Пагуба. Переполох в Петербурге (сборник)

– Не поеду я с ним в Польшу, не поеду ни за что, – заговорила Клара, хватаясь в отчаянии за голову и топая ножками в припадке сильного раздражения.

– Да устоишь ли ты в своей решимости? Ведь он такой вкрадчивый: сумеет обольстить и соблазнить хоть кого. Послушай только, что говорят о нем в Петербурге, – начала было Дрезденша, желая вызвать в Кларе еще больше раздражения, возбуждаемого в ней ревностью.

– Много чего я о нем слышала, да не хотелось мне верить. Он так страшно клялся, что любит только меня одну, но теперь, когда он так жестоко пренебрег мною, я клянусь, что между ним и мною все кончено, – сказала Клара уходившей от нее Дрезденше.

В тот же день вечером приехал к Кларе Понятовский. Долго колебался он, прежде чем решился сообщить Кларе роковую для нее новость. Сильно взволнованная Клара вскоре вывела его из затруднительного положения, сказав ему, что ей известно уже о скором его отъезде и что в этом случае ее всего более огорчила его скрытность.

Начались объяснения, при которых со стороны Понятовского слышались уверения в его неизменной любви. Уверения эти смешивались с горькими укорами, делаемыми им Кларе за то, что она не хочет с ним уехать. Клара, со своей стороны, упрекала своего возлюбленного в неверности и высказала, что ей известна причина, по которой он должен немедленно уехать из Петербурга. Как ни умолял Понятовский, под влиянием ослеплявшей его страсти, Клару ехать с ним, она оставалась непреклонной, и раздраженный ее упорством Станислав от любви и упреков перешел к колкости.

– Верно, надеешься, что, оставаясь здесь, ты при помощи друзей сделаешься королевской дочерью? – язвительно сказал он.

– Не надеюсь ни на что, а просто не хочу быть любовницею того, кто так жестоко обманывал и обманывает меня. Я разочаровалась и ненавижу тебя! – вскрикнула Клара и, гневно взглянув на Понятовского, вышла из комнаты.

Он понял, что при раздражении Клары в настоящую пору дальнейшие его просьбы только усилят ее негодование против него и что после того, что было высказано ею с такою горечью и с таким к нему презрением, любовь их не будет прочна. В голове его мелькнула мысль, что, сманив с собою Клару, он надолго, если не навсегда свяжет себя такими узами, которые вскоре могут оказаться тяжелыми для него. Поддавшись этому соображению, он, со своей стороны, решился расстаться с нею, тем более что ему не раз уже приходилось испытывать разлуку с любимыми женщинами, погрустить о них некоторое время и вскоре после того находить себе новых утешительниц, любовь к которым окончательно изглаживала прежнюю страсть. Вдобавок к тому он полагал, что если привязанность его к Кларе не прекратится, то он страстными письмами в конце концов успеет склонить ее, чтобы она приехала к нему в Варшаву.

Успокоившись этими соображениями, он написал Кларе письмо, наполненное нежными и страстными выражениями, а вместе с тем и упреками за ее холодность, уверениями в вечной любви и просьбами о прощении, если он в чем-нибудь виноват перед нею. В заключение он писал, что происшедшую между ними размолвку он не считает поводом к окончательному разрыву и надеется, что Клара, когда пройдут первые порывы ее гнева, с печалью вспомнит о том, кто любил ее более всех на свете.

Письмо это он передал Амалии Максимовне, чтобы она вручила его Кларе, когда увидит, что Клара несколько успокоится. Оставил он ей также тысячу червонцев, которые Лихтер должна была передать Кларе, если бы ей встретилась надобность в деньгах. Он не решился еще раз увидеться с обольщенной им девушкой и выехал из России.

Молодой, красивый, остроумный и образованный Понятовский был первым кавалером и среди петербургского общества, и при дворе, и потому отъезд его был очень заметен. Многие дамы и девицы сильно грустили о нем, и он долгое время был предметом несмолкаемых толков и пересудов. Разошлась в обществе молва и об обольщенной и после того покинутой им «принцессе». К такой молве присоединялись все более и более получавшие достоверность слухи о том, что Клара была побочная дочь короля польского. Многие сердобольные барыни начали принимать участие в печальном положении Клары. Постепенно слухи о ней дошли и до государыни, которая, гневаясь на молодого поляка за развращенность его нравов, высказывала сожаление о девушке, покинутой безжалостным волокитой.

