Время для мага. Лучшая фантастика 2020

Ленинград, декабрь 1925 года

– Сергей Александрович, не пугайтесь, это снова я! Ну перестаньте наконец размахивать тростью, убедительно прошу вас. Вспомните, чем в прошлый раз дело закончилось – зеркало, такое красивое, расколотили. Жалко ведь. А с чего вдруг? Я, дорогой мой, не демон и не Черный человек, каким вы меня в поэме выставили, а всего лишь посредник. Посмотрите, и костюмчик на мне серый, в полоску, ничего черного в помине нет. И прихожу я исключительно к гениям, восстанавливаю справедливость.

Вот давайте поговорим спокойно, без нервов. О чем я вам в прошлый раз рассказывал? Правильно, об обществе поэтов-гениев, покинувших этот мир и благополучно обитающих теперь в том, другом, спокойном и справедливом. Сомнения ваши мне понятны. Думаете, Александр Сергеевич и Михаил Юрьевич сразу на дуэль согласились? Что вы, голубчик. И одного, и другого уговаривать пришлось. Зато результат-то каков, а? Кто из ныне живущих не знает безвременно ушедших на пике славы «отцов» русской поэзии. Задумались? То-то же. Дуэли, понятно, сейчас не в моде, это прошлый век. Так давайте придумаем вместе что-нибудь эдакое, чтоб ваш уход был ярким, загадочным и незабываемым. Нет, не болезнь, что вы. Болезнь всегда оставляет в памяти у публики чахлый вид гения, слабость да запах лекарств. Не нужно нам это.

Да и про лекарства, смотрю, зря я вам напомнил. Вы ведь только-только из психиатрички прибыли, не лучшее место для отдыха, скажем прямо. Кстати, хорошая мысль, самоубийство на почве депрессии. Вполне обоснованный уход – и такой подходящий, шокирующий. Дамочки у вас на похоронах рыдать будут, прямо фонтанами изливаться! Представили? Вот, вижу, представили, уже улыбаетесь.

Кстати, о дамочках. О ближнем круге не жалейте, у них и тут дел хватит. А вот с Айседорой, возможно, вы и там вскоре сможете встретиться. Я тут случайно услышал, общество гениальных танцовщиц ее планирует пригласить к себе. Туда, конечно, в другой мир. Нет, голубчик, ей самоубийство не подойдет. Оно вообще больше мужчин красит. Но уж тут подберут что-нибудь поизящнее. У балерин, скажу вам по секрету, посредник творческий. Придумает для нее уход красивый, муаровый. К примеру, шарф, если попадет в колесо автомобиля, да и затянет случайно шею. Это ж сюжет какой, прямо как для писателей-художников созданный! Уверен, ей понравится. Напрасно вы думаете, что не согласится. Женщинам, особливо которым за сорок, на это решиться проще. Их век уже практически позади. А впереди что? Старость, дряхлость… Да еще для артистки. Так что не тревожьтесь, встретите вы там скоро свою Айседору, наговоритесь еще.

Нуте-с, вернемся к нашим баранам. Домой вы недавно съездили, с родней повидались. Держать вас тут особо никто не держит, насколько я знаю. Тело ваше хоть и молодое, а раздрызгали вы его уже основательно кабаками да кутежами. Так что давайте к делу.

Организационно, я так понимаю, останавливаемся на самоубийстве? Теперича к записке предсмертной перейдем. Как зачем? Вы ж поэт. Записку вашу, да еще если стихотворную, потом все кому не лень цитировать будут. Кровью написать? Хорошо, интересный ход, оригинальный. Над содержанием подумайте, конечно, но начало, очень советую, пронзительно-прощальное. Ну, к примеру: «До свиданья, друг мой, до свиданья…»[1 - «До свиданья, друг мой, до свиданья…» – строка из последнего стихотворения С. А. Есенина (1895–1925).] Записываете? Отлично. Знаете, я рад, что мы договорились. А то тростью по зеркалу, ай-ай-ай…

Москва, март 1930 года

– Ну какое Общество мертвых поэтов-то, господи? Не мертвых, а бессмертных! Владимир Владимирович, я вам тут битый час толкую, а вы все понять не желаете, упрямитесь.

Ну, послушайте еще раз и задумайтесь наконец. Здесь вы свой путь уже прошли, протопали, прокричали. И сплеча рубили, и шашкой махали, и глотку драли почем зря. Ну и хватит, голубчик. Пора, как говорится, и честь знать. Вас там бессмертие ждет, справедливость и райские кущи, созданные специально для талантов. Прямая дорожка вам в историю, к другим поэтам-гениям. Вон Сергей Александрович очень за вас переживает. Кстати, кланяться велел.

