ВСетях.com. it-роман

За ввод в строй базы подводного флота подоспел Орден Ленина. Если Госпремия вызвала легкий ропот главного министерского гэбэшника, то «Ленин» заставил его высказать министру несогласие.

– Вы знаете, что я уважаю профессиональные качества Лазаря Моисеевича, – начал он. – Но, может, сначала все-таки орден Трудового знамени…

– Кошкин, иди в жопу, – ответил министр. – Ты умеешь читать «карту Лазаря»? Нет? И никто не умеет. Когда он простудился, стройка в Арзамасе-16, к которой его попросило подключиться министерство среднего машиностроения (прим. автора – атомная промышленность), остановилась на целых десять дней.

Министр помедлил, затянулся крепчайшей «беломориной» – наследие молодости, проведенной на ударных стройках пятилеток, – и повторил свой вердикт, который стал широко известен всем, имевшим отношение к оборонке:

– В жопу!

С тех пор Фишмана никогда не трогали. Почти. Он стал, говоря современным языком, узнаваемым и уважаемым брендом, продолжая сохранять фирменную эффективность. Моисей, его отец, за всю жизнь не проработавший и дня наемным работником, объяснял таланты сына по-своему:

– Твой дед – выкрест, купец первой гильдии, но он не был ни экономистом, ни математиком, как ты. Все деловые книги держал в голове, а у тебя – высшее образование.

«Выкрестом» в царской России называли еврея, принявшего православие. Без этого о купечестве, да еще и самого высокого ранга, можно было даже не мечтать. Сам Моисей всю жизнь занимался, как сейчас бы сказали, мелким бизнесом – в том узком пространстве, которое оставила для него советская власть. Покупал патенты, чинил все, что ломалось, зарабатывал хорошие деньги – в СССР не умели организовывать сервис, а он смог – к нему шли, как в персональный дом бытовых услуг. Ну и, как в известном анекдоте, «по вечерам еще немного шил». На заработанное покупал золотые николаевские десятки и прятал в металлические ножки кровати. Властям не доверял, дружил с адвокатами, часто с ними советовался, аккуратно следовал всем законам и постановлениям. Носил подарки, как он их называл, «городовым»: то бутылку дорогой водки или ординарного коньяка, то кусок говяжьего филе с рынка, а иногда, по сезону, и корзину с отборными фруктами. Пару раз пытались привлечь, но у Моисея был такой порядок в делах, что его всегда оставляли в покое: законопослушный кустарь-одиночка – что с него взять? Но, сука, опытный и начитанный. Да и его друг-адвокат возникал почти сразу, интересовался, задавал вопросы, писал жалобы.

Пока Лазарь учился, Моисей аккуратно выдавал ему «вторую стипендию». А однажды сказал молодому специалисту:

– Если нужны деньги, возьми. Вижу, ты ими сумеешь распорядиться с умом.

Лазарь Моисеевич обычно приходил в «присутствие» к семи утра и работал до пяти вечера. Его секретариат был больше, чем у министра: открытое пространство, на котором за многочисленными телефонными аппаратами сидели приглашенные им выпускники лучших институтов. В хаосе звонков, стуков телетайпов и телеграфных аппаратов, разговоров, в вихре заполненных рапортичек и нарядов Фишман напоминал дирижера, четко знающего, какую мелодию он задает оркестру.

По субботам – никогда не работал.

– Чтобы я в шабат на красножопых горбился?! – говорил он отцу.

– Тише ты, – отвечал Моисей. А сам улыбался: советскую власть не любили оба. Но, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают». В своей театральной системе Станиславский вывел такую категорию – «предлагаемые обстоятельства». Актер умеет показывать, как он существует в тех или иных судьбах и положениях. Сам Станиславский позаимствовал этот термин у Пушкина, который изначально говорил о «предполагаемых обстоятельствах». Различие в том, что «предполагаемые обстоятельства» – фатальны, неизменны, персонажи не могут на них повлиять. Это раз и навсегда застывшее в капле янтаря древнее насекомое. А в «предлагаемых обстоятельствах» человек силой воли и своим видением способен не только плыть по течению, но еще и подстраиваться, влиять, приспосабливаться, интерпретировать, выбирать из возможных стежек-дорожек. В конце концов. Станиславский, кстати, и сам довольно удачно адаптировался к советской власти.