Молва о разрыве Клары с Понятовским и выезд его из Петербурга подали многим охотникам до любовных похождений надежду заменить его при Кларе. Теперь ее стали учащенно посещать те, которые прежде, видя в Понятовском непобедимого соперника, считали напрасным трудом увиваться около Клары. Стали наезжать к ней незнакомые ей прежде мужчины, надеясь завести с нею близкое знакомство. Клара, однако, уклонялась не только от новых, но и от прежних знакомств, и когда прошли первые вспышки негодования против вероломного друга, она стала сильно горевать о нем и любить его, как любила прежде.

XVII

Около того времени, к которому относится наш рассказ, одним из самых бойких и деловых чиновников, занимавших в Петербурге видные места, считался кабинет-секретарь Василий Иванович Демидов. Прежде он служил членом Коммерц-коллегии, где усердно занимался составлением тарифов, установлением таможенных пошлин и тому подобными «фискальными делами». Слыл он человеком прямым, правдивым и в нравственном отношении вполне безупречным. Нередко не только в кругу знакомых, но и среди членов кабинета заводил он речь о «повреждении нравов» и толковал с жаром о необходимости обуздать человеческие страсти именными повелениями, высочайшими указами и правительственными распоряжениями. О Демидове как о человеке деловом, нелицеприятном и богобоязненном дошли через Мавру Егоровну слухи и до самой государыни, почему он и был назначен кабинет-секретарем.

– Вот, матушка Лизавета Петровна, – говорила Мавра Егоровна ложившейся почивать после долгой и усердной молитвы императрице, – послезавтра заговенье, наступит Великий пост, а грехи-то наши, грехи! Ой, ой!

Набожная государыня тяжело вздохнула.

– Уж не знаю, что и делать, Мавруша, придется мне отвечать не только за мои собственные, но как царице, чего доброго, и за чужие еще грехи, – проговорила она с заметным сокрушением сердца.

– Да ты, государыня, утвердила бы своею властью добрые нравы и начала бы такое богоугодное дело с Петербурга, поочистила бы здесь разные вертепы, да и на тех, которые в одиночку пошаливают, приказала бы обратить внимание. Ведь и при дворе-то твоем много любовных грехов творится.

– Говорил мне об этом отец Федор, и надумалась я приказать Демидову хорошенько призаняться этим делом. Он человек благочестивый и усердный, так, кстати, в Великом посту ему такая работа будет подходящей. Завтра же призову его к себе и лично прикажу извести всех греховодниц, чтобы ни одной в Петербурге не осталось, пусть убираются отсюда подальше. Прикажу ему, чтобы он притянул к ответу не одних только подлых женщин, но не дал бы спуску и особам всякого ранга, если таковые во грехах окажутся. Пусть разыщет он тех, которые своим мужьям изменяют, да задаст острастку и тем мужьям, которые женам неверны окажутся. Дам я ему на то всякое полномочие.

– И хорошо сделаешь, голубушка, – одобрительно проговорила Шувалова.

В эту ночь Петр Иванович возвратился домой очень поздно, и самые сильные подозрения насчет его верности закрались в душу его подозрительной супруги.

– Вот посмотрим, что-то будет, – говорила поутру Мавра Егоровна своему мужу торжественным и как бы намекающим на что-то голосом. – Государыня хочет извести в Петербурге всех греховодниц и греховодников. Доберутся скоро и до тех, и до других. – И она уставила испытующий взгляд на Петра Ивановича.

Он заметно смутился, но тотчас оправился и начал восхвалять благое намерение государыни.

Спустя несколько часов Петр Иванович был у своей возлюбленной. Он казался очень мрачным и после обычного приветствия не без некоторого смущения положил перед нею на стол сложенный вчетверо лист бумаги, а на лист этот высыпал горсть новеньких, ярко блестевших червонцев.

– Вот, Миночка, тебе подорожная и деньги, отправляйся завтра же в Нарву и проживи там, пока я уведомлю тебя, что ты можешь вернуться в Петербург, – проговорил, запинаясь, Шувалов.

Молоденькая женщина вопросительно, с удивлением посмотрела на него.

– Нужно тебе на время выбраться отсюда, по каким причинам – знать тебе это будет пока излишним, скажу только, что здесь будет большой переполох. Кто знает, быть может, доберутся и до тебя. Врагов у меня немало, и они постараются выставить меня перед государыней развратным человеком, а что еще хуже будет, проведает, пожалуй, Мавра Егоровна о нашей дружбе, и тогда мне от нее житья не будет. Она уж и так начинает кое-что подозревать и следить за мною куда как зорко!

