Девчонка потупилась:
– Добровоя я. Иные Воей кличут.
Воя! Хм… Какой вид, такое и прозвище.
Девка говорила басом, горбилась, а руки – не знала, куда девать. Вся одежка – длинная рубаха, девичья запона – что-то типа покрывала с отверстием для головы, выглядела на Вое, как на вешалке. Хотя вроде все добротное, с красной вышивкой оберегом по вороту и рукавам и подолу, а все же… Несуразность какая-то! Однако именно такие вот «вешалки» в модных домах Милана и Парижа – нарасхват! Именно они по подиумам и ходят.
«Так что, сэр Майкл, на вкус да цвет товарищей нет! Зря тебе девка не глянулась. Да-да. Именно дева – незамужняя, о чем красноречиво свидетельствовала та же запона, и невзрачная – паклей – коса безо всякой ленты. Была бы лента – все бы знали, девушка замуж собралась, можно сказать – помолвлена. У замужней же женщины – хоть и в четырнадцать лет – две косы! Да и платок, или широкая лента с бисером. У этой вот тоже лента, узорчатая, голубая… Вроде и красиво, а все как-то не то! С другой стороны, можно ведь сказать не дылда, а – статная! Хорошее же слово, да…»
– Воя, говоришь? Ты там, на покосах, все знаешь?
– И на покосах, и на дальнем пастбище, господин.
– Молодец! Сейчас с тобой туда и отправимся. Покажешь, а по пути – расскажешь.
Девчонка в ответ закивала, бесцветная коса ее дернулась, словно хвост мокрой собаки, забилась по мосластым плечам.
– Ты сама-то чьих будешь? – поманив пальцем попавшегося на глаза десятника, Миша вновь посмотрел на девушку.
– Унятины мы, – прогнусавила-пробасила Воя. – Унята – так большака зовут. Мы в Ратном живем, у околицы.
– Это такой большой дом, с садом?
– Еще птичник у нас, два хлева, конюшня…
Еще не так и давно половина домов в Ратном не имела печных труб и топилась по-черному. Многие даже имели земляные полы, и, входя в них, приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться на три-четыре ступеньки вниз, так как эти дома – а скорее, полуземлянки, – по старинному обычаю, были почти на треть заглублены в землю.
Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.
За последнее время, правда, в Ратном много чего появилось, в том числе – и роскошные, по здешним меркам, дома! В одном из таких как раз и жила Добровоя, девушка, похоже, далеко не бедная. А чего ж тогда на общем покосе? Так они все на покосе! С каждого двора – по одному, по двое… Богатые, бедные – все равно.
Унятины, Унятины… А!
Егор Унятин – старшо?й! Из свободных крестьян, кои никогда никому не кланялись – из «людей», не из смердов. Воин! Из тех, кто верой и правдой батюшке воеводе деду Корнею служил, что от князя надел земли получил именно что за службу. Так что можно считать, и не крестьянин уже вовсе, а дворянин, рыцарь! Правда, это пока понятие «западное»… Но ведь по сути-то!
Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад, повелением князя Ярослава, прозванного за морем варягами Ярислейбом Скупым, а позднейшими историками – Мудрым, сюда, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями. С тех пор, по первому призыву князя киевского, а позже туровского, все, способные носить оружие, жители Ратного нацепляли на себя кольчуги с шеломами и садились в седла. Село было богато и многолюдно, так как по жалованной княжеской грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.
Все это в прошлом уже… Однако не в столь уж и дальнем.
– Слушаю, господин сотник! – подскочив к крыльцу, вытянулся десятник, старый Мишин знакомец, Златомир, в крещении – Евтихий. Красив молодец, хоть куда! Чернобров, черноок, до женского пола жаден. Пожалуй, не слишком умен, зато верен, и вообще – по жизни упертый. Чего захочет – добьется обязательно. Недостатки – ну вот, опять же – девки… Очень уж до них охоч, не одну юбку… то есть запону не пропустит! Даже и на поневу – замужних! – западет, бывали случаи. Одно слово – бабник. А на Добровою вот взглянул да тут же скривился, хорошо – не сплюнул. Не глянулась!
И это неправильно! Не бывает некрасивых дев. В каждой – своя красота, с первого взгляда, может быть, и не очень-то видная. И не нужно девушек обижать. Никогда. Десятнику Златомиру, к слову сказать, нужно не забыть объявить замечание, поставить на вид – чтоб с таким постным лицом на девушек не смотрел бы!
– Двух унотов к пристани подошли, Злат. Как сам-то? Как дева твоя? Не скоро еще до свадьбы?
Десятник расцвел – как же, сам господин сотник его помнит и про все его дела знает! Ну так а как же? Чай, Златомир-то хоть и недавно десятником, а не просто так – храбрость и верность свою делом доказал, все в том же Царьграде.
Вполуха слушая ответы воина, Михайла все поглядывал на Добровою. Ей бы переодеться не худо для лодки-то… Хотя времени-то уже и нет.
– Удачи тебе, Златомир! Пусть помогает тебе Господь и все святые.
Едва только сотник и сопровождающая и его дева успели спуститься к пристани, как тут же подскочили двое лохматых мальчишек, хоть и без кольчуг, однако с кожаными поясами, при мечах и с ножами. Чтоб видно было – не какие-нибудь там закупы или смерды, а уноты, воины младшей стражи!
– Унот Благослав!
– Унот Гостята!
Похожи были, словно пресловутые братья из ларца – одинаковые с лица. Оба худощавые, юркие, сероглазые. Только волосы у Благослава – темные, у Гостя-ты же вихры белые, словно лен.
