Психология творчества. Вневременная родословная таланта

• «В декабре 2000 года сэр Энтони Хопкинс заявил о своем намерении покинуть шоу-бизнес («выйти из луча прожектора», как он выразился). Во всем мире это вызвало шок. «Я оглядываюсь назад и вижу пустыню… Боже мой… 35 лет из 60-ти – на что я их потратил? И что от меня останется? Парочка хороших фильмов, несколько плохих… Какого черта я все это делал?!» – сокрушался Хопкинс» (из сборника И. Мусского «100 великих актеров», Россия, 2008 г.).

«Срыв» Энтони Хопкинса по-человечески объясним. «Большие художники служили своему искусству бескорыстно и довольно редко рассматривали его как способ разбогатеть» – констатирует В. Петрушин в монографии «Психология и педагогика художественного творчества» (Россия, 2006 г.). А для философов, писателей и представителей науки шоу-бизнес неприемлем вообще в силу специфики их творческой деятельности (иначе неизбежен вопрос к самому себе: «Какого черта я все это делал?!»), и как раз у них, в среде служителей высокого искусства, бытует представление, что настоящий талант «должен жить без излишеств». Не убивают ли сверхгонорары само творчество? Не способствуют ли контакты с сильными мира сего моральному вырождению художника-творца? Несет ли он ответственность за «фальшивые ноты» своей музы? Каким образом деятельность «первого литератора своего времени» влияет на моральное здоровье всей нации?.. Вечные вопросы, неразрешимые проблемы, «проклятые» противоречия… Нет, их не обходили молчанием. Обозначали недуги и прописывали курсы лечения. Увы, мудрость даже самых прозорливых не могла побороть саму болезнь…

Ж. Д’Аламбер предвидел, что в идеальном государстве, в этой мирной обители, «ни князьям, ни философам нечего желать и нечего ждать друг от друга; это в порядке вещей» (Франция, 1750 г.). В идеальном государстве – да. Однако какую эпоху можно считать свободной от противоречий, мздоимства, лжи и вероломства, можно охарактеризовать как торжество гуманизма? Слишком много крови и насилия приносят великие государственные преобразования. Оправдана ли их цена, если даже великие царства обращаются в тлен, а историю человечества движут великие властители дум, которые с порога отвергают договорные кодексы придворной морали, которые продолжают верить в «добрую природу» и «первозданный смысл» и которые, вопреки всем политическим системам, вопреки здравомыслию общества большинства, принуждающего признать «всепобеждающую квинтэссенцию праха», такую природу и такую «страну милосердных» создают! Сквозь плотный туман они видят великую цель, маяком освещающую их тернистый путь к истине. Их мужество, несгибаемая воля, готовность к самопожертвованию – поразительны. Это истинный подвиг, который совершается не «для», а «во имя», ибо никакие стимулы не подводят к сподвижничеству так непоколебимо, как власть идеи.

Когда в мае 1870 года королева Виктория намеревалась возвести Чарльза Диккенса (1812–1870) в дворянское достоинство, писатель ответил отказом. «Вы, вероятно, уже читали о том, что я собираюсь стать всем, чем королева может меня сделать, – предполагал он в письме к Г. Расдену (20 мая 1870 г.). – Если мои слова хоть что-нибудь да значат, поверьте, я не собираюсь становиться ничем, кроме того, что я есть, – до конца дней своих…» Нет, Диккенс не хотел нарушить этикет и этим обидеть кого-то из сильных мира сего. За три недели до своей кончины он как чуткий художник-творец с особенной силой прозревал координаты вечности, где «слава таланта и блеск вечным бессмертьем горят»!

Узнав о своем награждении орденом Почетного легиона (Франция, июнь 1870 г.), художник Гюстав Курбе (1819–1877) отправил в Министерство Наполеона III действительно непочтительный отклик: «Я никогда не принадлежал никакой школе, никакой церкви, никакому учреждению, никакой академии, и главное, никакому режиму, исключая режим свободы… Не следует ничего принимать от злополучной администрации, как будто специального задавшейся целью убить искусство в нашей стране… К тому же человек – это не титул и не орденская лента, человек – это его поступки и побуждения…» (знакомое, очень знакомое слышится в этих словах, когда мы узнаем об отказе А. Солженицына от ордена «Святого апостола Андрея Первозванного» (Россия, 1998 г.): «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу…»). Дарители, разумеется, понимали, что нарушается не только «дворцовый этикет».

В ознаменование научных заслуг, способствовавших техническому прогрессу во всем мире, тогдашний первый министр Великобритании Роберт Пиль предлагал государственную пенсию физику Майклу Фарадею (1791–1867) и титул баронета изобретателю паровоза Джорджу Стефенсону (1781–1848). Оба ответили отказом, мотивируя свои решения тем, что «еще в состоянии заработать себе на жизнь, отпираясь на собственные силы». Так же думал и естествоиспытатель Чарльз Лайель (1797–1875), решительно отказавшийся от места члена английского Парламента в пользу интересов науки. «Слава Богу, кажется, мне не придется иметь дело с политикой! – не сомневался он в правильности своего выбора. – Если вы хотите долго прожить и много наработать, пуще всего избегайте политической суеты… Я давно уже перестал заниматься общественными делами; нам, поставившим своей задачей разработку науки, незачем в них путаться…»

Бернард Шоу (1856–1950) отвергал любые почести, оказанные в «заслугу за старость» (он отказался от денег, предложенных ему как лауреату Нобелевской премии, 1925 г.), и со свойственной ему парадоксальностью придерживался того взгляда, что «титулы придуманы для тех людей, чьи заслуги перед страной бесспорны, но самой стране неизвестны». Действительно, что есть Имя, если его нельзя приравнять к Титулу? Но тогда зачем Титул, когда есть такое Имя?! («Человек – это не титул и не орденская лента, человек – это его поступки и побуждения»). Иногда говорят, почти всегда – после, что рядом с нами жил Человек-эпоха, который это время и творит. А комплимент «он шел в ногу со временем и пользовался всеми его благами» хорош только для среднестатистического представителя «общества большинства».