– Да ведь ты, Петр Иванович, такой сильный вельможа, что тебя никто затронуть не может, – перебила Мина, вообразив, что не идет ли теперь речь о каком-нибудь политическом перевороте, при котором раскроются все тайны Петра Ивановича.

– Так-то так, а знаешь, все будет как-то лучше, если ты на время укроешься где-нибудь. Поезжай-ка в Нарву. Недели через две все успокоится, и мы снова свидимся.

Миночке, однако, очень не хотелось выезжать так неожиданно из Петербурга, тем более в такое время, когда наступала немецкая Масленица, которую в ту пору петербургские немцы так весело проводили в «Красном кабачке». Нечего было, однако, делать, и Миночке пришлось для отъезда в Нарву воспользоваться доставленною ей Петром Ивановичем подорожною, а также и деньгами, назначенными для поездки щедрою рукою графа.

Опасения Петра Ивановича не были напрасными. На следующий день, в самое заговенье, императрица потребовала к себе Демидова.

Когда он явился к ней, она милостиво приняла его и в знак своего особенного благоволения пожаловала его к ручке, которую Демидов благоговейно поцеловал, став при этом, по тогдашнему обычаю, на колено.

– Ты, Василий Иванович, – сказала государыня, – человек богобоязненный и от чистого сердца порадеешь о спасении грешниц и грешников. Поразведай хорошенько, где и какие именно здесь водятся, несмотря при этом на знатных персон. Разведывай обо всех доподлинно. Но на первых порах делай это тонко. Не поднимай сразу большого шума. Ты сумеешь это сделать в полной исправности. Да присмотри, – продолжала несколько взволнованным голосом императрица, – и за егермейстером Алексеем Григорьевичем, нет ли у него каких-нибудь любопытных шашней. Словом, действуй по чистой совести, без всякого лицеприятия, а я услуг твоих не забуду, да, кстати, и ты таким богоугодным делом свои грехи поубавишь, хоть я и знаю, что у тебя их как у человека благочестивой жизни наберется немного.

– Кто это знает, – удивленно проговорил Демидов. – Сегодня, матушка-царица, прощеный день, так ты прости меня, если я согрешил перед тобою словом, делом, ведением или неведением. – И, говоря это, кабинет-секретарь бухнулся в ножки государыне и растянулся на полу.

– Бог простит тебя, Василий Иванович, если ты в чем-нибудь согрешил передо мною, я твоих прегрешений пока не ведаю. – И государыня снова пожаловала его к ручке. – Поступи же так, как я тебе сказала, а я, выслушав твой доклад, издам согласно с ним высочайший указ, и тогда всякие распутства у нас с помощью Божиею прекратятся.

XVIII

Клара, покинутая Понятовским, осталась как бы на попечении Николая Наумовича, который был в Петербурге ближайшим приятелем графа Станислава Понятовского. Чоглоков, человек далеко еще не старый, взялся, по просьбе Понятовского, защищать от разных напастей оставленную девушку, но, как это часто бывает, такого рода попечители злоупотребляют оказанным им доверием. Он стал усердно посещать Клару, с участием наведываясь об ее здоровье и ее положении. Вскоре посещения его стали сопровождаться любезностями, а затем последовали и любовные объяснения. Клара, однако, наотрез отказала новому волоките в его исканиях и заявила, что она любит и будет любить только одного Станислава. Чоглоков, оскорбленный таким отказом, начал мстить Кларе за ее стойкую любовь к Понятовскому. Он с пренебрежением стал отзываться при Кларе о Понятовском, называя его ловким плутом и пройдохою; рассказывая Кларе, что у любимого ею так страстно Станислава было в Петербурге несколько любовниц, которых он предпочитал ей. Тому, что говорил Чоглоков, Клара как до ослепления влюбленная в Понятовского женщина не верила вполне. Правда, она знала о любовных похождениях Станислава, но все-таки была твердо уверена, что такие похождения были только мимолетною ветреностью, и хотя с огорчением, но прощала ему временные измены, будучи убеждена, что в конце концов сердце Понятовского принадлежало исключительно ей одной. Поэтому когда Чоглоков хотел уверить ее в противном, то она смотрела на него как на наглого и презренного выдумщика. Под влиянием неприязненного чувства к Чоглокову она стала холодно относиться к нему и начала отказываться принимать его у себя. В свою очередь Чоглоков, обиженный всем этим и видя себя окончательно отвергнутым, стал с досады и злости рассказывать в кругу знакомых Дрезденши, что он сам бросил Клару как продажную женщину вследствие того, что не мог сойтись с нею в цене при покупке ее благосклонности.