Пристань в Ратном уже была выстроена шикарная. Собственно, не сама пристань, а то, что рядом, так сказать – инфраструктура. От села к главному – грузовому – причалу шла вымощенная булыжниками дорога, вдоль которой располагались торговые рядки и склады, у самой же пристани, на самом бережку, местные богатеи выстроили в складчину постоялый двор, естественно – с корчмой, где варили пиво, медовуху и бражку не только по праздникам, но и во все иные дни, периодически – чтоб было. Тем более что разлитый по запечатанным глиняным кувшинчикам (местное производство) хмельной товар в сезон расходился быстро, как и горячие пирожки. Так же влет уходили «пивные» плетеные баклажки – из лыка и липы. Собственно говоря, сезонов было два – зимний и летний. Зимой реки использовались в качестве санных путей, в межсезонье же, когда только становился лед или, наоборот, в ледоход – никаких проезжих путей не имелось практически повсеместно. В свое время римляне до этих мест не дошли и дорог не построили.
Когда-то не так и давно Михайла задумал было своими силами вымостить-починить зимник (чтоб был и летником) в сторону Нинеиной веси и дальше, на выселки, да дед Корней на пару со старостой Аристархом вовремя отговорили юного сотника от этой дорогостоящей и пропащей затеи. Ну, собственно, при почти полном господстве натурального хозяйства дороги как-то не очень-то и нужны. Строго говоря, и в летний-то сезон прибыль от продажи алкоголя, пирогов, свечек и прочего исходила лишь от торговых караванов, ладей, идущих по пути из варяг в греки и обратно. Караваны, конечно, в сезон появлялись периодически… но не слишком-то и часто. Соседям же здесь, в Погорынье, ни пиво-бражка, ни пирожки были как-то не очень нужны – сами пекли-варили. Правда, в голодное время – меняли пирожки на свежую рыбу, кою ратнинцы нынче брали из милости: мол, рыбы-то мы можем и сами наловить, а вот вы где до конца лета-осени муку возьмете? Сами ратницы нынче были с хлебом – те, кто посадил озимые, как и советовал Миша.
– Хо, это кто еще? – положив весла в лодку, белоголовый Гостята обернулся с мостков.
Сотник с Добровоей и другим унотом, Благославом, дружно повернули головы, полюбопытствовали. И немудрено: с косогора вниз, к речке, бежал абсолютно голый мужик лет сорока, лысоватый, с растрепанной бородою, круглым брюхом и кривоватыми волосатыми ногами. Бежал вовсе не потому, что за ним кто-то гнался или, наоборот, кого-то хотел догнать. Просто бежал. Что-то орал и пытался затянуть песню, да не простую, а про древнего жесткого бога Ящера:
– Сиди, сиди Яш-ша! Под ракитовым кустом! Сиди, сиди…
Оп! Запнувшись о кочку, голый певец нелепо взмахнул руками и кубарем скатился в омут.
– Мефодий. Новгородский торговый гость, – со знанием дела пояснила Добровоя, похоже, ничуточки не смущенная видом голого мужчины. – Вторую седмицу на постоялом дворе сидит. Все запасы браги выпил, гад ползучий, – мои на него за это ругались.
– Торговый гость… – Миша уселся в лодку, на резную корму, как и положено должностному лицу, облеченному немаленькой властью. – Купец, значит. Так он торговать должен, а не днями напролет бражку пьянствовать! Э-э! Не утоп бы! Уноты, братцы, – помогите-ка…
– Да вынырнул уже!
И правда – вынырнул, встал на мели, воду из уха вытряс, заругался:
– Ох, черт, чертушко! И когда только на Руси-матушке дороги будут?
– Какой же он новгородец? – дождавшись, когда Добровоя проберется на нос, сотник махнул рукою гребцам – поплыли. – Новгородцы все «цокают». Зацэм, поцэму, цто… И черта они бы «цортом» прозвали! Да и не помянули б его в ярости, скорей – того же Ящера-Яшу или вообще – волховского коркодила.
– Кого-кого? – заинтригованные до глубины души, уноты позабыли про весла.
– Ну, крокодила, – хмыкнув, пояснил Михаил. – Зверь такой зубастый, рептилия. Ну, песни еще поет… Я играю… на гармошке… у прохожих на виду-у!
– Песни поет?! Коркодил?!
– Да шучу я про песни.
– Коркодил этот, говорят, страсть как много народу в Волхове поел! – поудобней устроившись на носу лодки, вскользь заметила Воя. – А Мефодий этот не с самого Новгорода, откуда-то с дальних пятин. То ль с Обонежья, то ли с Двины-реки.
«А девочка и вправду не дура! – улыбнулся сотник. Много чего знает, ведает. Ну так девчонка же! По воду к колодцу пошла – тут и «женсовет» местный, «желтая», можно сказать, пресса в лице особо говорливых особей типа той же Варвары. Сплетни, слухи, скандалы! Просто кладезь информации, была б еще она проверенной, или, говоря по-научному, – верифицированной, цены б такой инфе не было!»
– А гулеванить он тут с дядькой Сучком остался! Правда, Сучок уж проспался давно… А это, вон, оладьи свои в Туров отправил, да велел там торговать, его дожидаться…
Ах вон оно что. Сучок, значит, собутыльник-то, ага! Ах, Кондратий Епифынович, – седина в бороду, бес в ребро? Хорошо еще, не по девкам пошел, а по пьяной стежке.