Отказ от привилегий, составляющих основу жизненного благополучия, удивителен уже в силу противоречия «естеству вещей». «Тела и души людей такого склада, – отмечал французский философ и историк Ипполит Тэн (1828–1893), – как будто созданы из гранита и мрамора, тогда как наши нынешние просто из мела и штукатурки».

Находясь в иной «системе координат», художник-творец и мыслит парадоксально, и созидает как-то иначе – в глубине кулис мировых событий, не оглушенный напором сиюминутных новостей, но с врожденным осознанием значимости каждой уходящей минуты. Может быть поэтому планка его устремлений как нигде и никогда высока – почти недостижима. В этой «недостижимости» он остается творцом завтрашнего дня, твердо зная, что день этот станет настоящим. И «прошлое» для него тоже в «сегодня» с наложением вето на успешность обиходных, практических дел. Что делать, «философ» редко сочетается с «практиком»! Дар мучительный, но неискоренимый, этот талант жертвенной не обустроенной жизни! Он же создает творческий парадокс: «Чем хуже жизнь, тем лучше стихи». Высшая же степень одаренности художника-творца свидетельствует, как правило, о «подлинном и полном уходе из мира действительного в мир мысли и мечты».

Остаются, правда, надежды на государя-реформатора, стоящего на степени высшей, степени «философа на троне», с коей может он «подействовать непосредственно на жребий государства и заготовить себе место в истории народа» (П. Вяземский, 1821 г.). «Как простые люди государи и князья должны понимать свое время, должны поставить себя на высоту своего века своим всеобъемлющим просвещением, своею непотрясаемою правдою, – с энтузиазмом видел «строгую правду закона гражданского» русский поэт-романтик Василий Жуковский (1783–1852). – Как представители народа они должны жить его жизнью, т. е. уважать его историю, хранить то, что создали для него века, и не самовластно, а следуя указаниям необходимости, изменять то, что эти же творческие века изменили и что уже само собою стоять не может…» (из письма от 28 октября 1842 г.).

Примечательно, что высота своего века, определяемая «всеобъемлющим просвещением», задана как эталон еще философской мыслью античного мира. Это и «Диалоги» Платона (IV в. до н. э.), и «Лекции о политике» Аристотеля (IV в. до н. э.), и «Речи о царской власти» Диона Хрисостома (II в.н. э.) – и т. д. и т. п. Современные философы с готовностью признают, что древние мудрецы «говорили дело» и старой полемики о желательности иметь просвещенных правителей – уже не затевают. «Если монарх ведет разумную политику, если он справедлив и честен, если прислушивается к словам и советам умнейших и достойнейших людей, – констатирует российский историк Владимир Миронов (р. 1940 г.), – то такой человек, монарх или президент, в самом деле большая находка и удача для великого государства» (из книги «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

Насколько оправданы такие ожидания? Был ли прав китайский философ Конфуций (551–479 гг. до н. э.), посетовавший перед смертью, что не нашлось ни одного умного правителя, который захотел бы стать его учеником?

• «Никогда еще Рим не был так могуч, как при принцепсе Марке Ульпии Траяне (правил в 98—117 гг.). Это был пик имперской славы. Границы Рима расширились необычайно. Простота обхождения привлекала к Траяну всех – от солдат и сенаторов до интеллектуалов. Став императором, он тем не менее ходил по Риму пешком, хотя другие прицепсы восседали в паланкине. В итоге те, как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами… Траян пришел к власти мирным путем, что было редким явлением для Рима. Он повел себя с людьми доброжелательно, «как отец с детьми»: считался с народом, сенаторами, был своим человеком и для воинов. Все его признавали, ибо император совсем не кичился властью, но всех считал «равными и себя таким же равным всем другим». Интересно взглянуть и на то, что выделяет историк Плиний-Младший среди заслуг правителя как его главные достижения… Для великого принцепса, коему суждено бессмертие, «нет другой, более достойной статьи расхода, как расход на подрастающее поколение…» При Траяне политика поддержки молодежи приняла устойчивый характер. Император «обеспечил их содержание», создал условия и для воспроизводства населения… Другой немалой заслугой императора стала забота о сельском хозяйстве. Он способствовал увеличению хлебных запасов государства, не подавлял людей новыми налогами. «Отсюда богатство, дешевизна, позволяющая легко сговориться продавцу с покупателем, отсюда всеобщее довольство и незнакомство с нуждой»… Чрезвычайно важным успехом стал триумф законности при Траяне. Ранее суды и властные лица творили все, что хотели. Произвол процветал «и в храмах, и на форуме». Любое достояние находилось под угрозой. По словам Плиния, Траян «выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов»… Траян решился сделать то, что до него никто в Риме не делал: создал трибунал и «для правителей». Теперь могли быть посажены, говоря современным языком, и судьи, и прокуроры, чины милиции, и премьеры, ибо «никому не прощается его вина, за каждую полагается возмездие»…

Самое последнее, на что обратил внимание Плиний в его панегирике императору Траяну, так это на его отношение к ученым и учителям. Уже тогда у мудрейших представителей Рима выработалось понимание значимости этих ключевых фигур общественного прогресса… Траян поднял роль наук. Возможно, показательным моментом в его отношении к высшему разуму стало приближение к себе Диона Хрисостома (ок. 40—120 гг. н. э.), греческого оратора и философа из Прусы (Вифиния)… Талантливые государи умели с максимальной пользой для нужд страны использовать знания. Такой талант был у Траяна. Полагаю, во многом способность слушать великие умы и сделала из него великого императора… (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

• «Публий Элий Адриан (правил в 117–138) родился в Риме. Отец Публия был из рода Элиев (двоюродный брат Траяна). Юноша, поступив в школу, завершил обучение ранее обычных сроков – в 16 лет. Затем уехал в Афины, где занимался под руководством известного софиста Изея. Он был человеком безусловно талантливым… «Адриан в совершенстве усвоил научные занятия, образ жизни, язык и все образование афинян, – отмечал его биограф. – Он обладал способностями ко всем видам искусств. Столь изящную и блестящую натуру нелегко найти между людьми. Его память была невероятно обширна». При необходимости он мог прочесть любой стих, на шутку отреагировать шуткой или быстро парировать остроту. Ведь еще в молодости он познакомился с крупнейшими писателями того времени (Тацит, Плутарх, Квинтилиан, Ювенал). Аврелий Виктор писал о нем: «Он отлично знал греческую литературу, и многие называли его Греком. Он воспринял от афинян их наклонности и нравы и не только овладел их языком, но и приобщился к их излюбленным занятиям: пению, танцам, медицине, был музыкантом, геометром, художником, ваятелем из меди и мрамора наравне с Поликлетом и Евфранором». …Вскоре он поменял судейское кресло на службу в армии. Здоровая и требующая немалой выносливости атмосфера военного лагеря пошла ему на пользу… В битвах с воинственными даками Адриан проявил чудеса храбрости. К тому же его отличало прекрасное знание стратегии и тактики… В него поверили воины. В конце концов, они-то и сделали его императором.