Лазарь и Моисей жили в пушкинских «предполагаемых обстоятельствах» – других-то, казалось, не было. Так распорядился безжалостный каток, который для социального эксперимента, казавшегося Фишманам тупым и быдловатым, утюжил, буксуя на пролитой крови, собственный народ. Но оба сумели изменить их на «предлагаемые». От роковой безысходности Пушкина – к гибкости основателя театральной школы.

– Партия предлагает, а еврей располагает, – шутил иногда Моисей.

Лазарь много раз поражался отцу: свободные английский и французский, латынь, греческий, блестящее знание истории, способности аналитика. Когда ручеек заказов кустаря оскудевал, Моисей пробавлялся внештатным переводчиком в Коминтерне и, позже, в Совинформбюро. Его переводы считались образцовыми. Если же деньги были, старался лишний раз не светиться в «штабах мировой революции». Когда на базе Совинформбюро создали Агентство Печати «Новости» (АПН), наводнившее под видом журналистов гэбэшниками и грушниками свои зарубежные корпункты и бюро, Лазарь вообще перестал напоминать о себе, сменил городской телефон, что в те годы было непросто.

Получил отец Лазаря лишь среднее образование. Но – в царской России, в знаменитой Ришельевской гимназии в Одессе на Дерибасовской. Учили там – на совесть. В Москву попал сразу после октябрьского переворота, в 1918 году, когда время, как дикое животное, вдруг сменило среду своего обитания. Иосиф, дед Михаила Берга, именитый Бессарабский купец, дал сыну золотую наличность и сказал: «Попытайся бежать, здесь опасно». А сам пропал в воронке гражданской войны, в бессмысленном братоубийстве, затянувшимся, как оказалось, на долгих семьдесят с лишним лет.

– В постель к твоему отцу я забежала на первом свидании, – смеялась, обращаясь к сыну Михаилу, много лет спустя Ольга Берг. – Он был такой напористый, позитивный, цветной. Тогда все были серые, а в Лазаре ощущалось ветхозаветное понимание добра и зла. Прибавь сюда еще врожденный шарм, умение ухаживать за женщинами, мозги. В тот день я решила, что как чистокровная немка должна еще и искупить вину перед евреями. И быстро поняла – какое искупление? Мне повезло!

Мать Михаила Берга была врачом и относилась к физиологии намного проще, чем было принято в те годы. Там, где ее сверстницы стыдливо уходили от разговоров о сексе, Ольга спокойно советовала: возьми с собой в гости чистые трусы, кусочек цветочного мыла, марганцовку (в шестидесятых советские магазины не баловали своих женщин). Впоследствии, наверное, это сказалось и на Михаиле, который, видя здоровое отношение родителей к этой стороне жизни, избавился от портящих настроение и здоровье предрассудков.

Начинающий врач-офтальмолог, собравшая себя, как и Лазарь, только собственными упорством и мозгами, Ольга никогда не была идеалисткой. Она видела, что сделала со своими, русскими немцами Россия, которой они служили не один век, тянули надрывно в Европу не желавшие двигаться древние сани из заснеженных холодных пространств. Стала свидетелем, как отправляли в казахские степи переселенцев, в чистое поле, без помощи и сочувствия. Как там потомки приглашенных царем Петром иноземцев начинали все заново под заунывную перекличку ветров и таких же невеселых странных местных музыкальных инструментов.

Они познакомились во время ежегодной диспансеризации. Ольга сказала Фишману, занося данные в медицинскую карту:

– Отклонений нет, но глазное давление может повыситься, следите за этим, Лазарь Моисеевич. Видно, что вы много работаете с бумагами, надо давать глазам отдых.