Нет, Лилию Юрьевну с собой взять не разрешается. Вы на Айседору-то не кивайте, она сама по себе гений, хоть из другой сферы. А Лилия ваша Юрьевна кто? Муза? Да черт она в юбке, хоть и муза. Сколько вас мучила, сколько крови молодецкой выпила. Зато представьте, вот вы умрете… Да не надо кулаки сжимать, не собираюсь я вас убивать, у меня и силенок-то на это не хватит! Просто представьте, говорю. Сейчас она вас не ценит, играет как кошка с мышью, то приманит, то царапнет. А не станет вас – где она еще такого могучего человечища себе в игрушку найдет? Да заскучает сразу, как пить дать потухнет. Будет всю оставшуюся жизнь тосковать, колечко, подаренное вами, на пальце крутить, каждую минуточку с вами вспоминать. А, вижу, приятны вам такие перспективы. И ведь так и будет, поверьте моему опыту.

Я-то знаю, ушедших всегда ценят больше живых, потому что, когда вернуть ничего не возможно, все в другом свете видится. Так в этом и есть сама суть справедливости другого, моего мира. Вот живет поэт, мучается, исписывается потихоньку, теряет былую славу, стареет. Так про него и забудут, хоть он новую Библию напиши, хоть «Илиаду». А ежели, например – бац, и не станет его вдруг, – тогда совсем другой коленкор, другое отношение. Потому что в вечность ушел. И сразу стихи его ценнее становятся, глубинный смысл в них проявляется. Он уже того, бессмертный, классик.

Ну, наконец-то согласны. Мне уж пот со лба утереть хочется, до того я с вами намучился. Давайте к деталям перейдем. Нет, вешаться не будем, зачем Сергея Александровича повторять. Для вас пистолет, думаю, подойдет. Красиво, мужественно. В лицо только не стреляйте, с него потом маску гипсовую снимать будут. Лучше в сердце. Вот, прямо сюда.

Теперь про записку. Да, обязательно. Интересный вы народ, поэты. Стоит вас уговорить, так вам сразу же уйти не терпится. Нет, это правильно, каждый гений заслуживает покой и признание. Только записку все равно нужно. Желательно в стихах, чтоб они гвоздем в память народную врезались, как другие ваши строки. Вы пишите, не торопитесь, никто не гонит.

Ой, ошибка у вас тут, Владимир Владимирович, опечатка закралась. Надо «инцидент исчерпан», а вы пишете «исперчен». Впрочем, стоп! Знаете, а так, пожалуй, даже еще лучше. Исперчен – значит покрыт перцем, это ух! Прямо по-вашему получилось, мощно, с размахом и наотмашь. Оставляйте. Только в кавычки возьмите.

А выражение «Общество мертвых поэтов», что вы в самом начале разговора употребили, мне все же нравится. Романтично звучит. Надо будет знакомым синематографистам предложить, пусть фильму снимут с таким названием. От эффектного заголовка многое зависит.

Ну что, готовы? Тогда в путь. К высшей справедливости, дорогой мой гений, к бессмертию.

Москва, июль 1980 года

– Владимир Семенович, не спите еще? Ничего, не вставайте, я тут на краешек присяду.

Ну что, год прошел с прошлого раза. Да, с той самой неудачной репетиции ухода, когда вас Марина обратно утащила. Сейчас, насколько я знаю, ее нет, домой во Францию улетела. Что решили-то, повторим?

Понимаю, жалко уходить. И Москва такая красивая, улыбающаяся, олимпийская. Так ее, Москву-то, оттуда еще лучше видно будет, поверьте. Зато тело освободите от тягот земных, от уколов этих проклятущих. Вообще, конечно, жить вам еще и жить бы, но сами подумайте, что дальше-то будет? Стариком станете в сорок пять, добьет вас морфий, до полного иссушения доведет, а то и до сумасшествия. А там, в другом мире, среди равных вам бессмертных гениев, без разрушительных привычек, ведь снова творить будете! В полную силу.

Хороший, кстати, вопрос – как и для кого? Мне его как-то доселе не задавали. Почему-то поэты все больше другим интересуются. Но отвечу, конечно. Хотя вы и сами подумайте, когда вдохновение тут, в этом мире, приходит, не возникает ощущения, будто кто-то диктует, на ухо нашептывает? Вот, это она и есть, работа гениев. Они себе сами подмастерьев из живущих выбирают, мастеров из них выращивают. Потому как если на благодатную почву капля их таланта упадет, так потом только следи и радуйся, как новый гений из скорлупы вылупляется. И помогать-то, в общем, дальше и не нужно, если только душа попросит. Но помогают все равно, ищут отражения в своих учениках поэты наши бессмертные. Представляете, какой простор бесконечный, какая даль для творчества? То-то. Ну, вот и славно. Вижу, что согласны бесповоротно, и теперь репетиций не будет, все всерьез.