Став императором, Адриан окружил себя умными учеными и литераторами – историк Светоний стал его секретарем, философ Эпиктет – его другом. В Риме он учредил институт Атенеум, где устраивали состязания поэты, выступали и читали лекции риторы и философы. И сенат Рима даже иногда назначал там свои заседания. Римские сенаторы хотели стать умнее и понимали, сколь важен дух наук… Адриан даже заставил чиновников учиться, что было делом неслыханным… Никто так не покровительствовал искусству, как он. Реставрация памятников культуры выходит в деятельности Адриана на первый план. В окрестностях Рима, в Тибуре (современный Тиволи) он выстроил себе величественную виллу, где воспроизвел все стили, воссоздал уголки разных стран (своего рода древний «Диснейленд»), и даже выстроил там «подземное царство». Он был храбр, разумен, щедр. В Галлии на него бросился раб, он уклонился от удара. Преступника схватили, но он сказал, что тот, видимо, болен, и распорядился отдать его не палачам, а врачу.

Адриан проявлял щедрость и благородство в политике, в том числе и в отношении простого люда. Он как мог заботился о плебсе, сжег на форуме долговые расписки, запретил забирать в личную казну имущество осужденных, отменил долги граждан императорской казне в 900 миллионов сестерциев… Он ценил и уважал человека, терпеть не мог пышности и блестящих свит, был справедлив и прост… Адриан был мудрым политиком и потому, что предпочел покончить с войной, смирившись с тем, что Парфия и Армения вновь обрели независимость. Пусть основой новой внешней политики страны станет вооруженный мир…

На каменной плите из форума Траяна имеется надпись в честь деяний Адриана, где сказано: сенат и римский народ выражают признательность Адриану. О нем у римлян сохранилась добрая память…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