И не выдержала, посмотрела на обладателя редкого ФИО для поликлиники номенклатурного Четвертого главного управления при Минздраве СССР, что в Арбатском переулке, за зданием МИДа. Здесь Ольга завершала ординатуру и не часто встречала людей с такой вызывающе еврейской внешностью.

Фишман все понял, косым голубиным взглядом смерил молодую Ольгу и причмокнул:

– Как говорят физики-ядерщики, «если что-то нас не убивает, то, скорее всего, оно неисправно».

Ольга улыбнулась.

– Вы зря смеетесь, – нарочито строго произнес Фишман. И с интонациями фавна, добавил: – Я ведь не певун и плясун, а наоборот, плевун и писун.

Стало ясно, что он не пропустит ни одной юбки, если сочтет ее достойной внимания.

«Фавн», не тратя времени на разговоры, достал из портфеля блокнот, вырвал листок и записал: «Завтра, сквер у Большого театра, 19.00». Ольга кивнула, а он чуть не испортил впечатление:

– Я ведь настоящий коммунист…

Увидев реакцию («подумаешь, в этой поликлинике все такие»), задорно улыбнувшись, добавил:

– … хоть и беспартийный. Не торопитесь с выводами, завтра объясню.

Заинтриговал.

К месту встречи прибыл на черном ЗИМе с персональным водителем. В светлом костюме, в петлице знак лауреата Госпремии СССР, с букетом гвоздик, был неотразим. Остроумен и начитан, галантен и мил. Целуя Ольге руку, пошутил – программа на сегодня составлена, завизирована и обсуждению не подлежит. Вечер начался в Большом театре. К началу спектакля опоздали, но тут же появился администратор, лично провел в ложу. Давали «Царскую невесту» Римского-Корсакова, но после первого акта не выдержали, сбежали. Тяжелые декорации, строгие лица солистов и серьезная музыка не отвечали настроению.

Продолжили в ресторане Всероссийского Театрального Общества (ВТО) на углу Горького и Пушкинской площади. За соседними столиками Ольга видела знакомые лица – звезды советского театра и кино, расслабленные, в неформальной обстановке. Сюда не пускали посторонних, не было случайных людей не из мира искусств, но то, как проверяющий пропуска засуетился, ясно давало понять – перед Фишманом открываются любые двери.

Через много лет Михаил Берг тоже полюбил бывать там, где его родители впервые оказались вместе. По его просьбе, они даже показали ему на столик в уголке. Он и сам частенько заглядывал туда, пока, уже после перестройки, заведение не сгорело вместе со зданием.

– Это единственный ресторан в Советском Союзе, где спиртное продается без наценки, – объяснил Лазарь Ольге. – Руководителям ВТО удалось убедить правительство, что большинство актеров слишком мало зарабатывают. Так и есть: средняя зарплата «театрального» – девяносто рублей, не разгонишься.

И обратился к официантке Маше:

– Привет, муж вернулся? Нет? Не волнуйся, через пару дней объявится, как всегда. А нам, пожалуйста, салат «Планета», паштет, поджарку «по-суворовски» и коньяка армянского: моя дама – наследник Парацельса, вина не пьет.

По залу шел сутулый человек с острым умным лицом. Было видно, что он подшофе. С кем-то чокнулся, выпил рюмку, подошел к столику Фишмана.

– Лазарь, привет, какая красивая спутница.

– Знакомьтесь, – приветливо улыбнулся Фишман, – Ольга Берг, поэт Михаил Светлов. Выпьешь с нами?

Кто же потом, через время, напишет Евгений Евтушенко?

«Без нимба и денег
Вдоль шумных столов
Блуждал, словно дервиш,
Тишайший Светлов.
С улыбкою мудрой
Входил он в кафе.
Ни разу под мухой,
Всегда подшофе».

– Разве по пятьдесят, – Светлов улыбнулся. – И только потому, что с тобой такая красавица. Пусть вам вместе с Ольгой будет хорошо.

Он приветственно поднял рюмку, пошел своей «Аллеей Роз» к следующему столу.