Обо всем этом Клара узнала через графа Дмитревского, который оказался ее искренним другом, хотя на первый раз и в виде сплетника. Когда же Клара, невыносимо тосковавшая о Понятовском, задумала ехать к нему в Варшаву, то Чоглоков, узнав об этом, пригрозил ей через Амалию Максимовну, что он устроит дело так, что Клару не только не выпустят из Петербурга, но и засадят в полицию как развратную женщину. По поводу таких угроз Клара обратилась за советом к Амалии Максимовне, но не встретила со стороны этой последней не только никакого участия, но, напротив, Дрезденша наговорила ей разных дерзостей и подтвердила, что Чоглоков как человек знатный и близкий ко двору может наделать ей множество неприятностей и что она не найдет на него никакой управы, и ввиду этого внушала Кларе уступить искательствам Чоглокова. Тогда Клара, выведенная из терпения россказнями и поступками Чоглокова, решилась, по наущению Дмитревского, отмстить Чоглокову и Дрезденше и устроить себе беспрепятственный выезд из Петербурга. Подходящий к тому способ, который придумал Дмитревский и на который согласилась Клара, состоял в том, чтобы обличить Чоглокова перед его женою в супружеской неверности. Такой расчет на устранение могущих быть со стороны Николая Наумовича неприятностей казался очень верным. Марья Симоновна, как мы сказали, вследствие своего родства, была близка к императрице, и жалоба Чоглоковой на ее мужа могла иметь не только неприятные для него последствия, но вместе с тем и обратить внимание императрицы на покинутую девушку, положением которой Чоглоков хотел воспользоваться самыми неблаговидными способами.

Однажды, когда Николай Наумович уехал на охоту, Марье Симоновне доложили, что какая-то молодая девушка желает ее видеть, но не хочет сказывать, кто она, а только настаивает, что ей необходимо нужно лично видеться с гофмейстериною. Полагая, что пришла какая-нибудь обыкновенная посетительница, избегавшая всякой огласки и как бы оказывающая особое доверие одной только Чоглоковой, Марья Симоновна, женщина с добрым сердцам, приказала позвать в свою уборную молодую неизвестную ей девушку, а по приходе Клары в уборную велела своей камер-медхен выйти из комнаты.

– Что вам, сударушка моя, от меня нужно? – участливо спросила Марья Симоновна Клару, которая с первого взгляда расположила к себе Чоглокову.

В ответ на этот вопрос Клара залилась слезами, которые, как известно, производят на женщин чрезвычайно сильное впечатление.

– Не плачь, моя красавица, а скажи, в чем дело, – сказала Марья Симоновна, ласково отнимая платок от личика Клары и затем положив руку на ее плечо. – Скажи просто, в чем дело, и я охотно помогу тебе, если можно. Быть может, ты находишься в нужде! Не стесняйся.

Хотя наряд Клары, не только приличный, но даже щегольской, отдалял всякую мысль о подобной просьбе со стороны молодой девушки, но так как в ту пору денежное попрошайство в знатных домах было в Петербурге чрезвычайно развито, то вопрос о денежной подачке невольно сорвался прежде всего с языка добросердечной Чоглоковой.

Клара в ответ на это отрицательно покачала головой.

– Так что же тебе, моя голубушка, нужно? Быть может, желаешь достать какую-нибудь должность для мужа или брата? Скажи мне прямо.

И на этот вопрос Клара отрицательно покачала головою. Она не решалась высказать, зачем она пришла к знатной даме, которая так приветливо и так ласково приняла ее и которую ей, Кларе, придется поразить крайне неприятною вестью.

– Я хочу уехать из Петербурга к человеку, которого я так сильно люблю, но к которому меня не пускают.

Чоглокова весело рассмеялась. Ей в первый раз приходилось слышать такую странную просьбу, и, разумеется, ей никак не могло прийти в голову: какая может существовать связь между нею и поездкой незнакомой ей вовсе девушки к человеку, которого эта девушка любит?

– Это дело меня нисколько не касается, заведует такими делами полиция. Верно, она хочет задержать тебя за долги. – И у Марьи Симоновны снова мелькнула мысль, что, вероятно, просительнице нужны на дорогу деньги, и она снова хотела было предложить ей вопрос о деньгах, но теперь над готовностью помочь нуждающейся незнакомке взяло верх женское любопытство.

– А куда же и к кому ты, душенька, хочешь ехать?