Сотник. Половецкий след

– Со овсом кучерявым, с ячменем усатым! – подобравшись к самому краю, подпел Ермил.

Внизу резко умолкли.

– Эй! – отрок свесился над самым провалом, позвал.

– Есть там кто?

– Ну ясен-пень, есть, – глухо донеслось в ответ. – Давай уже, помогай. Хватит орать-то!

* * *

Нерадостный, отправился Михайла проверять караулы. Так-то и полусотники проверяли, и наставники иногда, но вот захотел сам. Просто проехаться, развеяться, да, по возможности, отвлечься от мрачных своих мыслей.

Набросив поверх полушубка подбитый куницей плащ, сотник вскочил в седло, да, выехав со двора, поворотил на реку, на зимний тракт. Реки в то время – дороги: и зимой, пока лед не подтает, и летом – до самого ледостава почти. Зимушка-зима – время для поездок хорошее, можно и по делам торговым, и просто так, в город – на ярмарку либо на праздник какой скататься, знакомых навестить, родню.

В город… Обозы со свечками да стрелами арбалетными посланы еще третьего дня, скоро уж и вернуться должны с прибытком. Еще рыбу мороженую посылали – осетра да сома. Рыбу в Турове брали хорошо, осетры-то там повывелись – больно народу загребущего много!

Еще ножи в городе продавали, сговорились с купцом Никифором, Мишиным дядькой, родным братцем Анны Павловны, матушки. Братец-то, конечно, братец, да держи ухо востро, потому как купец, а у торгового люда во первую голову завсегда одно – прибыль. Правда, тут договорились взаимовыгодно, в выборе товара Никифору уступив. Тимка Кузнечик хотел было на продажу хорошие ножи ковать, с наваренным лезвием – на сталь еще железные «щечки». Железо со временем стачивалось, нож от того вострел сам собою. Удобно, да дорого! Не понравилась Никифору цена – две куны, не многие за такую цену ножик возьмут. Давайте-ка что попроще шлите – проще, побольше, подешевле. Обычные – дешевые – ножики хорошо пошли. Да и делать их недолго, тем более – в мастерских, устроенных по типу мануфактуры – с «конвейером» и разделением труда. Кто железо тянул, кто клинок ковал, кто вострил, совсем иные рукоятки вырезали, а все вместе собирали – опять же другие. Так куда быстрей выходило. А чем больше товара – тем выше прибыль. Кроме ножей, еще браслетики стеклянные хорошо шли, сырье для них закупили по осени на ярмарке в Турове, у булгарских купцов с великой Итиль-реки. Тоже вот, казалось бы, дешевка, а как берут! Ну так каждая девушка хочет быть красивой, но не каждой достанется злато да серебро. Богатых людей мало, бедных – много, на этом и бизнес, так сказать – массового спроса товар.

Спустившись на ледовый тракт, сотник оглянулся, невольно залюбовавшись Ратным. В те времена селенья так ставили, чтоб с реки глянулись, ибо реки – дороги. Несмотря на все трудности, похорошело в последнее время Ратное, во многом – Мишиными стараниями, тут уж что и говорить.

Раньше-то почти все избы в Ратном топились по-черному. Многие – несмотря на сырую болотистую местность – еще строили по старинке, закапывались в землю этакими полуземлянками, даже и доски на пол не стелили, оставляли так. Входя в такое жилище, приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться на три-четыре ступеньки вниз, словно в погреб. Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, вытягивая с очага дым, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой. Так и назывались – волоковые.

А вот в последнее время в Ратном много чего появилось, в том числе и роскошные, по здешним меркам, дома – с резными крылечками, с сенями, на высоком подклете, в коих хранились нужные для хозяйства вещи.