Нет и еще раз нет! Никаких петель и пистолетов. Вы еще меня насмешите, про дуэли вспомните. У вас будет спокойная, умиротворяющая смерть во сне. Да, просто остановим сердце. В медицинском заключении напишут о сердечной недостаточности. А вот любимый черный свитер далеко не убирайте, пригодится. Хоть и попытаются скрыть ваш уход, чтобы праздник олимпийский не омрачать, а все равно от народа такое событие не спрячешь. Пол-Москвы вас придет провожать на Ваганьковское. Поэтому и проводят как со сцены, аплодисментами, в костюме Гамлета Таганки.

Какая записка, помилуйте! Стихи оставляйте, просто стихи. Что, есть уже написанное? Да, это хорошо. Пусть живущим запомнятся эти строки последними: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед ним»[2 - Фрагмент стихотворения В. С. Высоцкого (1938–1980), написанного незадолго до смерти.]. Хоть и ерунда это все на самом деле. Вы же знаете, куда и зачем идете…

Где-то в другом мире, примерно август 1990 года по земному календарю

– Господа поэты, минуточку внимания! Послушайте! Нет, Владимир Владимирович, я не ваше стихотворение сейчас собираюсь цитировать, это я внимание ваших коллег так пытаюсь привлечь. Александр Сергеевич, ну прошу вас! Посмотрите, Михаил Юрьевич и Сергей Александрович уже оторвались от своих блокнотов. Уважаемые поэты, кучнее, пожалуйста, сейчас вашему рассмотрению будет предложен новый кандидат. Уж не знаю, чей он протеже, но гениальный малый, задиристый! Вот послушайте, что пишет:

…Судьбою больше любим
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым[3 - Слова из песни «Звезда по имени Солнце» В. Р. Цоя (1962–1990).].

Слова-то какие, мысли! Ведь молод еще совсем, зелен, а уже буквально зрит в корень. И про вас, то есть про нас, догадывается – видно же из строк. Зовут Виктор Робертович. Собирается вскоре поехать на рыбалку под Ригу, на машине. Пригласим?..

Евгений Лукин

Засада

Наверное, ни на одной землеподобной планете не бывает столь темных ночей. Вроде и луна тут имеется, причем довольно большая, – а толку? Даже в самую ясную погоду редко-редко проступит из общей черноты пепельный тусклый диск, но светлее от этого, поверьте, не становится.

Вот и сейчас – хоть глаз выколи! Полагаться приходится лишь на слух да на ощупь. Шорох перистых листьев, шустрая побежка суставчатых лапок по незримой тропке, иногда хлопки кожистых крыльев в кронах, сопровождаемые сиплым квохтаньем.

– Знаешь, что я тебе скажу? – хрипловато произнесли в темноте и заворочались, должно быть, устраиваясь поудобнее. – Зря ты все это затеял.

– Ничего не зря, – скрипнули в ответ – именно скрипнули, а не проговорили. Впору вообразить, будто подал голос крупный земной попугай, хотя откуда бы ему тут взяться?

– Полнолуние, – словно бы оправдываясь, продолжал скриплоголосый. – Самое время для этой погани. Кто-нибудь по тропинке да попрется. Чем хочешь клянусь…

– Сказано: никогда же не клянитесь, – проворчал первый.

Последовал короткий треск – похоже, второй смущенно кашлянул. Или крякнул.

– Уверен, короче… – исправился он.

– Уверен он… – недовольно отозвались из тьмы. – А если сворой полезут?

– Значит, всю свору положим. Тропинка – узкая.

– Что-то ты, я смотрю, расхрабрился сегодня.

Скриплоголосый смолчал. Кажется, обиделся.

– А как иначе? – с вызовом спросил он чуть погодя. – Либо мы их, либо они нас. По-другому никак. Одно слово – монстры. Ты же их сам видел! Ничего человеческого…

– Кроме разума.

– Да какой у них разум? Злоба одна!

– Тихо! По-моему, ломится…

– Рановато вроде… Луна только встает еще…

Несколько секунд напряженного молчания, затем негромкий металлический щелчок – и что-то с глухим стуком упало в сухую перистую листву, толстым слоем выстилавшую лесные тропы.

– Ты что, обойму выронил?