«Если некто захотел бы выбрать пример для подражания, вероятно, им скорее всего мог бы стать Марк Аврелий. Императором он стал в 161 г. То было время, когда Римская империя достигла наибольших размеров…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «Один из римских историков пишет о глубокой грусти, охватившей Марка Аврелия после его усыновления Антонином Пием (римский император в 136–161 г. г. – Е.М.), предназначавшим его к власти вместе с другим пасынком, Луцием Вером. Этому сообщению веришь, когда смотришь на бюсты Марка Аврелия: одухотворенное раздумьями лицо, запущенная борода, утомленные чтением глаза… Этому человеку не могло быть знакомо властолюбие. Его царствование напоминало те далекие времена, когда боги и титаны сходили на землю, чтобы вызволить людей из полузвериного существования, дать им законы и обучить ремеслам и искусствам. Марк Аврелий был воплощением человечности, лучшим из людей, как сказал бы Платон. Его ум обнимал все отрасли управления огромной империей, душа была свободна от порочных наклонностей предыдущих и последующих цезарей, тело не знало наслаждений и отдыха…» (из книги С.Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «Он не посещал публичных школ, имея счастливую возможность пользоваться услугами прекрасных учителей на дому; знал Гомера, Гесиода, Софокла, Еврипида, Аристофана. У знаменитых ораторов учился риторике. В жизни привык довольствоваться малым… Более всего на свете он любил находиться в обществе ученых и философов, а вечера коротал наедине с любимой книгой «Беседы Эпиктета». Император-философ был последователем Эпиктета (50—140 гг.н. э.)… Зная, что время человеческой жизни – миг, а сущность ее – вечное течение, он понимал и то, что дух нужно взращивать, чтобы победить в жизненной борьбе. Но ради чего? Ради власти? Нет, – во имя истины. Поэтому призывал сохранять ум, простоту, добропорядочность, серьезность, скромность, приверженность к справедливости, честность, благочестие, благожелательность, любвиобилие, твердость в исполнении надлежащего дела. «Употреби все усилия на то, чтобы остаться таким, каким тебя желала сделать философия», – писал он… Рим представлялся ему как государство с равным для всех законом, которое управляется согласно законам равенства и равноправия…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «К народу Марк Аврелий обращался так, как это было принято в свободном государстве, – говорит римский историк. – Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить их к добру, богато наградить одних, оправдать, высказав снисходительность, других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших – превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых… Отличаясь твердостью, он в то же время был совестлив». Он был первым и единственным из цезарей, кто возвратил свободу – народу и былое значение – сенату. «Справедливее мне следовать советам стольких опытных друзей, – говорил он своим приближенным, – нежели стольким опытным друзьям повиноваться воле одного человека». Патрицианская спесь внушала ему отвращение, он признавал только аристократию добродетели и заслуг перед родиной… Его собственные триумфы вызывали в нем лишь отвращение и презрение; цезарь и стоик вели в его душе войну не менее упорную и разрушительную. Когда сенат поднес ему титул «победителя сарматов», он записал в своих «Размышлениях»: «Паук гордится тем, что поймал муху…»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «У Марка Аврелия было сердце республиканца под тогой цезаря. Видимо, так надо понимать предостережение: «Не иди по стопам Цезарей». Империя обрела в его лице не только философа на троне, но что важнее, нужнее для государства, – правителя научно-прагматического склада, обладающего к тому же высоким интеллектуальным уровнем…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «Гражданское право, принципы ответственности государя перед законом и заботы государства о гражданах, полиция нравов, регистрация новорожденных – ведут свое начало от Марка Аврелия… Марк Аврелий не вынес ни одного смертного приговора и уничтожил практику конфискаций… Он желал не просто повиновения закону, но улучшения душ и смягчения нравов. Все слабое и беззащитное находилось под его покровительством. Рабство было признано юстицией нарушением естественного права, убийство раба стало преступлением, а его освобождение поощрялось государством… Государство взяло на себя попечение о больных и увечных. Применение пытки было ограничено, в уголовное право было введено положение о том, что виновность заключается в воле человека, а не в самом факте преступления… Он часто цитировал Платона: «Государства процветали бы, если бы философы были властителями или властители – философами»… Время полустерло деяния его царствования, но целиком сохранило книгу его «Размышлений» – слепок этой великой души, – словно для того, чтобы мы мерили ее не поступками цезаря, а мыслями философа…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Правитель Флоренции Лоренцо Великолепный (Лоренцо Медичи правил в 1469–1492 гг. – Е.М.) был одновременно великим государем, счастливым и привлекательным человеком. Он властвовал, в большей мере пользуясь хитростью, нежели принижая чрезмерно достоинство своего народа; как умному человеку, ему были противны пошлые царедворцы, которых в качестве монарха он должен был награждать… Равновесие сил придумано им; он охранял, насколько возможно, независимость мелких итальянских государств…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Польза отечества, величие семейства, возрастание искусств» – вот три принципа, которыми руководствовался во всех делах правитель Флоренции, никогда не отделяя одного от другого…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Лоренцо Великолепный не только украсил Флоренцию, но и укрепил ее могущество. В городе почти не было нищих, а о немощных горожанах заботилось государство. Лоренцо вошел в историю как мудрый политик и дипломат…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд. 2008 г.). «Он пользуется абсолютной властью в делах политики, но правит Флоренцией, проявляя здравый смысл, учтивость и достоинство. Без официального титула и званий. Это богатейший во всем мире человек, дружбы и расположения которого добиваются правители итальянских городов-государств и могущественные монархи Востока и Запада, а между тем у него открытый и мягкий характер и полное отсутствие высокомерия. Не располагая ни армией, ни стражей, он ходит по улицам Флоренции без всякой свиты, разговаривает со всеми гражданами как равный, ведет простую семейную жизнь, любит играть со своими детьми и держит свой дом открытым для художников, писателей и ученых со всего мира…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Он был истинным сыном Ренессанса. Он писал стихи, любил сочинения Платона, коллекционировал шедевры, увлекался архитектурой…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд., 2008 г.). «Современник пишет: «Кто ныне в Италии и вне ее хочет что-нибудь построить – спешит обратиться во Флоренцию за архитекторами». Лоренцо слывет знатоком классических языков, читает в оригинале греческие и латинские манускрипты. Его посланники отправляются на Восток, где разыскивают и привозят во Флоренцию древние рукописи, свитки и книги. В истории Лоренцо Великолепный останется и как создатель первой в Европе публичной библиотеки. Его собрание насчитывало около 10 тысяч рукописных и печатных книг. Подобной библиотеки не было нигде со времен Александрии. Она и по сей день носит его имя – Библиотека Лауренциана – и находится при соборе Сан Лоренцо» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «В период правления Лоренцо Великолепного культура Флоренции достигла небывалого расцвета…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд., 2008 г.). «Унаследовав от своих предков склонность покровительствовать искусствам, Лоренцо Великолепный живо чувствовал красоту во всех ее формах и по влечению сердца делал то, что предки его делали по соображениям политики… Его стихи обнаруживают в нем высокую душу, знавшую, что такое любовь, и любившую Бога, как любят любовницу, – сочетание, допускаемое природой лишь в тех душах, которые предназначаются ею для людей гениальных. Он имел обыкновение говорить: «Кто не верит в будущую жизнь, мертв уже в нынешней». В одинаково пламенном стиле он то слагал гимн творцу, то обожествлял предмет своих любовных восторгов. Превосходя по своим государственным способностям Августа и Людовика XIV, он покровительствовал изящной словесности как человек, который предназначен был занять в ней одно из первых мест, если бы самим своим рождением не был уже предназначен руководить Италией…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Искусство в глазах Лоренцо является куда более важной заботой, чем его флотилии, плавающие по всем морям мира, и его банки, опутавшие своей сетью всю Европу… Правитель Флоренции привил своим гражданам, и в первую очередь богатым жителям города, любовь к прекрасному, к античности, хороший вкус и стремление наполнить жизнь произведениями истинного искусства… XY столетие – эпоха кватроченто, золотой век итальянского Ренессанса. Время, когда в одном городе на берегах Арно собирается целое созвездие гениев. Все они – современники Лоренцо Великолепного. В жизни многих из них правитель Флоренции сыграет роль, назначенную самой судьбой…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Судьба его вознаградила: у него на глазах родились или созрели великие художники, прославившие его страну: Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонарроти, Андреа дель Сарто, Фра Бартоломео, Даниэле да Вольтерра» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «…В своем внимании к людям искусства и их творчеству Лоренцо Великолепный открыл столь много самых разных форм поддержки художников и архитекторов, что впору говорить о настоящей и хорошо продуманной политике в сфере искусства» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.).

• «Миланский герцог Лодовико Моро видел, какой славы достигли Медичи во Флоренции, покровительствуя искусствам. Ничто так не скрывает деспотизма, как слава. Он пригласил всех знаменитых людей, каких только мог найти. Он их собрал, по его словам, чтобы дать воспитание племяннику. Этот человек в непрерывных празднествах искал себе отдыха от коварной политики, которую он всегда вел. Особенно любил он музыку и лиру, инструмент, славящийся у древних… Говорят, что Леонардо да Винчи (1452–1519) в первый раз появился при миланском дворе на каком-то публичном состязании лучших в Италии мастеров игры на лире… Сам двор для одаренного человека представлял еще привлекательность, которую теперь утратил… Так я объясняю склонность изящного Леонардо к обществу коронованных особ…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Лодовико восхищался не только пением, но и звуками речей Лернардо. Когда да Винчи декламировал стихи, на глазах герцога часто показывались слезы, и он говорил: «Мне казалось, что вы все еще продолжали петь»… К такому человеку попал Леонардо и вскоре стал для Лодовико необходимым товарищем… Есть основания думать, что великий художник пытался даже направить эту развращенную натуру на лучший путь, стараясь главным образом действовать на артистические наклонности герцога» (из очерка М. Филиппова «Леонардо да Винчи как художник, ученый и философ», Россия, 1892 г.). «Леонардо да Винчи было 30 лет, когда он появился при этом блестящем дворе; покинул он Миланскую область только после падения Лодовико, спустя 17 лет…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.).