Выстроили в Ратном и шикарную пристань с гостевым домом, торговыми рядками и прочей инфраструктурой. От села к главному – грузовому – причалу шла вымощенная булыжниками дорога, вдоль которой как раз и располагались рядки вместе с амбарами. Гостиницу же – постоялый двор – на самом бережку поставили в складчину местные богатеи. Роскошный двухэтажный домина, корчма, где варили пиво, медовуху и бражку не только по праздникам, но и во все иные дни, периодически – чтоб было. Тем более что разлитый по запечатанным глиняным кувшинчикам (местное производство) хмельной товар в сезон расходился быстро, как горячие пирожки. Так же влет уходили «пивные» плетеные баклажки – из лыка и липы. Собственно говоря, сезонов было два – зимний и летний, в иное время, когда только становился лед или, наоборот, в ледоход – никаких проезжих путей не имелось практически повсеместно. В свое время римляне до этих мест не дошли и дорог не построили.

Когда-то Михайла задумал было своими силами вымостить-починить зимник (чтоб был и летником) в сторону Нинеиной веси и дальше, на выселки, да воевода дед Корней на пару со старостой Аристархом вовремя отговорили юного сотника от этой дорогостоящей и пропащей затеи. И правильно отговорили: при почти полном господстве натурального хозяйства дороги как-то не очень-то и нужны были. Строго говоря, и в летний-то сезон прибыль от продажи алкоголя, пирогов, свечек и прочего исходила лишь от торговых караванов, ладей, идущих по пути «из варяг в греки» и обратно. Караваны, конечно, в сезон появлялись периодически, но не слишком-то и часто. Соседям же здесь, в Погорынье, ни пиво-бражка, ни пирожки были как-то не очень нужны – сами пекливарили. Правда, в голодное время меняли пирожки на свежую рыбу, кою ратнинцы нынче брали из милости: мол, рыбы-то мы можем и сами наловить, а вот вы где до конца лета-осени муку возьмете?

Прокатившийся по всем русской земле страшный голод последних трех лет ратницы пережили куда лучше соседей, всегда были с хлебом. Потому как применяли трехполье, сажали озимые… Все как советовал Михаил Лисовин. А ведь поначалу-то как артачились, особенно скот ради навоза разводить! Ничего, постепенно привыкали… Правда, далеко не все. Да и не все тут смердами-земледельцами были, большинство – воины, да не простые, а как бы сказали в Европе – риттеры, шевалье, дворяне! Ведь село Ратное носило такое название не зря.

Около ста лет назад, повелением князя Ярослава, прозванного за морем варягами Ярислейбом Скупым, а позднейшими историками – Мудрым, сюда, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями. С тех пор по первому призыву князя киевского, а позже туровского, все, способные носить оружие, жители Ратного нацепляли на себя кольчуги с шеломами и садились в седла. Село было богато и многолюдно, так как по жалованной княжеской грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Эх, Златомир, Вячко… Проверив посты, Михаил все же не смог отвлечься от мрачных мыслей. Да и как отвлечешься-то? Коли самые верные да надежные люди вот так вот, глупо, погибли – не в сече, не от вражьей стрелы, не от лихоманки даже, а дома – от какого-то нелепого случая! Так бывает, да… Никто своей судьбы наверняка не знает, или, как говаривал варяг Рогволд Ладожанин, «никто не избегнет норн приговора». Норны у вярягов – слепые девы, плетущие нити человеческих судеб. Где-то сплетут, а где-то и оборвут ниточку… Вот и у Златомира оборвалась, у Вячко…

Уже подъезжая к Ратному, сотник вдруг увидел скопление народа у проруби, у «стиральных» мостков. Бабы обычно там полоскали белье, ну и чесали языками, чего уж – женсовет, по-другому не скажешь. Рядом была устроена наледь, горку для детишек залили еще на Рождество – кати себе на ледянке с кручи к реке, так, что дух захватывает! Не только детишки катались, а и кто постарше не брезговали, отнюдь! Обнимутся парень с девчонкой – и покатили.

Да что там такое-то? Зачем собрались, с чего гудят все, словно рассерженный улей?

