнопленного по фамилии Прокопенко. Он бежал из лагеря и несколько недель прятался в районе парка имени Горького. Позже, дней через пять или семь, вбросили еще одного арестанта – до полусмерти избитого некоего Куликовского; его Сапун немного знал еще до ареста, но не контактировал с ним в подполье. Куликовский был совершенно слепой. Небольшого роста, худой, лет 55, голову держал всегда высоко, как будто смотрел на небо. С ним одновременно была арестована и его жена, но держали ее в другой камере. Они уже побывали в СД на допросе, вечером их привезли оттуда в тюрьму. Причину их ареста Куликовский объяснял тем, что прятал у себя на квартире еврейскую девушку. Впрочем, позже, в ночном бреду после очередного допроса в СД он проговорился, что был арестован в связи с обвинениями в попытке проведения диверсии на электростанции – у него при обыске нашли керосин. Георгий Сапун был единственным, кто слышал его признания и, естественно, он не упомянул о них ни поляку с чехом, ни соотечественнику-военнопленному: тем меньше у них будет возможностей (соблазна?) говорить по делу Куликовского на своих допросах в СД.[24 - Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция) Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65, Л. 56 – 58; Л. 61 – 63]

Снова в СД

Однажды, уже в середине ноября, довольно рано, в их камеру явились двое полицейских и вызвали: «Ляпин, выходи». Им объяснили, что в этой камере Ляпина нет. Те сверились со списками и удивились: «Как нет? Он был посажен в эту камеру».

Они ушли. Вскоре появился кто-то из администрации тюрьмы и начал уточнять: «Ляпин или Ляпун должен быть здесь; его точно поместили в эту камеру». Заключенные 54 камеры хором отвечали, что здесь такого нет и никогда не было.

Георгий Сапун сразу понял, что речь шла о нем: в тюремной конторе, вероятно, неверно записали его фамилию: Ляпун – вместо Сапун. Естественно, он решил не помогать тюремщикам: пусть ищут Липина, Ляпина или Ляпуна – а вдруг найдут?

По коридорам бегали охранники, спрашивая через глазок в камерах: «Ляпун или Ляпин есть?» Прошло минут 20, и только тогда дверной засов их камеры стукнул и ввалились два охранника. «Сапун!» – заорали они дикими голосами. Он отозвался. В коридоре стоял гестаповец.

«Ты чего же, подлец, скрываться решил?» – крикнул он и ударил его по лицу, но не сильно, второпях. Казалось бы, какая ирония – скрываться в тюрьме? – но Георгий Сапун не улыбнулся: он получил изрядный опыт заключенного и прекрасно понимал, чем грозит ему вызов на выход – вне зависимости от того, Ляпиным или Сапуном его доставят в СД.

Во дворе тюрьмы маялась группа человек из 12 или 15 заключенных, рядом стоял конвой. Его присоединили к другим, в их числе он увидел и Гука с Васильевым, а также Козловского – еще одного непричастного к подполью безногого инвалида из конторы «Торфоцентрали».

Их повели пешком – от Володарской к Университетской было не так и далеко. За время, проведенное в тюрьме, они разучились ходить по земле – в буквальном смысле этого слова: ступали осторожно и неуверенно. Правда, на улице было скользко, вели их медленно; безногий Козловский скользил на костылях и падал.

Недалеко от тюрьмы он увидел Аню Мицкевич[25 - Позже, в послевоенных комментариях к своим воспоминаниям Георгий Сапун уточнит, что фамилия женщины была Мыцько или Мицько; Мицкевич Анной он ее назвал ошибочно.] (жену Антона Гука); она шла по тротуару к тюрьме, видимо с передачей для мужа. Гук был от него далековато и попытки Сапуна обратить его внимание на жену не увенчались успехом, тот ее так и не увидел, он был погружен в свои мысли и шел, низко опустив голову.

На Советской улице им встретились немки. Они останавливались, щелкали их фотоаппаратами и кричали: «Бандиты!»

В скором времени их привели в здание СД и расставили в коридоре лицом к стене метрах в двух или трех друг от друга. Сапун стоял рядом с Гуком; тот мимикой и пальцами пытался привлечь его внимание. Сапун не понимал, тому пришлось несколько раз повторить свои манипуляции. Прохаживавшийся за спиной охранник заметил их «переговоры», Антон Гук за них поплатился зубом. Сапун отделался легко: получил несколько ударов сапогом.

В этот день допрашивали всех, кроме него. Допрошенных вечером снова отправили в тюрьму, а его и Васильева оставили в коридоре. Васильеву объяснили, что его освобождают за невиновностью, но, для выполнения необходимых формальностей, он должен был посидеть некоторое время здесь же, внизу.

Их отвели в подвал. Там Георгия Сапуна поселили в камеру №5, а Васильева в 7 или 8 камеру. В 5-й камере уже сидело 4 чел., как потом он узнал, только двое из них (Герасименко и Барановский) были арестованы по делу подпольного комитета. Некто Бария и безызвестный поляк (его фамилии Сапун так и не вспомнил) находились в СД по более лёгким подозрениям – их обвиняли то ли в спекуляциях, то ли в воровстве.

У него еще оставалось немного табаку и он предложил своим новым товарищам закурить. Их, видимо, поразила его щедрость. Бария, когда уже были свернуты цигарки, сказал: «Курить много нельзя, да это и расточительно в наших условиях. Одной папироски будет достаточно на всех». Подожгли одну, первым затянулся Сапун и передал самокрутку по кругу. В камере было темно, естественный свет здесь напрочь отсутствовал. Это было полуподвальное помещение, окна их камер смотрели в ямы, которые с ранней осени оставались заваленными мусором – принесенной ветром из университетского парка листвой, спрессовавшейся и начавшей загнивать на грязном стекле. Лампочка в их камере загоралась только на несколько минут в момент раздачи пищи или вызова ее обитателей на допрос.

Вечером заключенным в ржавых жестянках из-под консервов раздавали чай, его по камерам разносили Галина Шумская и Оля (ее фамилию Сапун не называет), учительница из Плещениц. Все лето она выводила людей из города в партизанские отряды и, насколько ему было известно, была арестована несколько раньше городских подпольщиков, в начале осени. Шумская была арестована по причине знакомства с Короткевичем, тот жил у нее на квартире и она на первых порах проходила по делу всего лишь в качестве квартирной хозяйки подпольщика. На раздаче чая она не подала и виду, что знакома с Сапуном, но вечером пришла весточка от Короткевича – из соседней камеры он услышал его голос: «Привет Сапуну».[26 - Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция) Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65, Л. 64 – 68]

На следующий день утром его вызвали на допрос. В комнате следователя, кроме него самого, был переводчик и еще какой-то длинный, сухой и плоский, как доска немец в очках, его присутствие в кабинете так и осталось ему непонятным.