• «Единственный сын шотландской королевы Марии Стюарт Яков I вывел страну из религиозно-политического кризиса и обеспечил длительный период мира и стабильности. Яков был необычайно просвещенным монархом, владел латынью и греческим, сочинял стихи, написал книгу наставлений сыну и трактат по демонологии… В 1603 году шотландский король Яков VI вступил на английский престол как Яков I. С его правлением связан расцвет культуры и искусства, начавшийся при предшественнице Елизавете I. Яков I присвоил труппе Уильяма Шекспира (1564–1616) статус королевской и обеспечил ее членам специальные привилегии. В период царствования Якова I Шекспир сочинил эпохальные трагедии – «Макбета» (1606 г.), «Отелло» (1604 г.) и «Короля Лира» (1605 г.)» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Уильям Шекспир», российск. изд., 2008 г.).

• «Ландсграф Гессенский меньше всего походил на диктатора-самодура, неспособного понять устремления ищущего музыканта. Наоборот, Генриху Шютцу (1588–1672) исключительно повезло. Его покровитель был одним из самых просвещенных и художественно одаренных людей своего века в Германии, олицетворявшим своей деятельностью лучшее, что связывается с ренессансным гуманизмом. Он был известен глубоким знанием эллинской и латинской культуры, сам переводил древнегреческие трагедии и комедии на родной язык, создал первый в Германии постоянный театр, пригласив для него лучшую труппу английских актеров. Он был также композитором, сочинял музыку под руководством главы своей капеллы Георга Отто. Ему он и поручил музыкальное воспитание юного подопечного. При этом музыка, занимавшая большое место в образовании Шютца, нисколько не оттесняла на второй план другие предметы…» (из сборника Д. Самина «100 великих музыкантов», Россия, 1999 г.).

• «Шведская королева Христина была очень деятельна, спала не более 5 часов в сутки… любила серьезный разговор. Обладая прекрасной памятью, Христина говорила на 6 языках, в том числе на латинском, и ежедневно прочитывала в подлиннике по нескольку страниц из Тацита. Незадолго до своего знакомства с Рене Декартом (1596–1650) она начала изучать еще и греческий. Несмотря на свою молодость она в отношениях к людям была замкнута, недоверчива, но в действиях энергична и стремительна. Такую же стремительность Христина проявила в отношении к Декарту. Философ несколько месяцев (1649 г.) ждал обещанного ему собственноручного письма от Христины, как вдруг вслед за полученным наконец письмом посыпались одно за другим три письма от Шаню (посланник при Шведском дворе. – Е.М.) с настойчивым приглашением от имени королевы приехать в Швецию, так как королева пожелала поучаться философии из его собственных уст… В октябре 1649 года философ прибыл в Стокгольм. Христина приняла его с почетом… и приступила к занятиям…» (из очерка Г. Паперна «Рене Декарт, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1895 г.). «Королева Христина была настоящим спартанцем. Она спала по 3 часа в сутки, сама вела всю государственную дипломатию даже во время Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.)… Каждое утро Декарт должен был являться к королеве и в течение 5 (!) часов вести с ней беседы о страстях души» (из книги Н. Носова «Преступные философы», Россия, 2007 г.).

• «Дед Фридриха II, Фридрих I, в 1701 году добавил к своему титулу курфюрста Бранденбургского титул короля Прусского. Соперничая с Австрией и Саксонией за влияние на германские княжества, он хорошо понимал значение не только военного, но и культурного превосходства и потому, как мог, подражал роскоши Версальского двора. Кое-что перепадало также наукам и художествам: в Берлине была основана Академия наук, душой которой стал Готфрид Лейбниц (1646–1716). В конце концов Фридрих I добился того, что его столицу стали называть «германскими Афинами»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Австрийская императрица Мария Терезия хотела превратить Вену в европейскую столицу изящных искусств, и потому в годы ее правления (1740–1780 гг.) этот город стал настоящим раем для многих деятелей культуры. Покровительство кого-нибудь из династии Габсбургов, а особенно самой Марии Терезии, гарантировало безбедную жизнь и открывала путь к европейской славе. Зная об этом, Моцарт-старший делал все возможное для того, чтобы представить своей сына императрице… В эпоху Марии Терезии в Вене жили и работали И. Гайдн (1732–1809), В. Моцарт (1756–1791) и Л. Бетховен (1770–1827). При дворе Марии Терезии были собраны также лучшие архитекторы, скульпторы, живописцы, драматурги и поэты. Так Вена превратилась в настоящую культурную столицу Европы. Эта слава сохранилась за этим городом вплоть до 20-го века…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Вольфганг Моцарт», российск. изд., 2008 г.).

• «После того как в 1741 году умер его отец Франц I, Иосиф II был коронован как император Священной Римской империи и правил Австрией вместе со своей матерью Марией Терезией. Иосиф, подобно своей матери, был сторонником «просвещенного абсолютизма». Он развивал народное образование, готовил отмену крепостного права и предоставление личной свободы крестьянам, ввел принцип полного равенства всех перед законом… Иосиф II, «музыкальный король», покровитель и ценитель искусств, поддерживал Вольфганга Моцарта (1756–1791) больше, чем кто-либо другой. В 1787 году монарх предложил ему долгожданное место придворного композитора…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Вольфганг Моцарт», российск. изд., 2008 г.).