Недоброе предчувствие кольнуло Мише в сердце острой холодной иглою! Слишком много нынче смертей… Неужто продолжилась эта черная полоса, череда мрака?

Продолжилась, да и не кончалась…

Михайла и до проруби-то доехать не успел… Рассказали! Наставница Матрена подхватила под уздцы коня…

– Беда, господине!

– Да что случилось-то?

Что – сотник уже представлял примерно…

– Дева младая… С корзиной, с бельем, шла… На ледянке поскользнулась – да прямо в прорубь! Там ведь стирали – лед… Видно, с ледянки-то поднялась, да и не удержалась.

– А что, золой-то не судьба посыпать? – отпустив поводья, раздраженно бросил сотник. – Самим-то не догадаться, нет? Все чужого приказа ждете – моего, Корней Агеича, Аристарха?

– Так посыпали, господине… Не так и давно. А полоскали-то сегодня с утра – многие. Вот и подмерзло.

– Подмерзло… – сотник недовольно поджал губы. – Так чья дева-то?

– Добромира, Гостяты Куровлева внучка… В крещении Ириной нарекли… Хорошая, добрая дева. Да ты ее знаешь, господин. Из тех, из «шустрых» твоих…

– Что?!

Сотник закусил губу.

«Шустрыми» он сам прозвал трех бойких, острых на язык девчонок, трех подружек-хохотушек – Ладиславу, Добромиру и Любаву, коих и выбрал в качестве «информационного оружия», а потом – и в «газету». Сделав ставку на юных девиц, Лисовин преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Сотника они просто боготворили, всегда – ну, почти всегда – слушали с благоговением и все поручения исполняли в точности… или уж как могли, но со всем старанием. Во-вторых, они и сами имели куда большее влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! А молодежь – это будущее, кто же от будущего откажется?

Симпатичные подобрались девчонки: славные, энергичные, умные – не откажешь.

Добромира… Мира… Ирина… маленькая такая худышка, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась: волосы остричь – мальчик мальчиком.

Несли уже Добромиру. Достали. Вытащили… Жаль, поздно! Захлебнулась уже девушка, замерзла – белая вся лежала. Ледышка…

Люди кругом шептались, шушукались. Разъясняли, что тут случилось да как. В прорубь девицу затянуло – не выбралась. На голове, прямо на лбу – ссадина, видать, упала… Да, здесь можно упасть… Падают… чаще, правда, затылком… Кровь на руках – под ногтями – пыталась выбраться, да скользко, вот течением под лед и утянуло…

– Как достали-то?

– К вымолу прибило, вынесло… Там лед тонок – пробили…

– Отпевать в часовенке будут…

Отпевать… Юную веселую деву, которой жить бы да радоваться, деток рожать!

Господи-и-и! Ну зачем так все? Зачем?

К вечеру грянула оттепель. Задул, забуранил верховой ветер. Затянули все небо низкие серые тучи, исходившие мокрым снегом, а затем и дождем – настоящим ледяным ливнем!

Глядя в окно, Михайла поежился, поплотнее запахнул старый домашний плащ. В горнице-то и в мороз куда веселей было, нынче же ветер все тепло выдул, да еще и дождь, сырость. Промозгло все, мокро… бр-р!

Самолично подкинул в печку дров, пошевелил кочергой угли.

Хлестнул, ударил в слюдяное оконце мощный дождевой заряд, едва переплет свинцовый не вышиб! Что и говорить – буря! Редко зимой такое бывает, но вот – случилось же. В такую погоду часовых только пожалеть! Впрочем, те экипированы правильно.

Миша еще почитал на ночь, правда, недолго – свечи берег. Привык уже подчиняться местному распорядку, с рассветом вставать, с темнотою ложиться. Правда, так получалось не очень. Все время оставались какие-то неотложные дела.

Наутро, едва проснулся, в дверь кто-то застучал, забарабанил…

– Да пусти ты, говорю, ирод! Дело важное!