Ловцы снов

Петрович пощелкал мышкой, постучал пальцем по клавиатуре и повернулся к Ивану.

– Ну, вот и все, молодой человек. Можно снять модулятор.

– Что? – не понял Иван.

– Шапочку с головы можно снять, – пояснил Петрович.

Иван встал с кушетки и снял с головы шапочку.

– Как себя чувствуете? – поинтересовался Петрович.

– Нормально, – ответил Иван.

– Ну, и отлично, – сказал Петрович.

Вообще, Иван уже заметил, что «Отлично», – похоже, самое любимое словечко Петровича.

Они вышли в коридор, и Петрович протянул Ивану руку.

– До свидания, Иван. Как говорится, хороших снов. И не забудьте перед сном принять зеленую пилюльку.

– А зачем они нужны, эти пилюли? – спросил Иван.

– Неужели Настя вчера ничего не сказала? – нахмурился Петрович.

Иван промолчал.

– Ах, Настя, Настя, – покачал головой Петрович, – эти пилюльки, Иван, нужны для того, чтобы вы не забыли то, что видели во сне. Не волнуйтесь, это не наркотик, это нейромедиатор, не химия, в основе трАвы. Иван, извините, мне нужно идти, ждет пациент, то есть посетитель, прошу прощения.

Они распрощались, и Иван поехал домой. Хоть ехать ему было и недалеко, но к концу поездки, он уже буквально засыпал на ходу. Когда он зашел в свою квартиру, то первым делом нашел пузырек с пилюлями, проглотил одну и кое-как раздевшись, повалился на диван.

3

– Епифан, поспешай, а то пятки отрежу, – крикнул брату Иван.

Он шел последним в шеренге косцов за братьями, Епифаном и Акинфием, а первым шел отец, – Тимофей Иванович. Солнце уже высоко поднялось над землей и высушило росу на пойменном лугу.

– ШабАш, – скомандовал сыновьям Тимофей Иванович, – кончай работу!

Уставшие братья утерли пот и прилегли в тени кустов на краю луга, а пришедшие из дома жены Епифана и Акинфия с детьми, стали деревянными граблями раскидывать сено для просушки. Братья выпили ядреного кваса из кринки и негромко переговаривались, обсуждая деревенские новости. Подошел Тимофей Иванович и тоже приложился к кринке с квасом.

– Ну, Епифан, какие новости в городе? – обратился он к среднему сыну, утирая рукавом рубахи кудлатую бороду.

Епифан уже как два года был городским жителем, работал слесарем в паровозном депо и поэтому среди деревенских жителей считался образованным человеком.

– Да, какие там новости, – устало вздохнул тот, – новости, одна хуже другой. В газетах пишут, что раскулачивать деревню будут. Что колхозы теперь везде будут, а всех кулаков и единоличников или в колхоз или на выселки.

– Как же это, – удивился Тимофей Иванович, – а ежели я, к примеру, не хочу вступать в колхоз? У меня, чай, свое хозяйство имеется, по што мне колхоз?

– Захочешь, – уверенно ответил Епифан, – а не захочешь, заставят.

– Это кто же, к примеру, меня заставит? – не поверил сыну Тимофей Иванович, – сейчас, чай, не царский режим, мы ж за Советскую власть кровь проливали!

– Эх, папаша, – скривился, как от зубной боли, Епифан, – линия партии сейчас такая, что все деревенские жители должны быть в колхозах.

– Какая такая еще линия, – в недоумении спросил Тимофей Иванович, – неправильно это, не по-людски.

– Им там, – Епифан показал указательным пальцем вверх, – виднее, что правильно, а что нет. А за такие разговорчики, сейчас можно и на Соловки угодить.

– Типун тебе на язык! – нахмурился Тимофей Иванович.

– Был Николашка, была крупа да кашка, – встрял в разговор Акинфий, – а теперь новый режим, все голодные лежим.

– А вот за такие стишки запросто можно и свинцовую пилюлю в жбан схлопотать, – тихо сказал Епифан, оглянувшись по сторонам.

– У вас в городе все такие пуганые? – рассмеялся Акинфий.

– У меня был кореш, Степан, вместе работали в депо, – ответил Епифан, снова оглянувшись, – гармонист, красавец, косая сажень в плечах, девки за ним гурьбой бегали. Частушки любил петь про нонешнюю власть, полгода назад пропал, до сих пор ни слуху, ни духу. Так-то.

– ЧуднЫ дела твои, Господи! – вздохнул Тимофей Иванович, махнул рукой, и что-то сердито бормоча, пошел помогать бабам раскидывать сено.

Братья помолчали, думая каждый о чем-то своем.

– Да, – вспомнил Акинфий, – вчера бабы говорили, из города, нового председателя сельсовета прислали.

– Городского? – спросил Епифан.

– Не, – ответил Акинфий, – наш, деревенский.

– Кто же это? – спросил Епифан.

– Ванька его хорошо знает, – ухмыльнулся Акинфий, – они с ним за учительшей вместе бегали.

– Да не уж-то Васька? – удивился Епифан.

– Точно, – подтвердил Акинфий, – Васька Безродный.

– Так его же, вроде, посадили, – сказал Епифан, – он же на конокрадстве попался.

– Выходит, новая власть освободила, – вздохнул Акинфий, – ей, видать, такие лиходеи нужны.

Акинфий с Епифаном замолчали, а Иван, притворяясь спящим, обдумывал услышанное. Он хорошо знал этого Ваську. Они были сверстниками и неразлучными друзьями до тех пор, пока из города, в сельскую школу не приехала новая учительница. Ее звали Екатериной, и она была совершенно не похожа на местных деревенских девчонок, и вероятно, поэтому оба приятеля в нее сразу влюбились. И хотя она никому из них не отдавала предпочтения, между товарищами как будто кошка пробежала. Из друзей они превратились во врагов, борясь за внимание Екатерины. И в этой борьбе Ивану повезло больше, Катя выбрала его. И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы Васька не связался с цыганами и не попался на воровстве. Ему дали три года исправительных работ, но не прошло и года, как он вернулся. И теперь можно только гадать, чем это может грозить Кате и Ивану.

Вечером Иван встретился с Катей за околицей, под ветлами, там, где они обычно деревенская молодежь проводила свои посиделки. Катя, обычно улыбчивая и жизнерадостная, выглядела сегодня хмурой. И вскоре выяснилась и причина ее подавленного состояния. Оказывается, Васька уже приходил сегодня в школу, чтобы с ней встретиться. Сказал, что специально попросился в их деревню, на место утонувшего по весне председателя сельсовета, чтобы быть к ней поближе.

– Боюсь я, Ваня, – сказала Катя, – он страшный человек. Он пришел сегодня, говорит, улыбается, а у меня мороз по коже. Я его ужас как боюсь.

– Не нужно бояться, Катюша, – утешал Катю Иван, но сам он был далеко не так уверен, он-то Ваську знал куда лучше ее. Им бы пожениться, да родители и слышать об этом не хотят. Тимофей Иванович, как только Иван заикнулся о женитьбе, замахал руками: «И думать не смей, не ровня она тебе, не ровня. Деревенскую надобно в жены брать». И Катин отец, тоже был против женитьбы, не хочет, чтобы Катя выходила замуж за деревенского парня.