• Фридрих Великий, король Прусский, был известен своею склонностью к философии… Он стремился выработать философские воззрения на жизнь, отвечающие его идеалу; он нашел их в философии Вольтера, которого он называл своим земным богом…» (из очерка Е. Литвиновой «Жан Лерон Д Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.). «Уже с 1736 года между Фридрихом II – тогда еще кронпринцем – и Франсуа Вольтером (1694–1778) завязалась оживленная переписка. Принц оказался горячим поклонником Вольтера. О личном знакомстве со своим кумиром при жизни строгого отца нечего было и думать, но он не упускал ни одного случая выразить свои чувства «божеству Сирея» и отправлял ему на прочтение все свои произведения в стихах и прозе…» (из очерка И. Каренина (В. Засулич) «Вольтер, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.). «…В кабинете принца висел портрет Вольтера, о котором Фридрих говорил: «Эта картина, как Мемноново изображение, звучит под блеском солнца (Мемнон – в греческой мифологии царь Эфиопии. – Е.М.) и оживляет дух того, кто на нее взглянет». Фридрих и сам считал себя поэтом, так как писал французские стихи, подражая стилю Вольтера… Тогда же (1736 г.) принц попросил Вольтера взять на себя труды по изданию «Анти-Макиавелли» – сочинения, в котором Фридрих разоблачал политический цинизм великого итальянца. (После вступления на престол Фридрих благоразумно решил не публиковать эту книгу)…» (из очерка И. Каренина (В. Засулич) «Вольтер, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.). «Король вставал летом в 5 часов, зимой в 6. Если камердинер не будил его вовремя, – например, уступив приказанию сонного господина оставить его в покое, – то немедленно терял свое место; поэтому прислуга не останавливалась даже перед таким радикальным средством, как обливание спящего Фридриха холодной водой. Королевская спальня могла показаться роскошной: серебряная решетка прекрасной работы, украшенная амурами, окружала балюстраду, на которой вроде бы должна была стоять кровать. Но за пологом находились книжные полки, а Фридрих спал на жалкой койке с тоненьким тюфяком, спрятанной за ширмой, – за эпикурейской декорацией Сан-Суси скрывался аскетизм его владельца…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «Фридрих по природе своей создан был, чтобы мыслить и страдать, но обязанности государя поглощали все его время…» (из очерка Е. Литвиновой «Жан Лерон Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.). «Едва ли будет преувеличением сказать, что он занимался государственными делами больше, чем все европейские государи, вместе взятые… Он лично разбирал дела, от которых отмахнулся бы начальник департамента; если иностранец хотел получить хорошее место на плацу во время развода, он писал королю и на другой день получал его собственноручный ответ. Эта почти болезненная деятельность не оставляла ни сил, ни времени, чтобы дать развиться литературному таланту. Зато Пруссия являла собой образец порядка и уважения к собственности. Фридрих придерживался широкой веротерпимости и уничтожил пытку; смертные приговоры в его царствование были редки и выносились только убийцам… Он украшал Берлин великолепными постройками и не жалел средств, чтобы привлечь в академию выдающихся ученых…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «…Он был невольным дилетантом в науке, в литературе, в музыке. В области мысли ему доступнее других была философия, потому что имела большее отношение к жизни и не требовала таких специальных знаний как математика…» (из очерка Е. Литвиновой «Жан Лерон Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

Из завещания Фридриха Великого от 8 января 1769 года: «Я жил философом и хочу быть погребенным как таковой: без великолепия, без пышности, без помпы… Я никогда не был ни скуп, ни богат; я не располагал большими суммами – на государственные доходы я смотрел как на святыню, коснуться которой не смеет ни одна нечестивая рука; никогда общественные доходы не поступали в мое личное пользование… мое управление страной не нарушает покоя моей совести, и я не побоялся дать о нем публичный отчет…».

• «В отличие от Петра Великого, императрица Екатерина II не стремилась к кардинальным преобразованиям, а действовала постепенно. Территория России при Екатерине существенно расширилась, а население страны выросло вдвое по сравнению с петровским временем, достигнув, по официальным данным, 37,4 млн человек. Россия стала самой многонаселенной европейской страной… Привлекая множество иностранцев в Санкт-Петербург, императрица приобщала подданных к европейской науке и культуре. Екатерина провела педагогическую реформу, внедрила в жизнь систему женского образования. В ее царствование борьба с эпидемиями приобрела характер государственных мероприятий. Она снискала уважение самых широких масс и вслед за Петром получила титул «Великой»…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Петр Первый», российск. изд., 2008 г.). «…Эта женщина – русская государыня, с которой современная Россия, столько жадно изучаемая в настоящее время и все же столь загадочная, находится в прямой, непосредственной связи… Чтобы проникнуть в тайны великой политической и социальной организации, огромную тяжесть которой уже начинает чувствовать Европа, следует прежде всего обратиться к Екатерине: современная Россия в большей своей части является лишь наследием великой государыни; к ней же следует обращаться для проникновения в тайны некоторых русских душ: в каждой из них кроется нечто, свойственное Екатерине Великой… Она любила книги. Она доказала это. Известно, как она купила библиотеку Д. Дидро (1713–1784)… можно представить себе восторг в лагере энциклопедистов. Впоследствии библиотека Ф. Вольтера (1694–1778) присоединилась в музее Эрмитажа к книгам Дидро… Екатерина II любила также выдавать себя за покровительницу наук и ученых. В 1785 году она повторила с П. Палласом (1741–1811) свой великодушный поступок, как с Дидро. Она предложила ему купить его коллекцию по естественной истории… 1767 год был выдающимся в умственной жизни «ученицы Вольтера» по тому острому любопытству, с которым она следила за всем, что страстно увлекало тогда Европу в области знаний и мысли. Вместе со всеми Екатерина интересовалась прохождением Венеры перед Солнцем: оно ожидалось астрономами в 1769 году, и везде для его наблюдения делались большие приготовления. Екатерина выразила желание, чтобы и ее академия приняла участие в изучении этого феномена и представила бы ей о том доклад… Но была одна отрасль науки, которая действительно процветала в царствование Екатерины II и при этом благодаря личной инициативе государыни… Под ее покровительством была проделана громадная работа по историческим исследованиям… были изданы рукописи, остававшиеся прежде неизвестными, например, единственный экземпляр «Слово о полку Игореве», открытый А. Мусиным-Пушкиным…Сама Екатерина II страстно любила писать. Мы думаем даже, что ничто другое не доставляло ей такого удовольствия. Писательство служило ей не только развлечением, оно было для нее потребностью почти физической… Над «Наказом» законодательной комиссии (1765 г.) она работала, просиживая по 3 часа в день. Она отдавала работе лучшие утренние часы… Последние два года жизни Екатерина II увлеклась работой, в которой, как и в ее запоздалой любви к немецкой литературе, сказалось ее германское происхождение. Она задалась широкой задачей установить «систематические классификации». Один день она в течение нескольких часов занималась разрядами обстоятельств, на следующий – категориями средств. Ей очень нравилась эта работа. Она постоянно обдумывала новые ее главы. Ей случалось, как она говорила, – составлять их даже во сне… Екатерина II все 34 года своего царствования строила воздушные замки – прекрасные замки, не имевшие под собою никакой почвы и разлетавшиеся как дым при самом легком дуновении. Но наступил день, когда в основание был, словно чудом, положен камень, единственный, но настоящий. Его положила Екатерина, и это было делом ее здравого ума. А русский народ докончил начатое ею дело. Он принес ей свой пот, свою кровь, и – как каменные пирамиды, воздвигнутые трудами тысяч безвестных жизней, – здание, заложенное Екатериной II, стало расти и приняло осязаемые формы…» (из книги К. Валишевского «Роман императрицы. Екатерина II», Франция, 1893 г.).

• «Молодой герцог Веймарский, Карл-Август, был, без сомнения, весьма недюжинная натура. Стремление к знанию, твердый самостоятельный характер и умение выбирать людей – таковы были характеристические черты этого государя, правившего маленькой, незначительной страной, но умевшего придать этой стране великое значение для всего образованного мира. Жена его, герцогиня Луиза, женщина большого такта и безукоризненной нравственности, обладала спокойным и постоянным характером. Видную роль играла при дворе также мать Карла-Августа, герцогиня Амалия. Этой веселой, даровитой женщине, многосторонне образованной и с тонким художественным вкусом, по преимуществу принадлежала инициатива привлечения в Веймар выдающихся литераторов и артистов… При дворе герцога Веймарского находились Музеус – известный автор сказок, Краус – известный живописец, знаменитый писатель Виланд и другие. Иоганну Гёте (1749–1832) суждено было взойти в Веймаре яркою звездою, которая затмила не только всех остальных веймарских знаменитостей, но сделала на некоторое время Веймар настоящей столицей всемирного искусства – германскими Афинами» (из очерка Н. Холодковского «И.-В. Гёте, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.). «Как ни мал был Веймар, прогрессивные стремления нарождающейся буржуазии отражались, хотя бы в микроскопических дозах, и на его государственном управлении; само время ставило в порядок дня задачу борьбы с застойными остатками феодализма, а такая задача неизбежно выливалась в экономическое и познавательное движение вперед. Нельзя было управлять, не расширяя своих знаний, не обращаясь к науке, не узнавая о технических открытиях… Молодому Гёте в Веймаре как будто нечего было делать. В первые месяцы он погружается в придворные празднества, выкидывает кучу сумасбродств. Но, кутя и забавляясь, не навязывая никому никакого морального превосходства, Гёте понемногу и незаметно втягивает герцога и сам втягивается через него в государственные дела…» (из книги М. Шагинян «Гёте», СССР, 1950 г.). «Что касается влияния Гёте на герцога, то оно было… благотворным… Когда Гёте уже совершенно отказался от шумного «гениальничанья», постоянное общение с великим поэтом не могло не повлиять в высшей степени благоприятно на развитие ума и сердца государя. Несмотря на свою молодость, Гёте сумел сделаться настоящим ментором Карла-Августа и впоследствии всеми было признано, что поэт могущественно содействовал выработке из герцога мудрого благородного правителя…» (из очерка Н. Холодковского «И.-В. Гёте, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В эпоху крайней и общей реакции после изгнания Наполеона (1815 г.) в Пруссии продолжались реформы… В царствование Фридриха-Вильгельма III (1797–1840 гг.) было уничтожено крепостное право (1807 г.), наделены замлею крестьяне, поселенные на коронных землях (1808 г.), введена всеобщая воинская повинность (1814 г.), обязательное элементарное образование (1817–1840 гг.), – словом, произведен ряд глубоких, коренных реформ. Это объясняет нам, почему либеральный Александр Гумбольдт (1769–1859) мог уживаться при реакционном дворе… Король ценил его знания, ум, блестящую беседу… и, как говорит сам Гумбольдт, «предоставлял ему полную свободу действий и уважал его дружбу с лицами, мнения которых не могли нравиться королю». Высокое положение Гумбольдта, впрочем, не пострадало от его смерти (7 июня 1840 г.). Новый король, Фридрих-Вильгельм IV, сохранил с ним наилучшие отношения. Богато одаренный от природы, прекрасно образованный, тонкий знаток искусства, он стремился окружить себя наиболее выдающимися представителями интеллигенции. Художники встречали в нем авторитетного критика, ученые – энциклопедиста, те и другие блестящего, остроумного, красноречивого собеседника… Он любил чертить планы построек в средневековом стиле, слушать духовную музыку и не питал никакого пристрастия к парадам и маневрам, отличаясь в этом отношении от всех остальных Гогенцоллернов…» (из очерка М. Энгельгардта «А. Гумбольдт, его жизнь, путешествия и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

Не рискуя преувеличить, можно сказать, что дума о «золотом веке» под скипетром просвещенного монарха вдохновляла философов всех времен. Даже скептик Диоген (ок.400–323 до н. э.), вроде бы ненавидевший весь род людской, в своей темной бочке без окон, дабы лишний раз не глядеть на белый свет, оставался неисправимым мечтателем. В своих монологах он отшлифовывал афоризмы вроде следующего: «Когда мир благоденствует?». – «Когда его цари философствуют, а философы царствуют…»

Да, в союзе «князей» и «философов» возможны метаморфозы, хотя бы на кратко отмеренный срок, когда князь-философ становится властителем дум, творцом бессмертных деяний литературного характера. («Несмотря на свою молодость, И. Гёте сумел сделаться настоящим ментором Карла-Августа и впоследствии всеми было признано, что поэт могущественно содействовал выработке из герцога мудрого благородного правителя… На некоторое время Веймар сделался настоящей столицей всемирного искусства – германскими Афинами» – Н. Холодковский, 1891 г.). Но едва ли возможен «обратный процесс»: философ «от Бога» никогда не станет князем, властителем подданных в ограниченной системе государственного уложения – в системе, ограниченной принципами абсолютизма, теми принципами самодержавной власти, в которые английский король Карл I свято верил до последней минуты своей жизни и, даже стоя на эшафоте (1649 г.), продолжал считать: «Подданный и государь – это совершенно различные понятия». В те дни, когда Российскую империю сотрясал пугачевский бунт (1773 г.), – еще одна попытка революционного переустройства! – Екатерина II беседовала в Петербурге с Дени Дидро и, обращаясь к властителю дум, также подчеркивала различие их положения – «вы трудитесь на бумаге, я тружусь для простых смертных», а называя себя «ученицей Вольтера», предусмотрительно принимала меры, как ограничить влияние его взрывных философских идей. «Если Екатерина и решалась общаться с Дидро как с равным, как с таким же властителем, то царства их не могли послужить точкой столкновения, так как принадлежали к двум разным мирам» (К. Валишевский «Вокруг трона. Екатерина II», Франция, 1894 г.).

Насчет «двух разных миров» и возможности ограничения «идейного влияния» Екатерина II, конечно, заблуждалась, хотя каждый – и «князь», и «философ» – как будто «остается при своих». Монарх заботится о сохранении «статус-кво» в системе государственного механизма, в системе отлаженной и прочной, – и все же не может миновать «точки столкновения» с властителем дум! Последний, отдавая дань избраннику великих деяний, стоящему на иерархической лестнице намного выше его, всегда будет помнить, что сам-то он был и остается создателем великих произведений искусств, отражающих неуловимый дух времени.

«Вполне понятно, что у Лоренцо Великолепного, этого великодушного государя, Микеланджело научился всему, кроме ремесла царедворца, – отмечает А. Стендаль в своей капитальной книге «История живописи в Италии» (Франция, 1818 г.). – Напротив, весьма вероятно, что, видя обращение с собой как с равным со стороны лучших людей эпохи, он рано утвердился в той римской гордости, которая не склонит головы ни перед какой низостью и которую он обессмертил тем, что сумел придать столь поразительную экспрессию «Пророкам» Сикстинской капеллы (Рим, 1536–1541 гг.)».

Уже этим «вхождением в вечность» художник-творец доказывает неслучайность своего рождения. Уже этой способностью «придать поразительную экспрессию» он становится если не выше, то значительнее властителя «всех природных богатств и иже с ними подданных». Незримая, но осязаемая власть! Ибо только гений да безумец может, не сдерживая гнева, ответить своему недоброжелателю: «Князь! Тем, чем вы являетесь, вы обязаны случаю и происхождением; тем, чем я являюсь, я обязан самому себе. Князей есть и будет тысячи, Бетховен – один!»

Мятежность «аристокрации духа» можно, конечно, объяснить гордыней ума; их нелюдимость, доходящую до полного затворничества, – ложным или истинным самоуничижением. Однако едва ли обе эти крайности укажут нам на действительную причину их асоциального поведения в быту. Одна из дочерей Марии Склодовской-Кюри (1867–1934), Ирэн, сама ставшая известным физиком, в этой связи вспоминает: «Тот факт, что мать не искала ни светских связей, ни связей с людьми влиятельными, иногда считают свидетельством ее скромности. Я полагаю, что это скорее как раз обратное: она очень верно оценивала свое значение и ей нисколько не льстили встречи с титулованными особами или с министрами. Мне кажется, она была очень довольна, когда ей довелось познакомиться с Редьярдом Киплингом, а то, что ее представили королеве Румынии, не произвело на нее никакого впечатления».

Уникальность своего «дара нездешнего» чувствовал и поэт Ф. Петрарка, когда с гордостью не простого смертного замечал: «Некоторые из величайших венценосцев моего времени ценили мое внимание больше, чем я их, вследствие чего их высокое положение доставляло мне только многие удобства, но не малейшей докуки…» (из «Письма к потомкам», Италия, 1374 г.).

Оставим без комментариев утверждение художника-творца об идиллии в отношениях между «князем» и «философом» («многие удобства без малейшей докуки»), достаточно и того, если «первый литератор своего века» может сам присуждать достоинства влиятельных особ перед лицом веков грядущих. И как знать, если б не эта привилегия таланта, в его общении с сильными мира сего было бы меньше дерзости и неповиновения, иногда позволительных аристокрации духа.

«Историческая значимость и социальный вес гениев умножают и усиливают то положительное и негативное, что может заключаться в их творчестве, – констатирует российский психолог Николай Гончаренко. – Им часто позволяют больше других, многое они могут позволить себе сами и, как Цезарь, перейти свой Рубикон» (из книги «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

Артур Шопенгауэр (1788–1860) шел еще дальше, полагая, что способности, данные природой, выше иерархических уложений, установленных «обществом большинства»: «Каждый истинный мыслитель в известном смысле подобен монарху: он непосредствен и никого не признает над собой». Что ж, Рубикон перейден с верой, что право на силу есть, прежде всего, моральное право.

Блок информации первый

«Аристокрация духа», или Имя, приравненное к титулу

I. «Изъявляли свое неудовольствие даже с некоторым негодованием…»

• «Говорят, что Солон (между 640 и 635 – ок. 559 до н. э.) по просьбе лидийского царя Креза приехал к нему в Сарды. Проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах, важно расхаживающих по комнатам, Солон каждого принимал за Креза, пока, наконец, его не привели к самому Крезу. На том было надето большинство из его драгоценностей. Но Солон ни словом, ни действием не выразил своего восхищения. Царя это задело. Он приказал открыть для гостя все свои сокровищницы, потом провести его по покоям и показать всю роскошную обстановку. Но Солон смотрел на все с презрением. Когда осмотр был окончен и Солона привели к Крезу, царь обратился к нему с вопросом, знает ли он человека, счастливее его, Креза? Солон отвечал, что знает такого человека: это его согражданин Тепл. И рассказал, что Тепл был храбрым воином, имел много детей и погиб за Отечество. Солон показался Крезу чудаком и грубияном. «А нас, – воскликнул Крез с гневом, – ты не ставишь совсем в число людей счастливых?» На что Солон ответил: «Царь Лидийский! В жизни бывают всякие превратности. И завтра все может перемениться. А называть счастливым человека при жизни, пока он еще подвержен опасностям, – это все равно, что провозглашать победителем и величать венком атлета, еще не кончившего состязание: это дело неверное, лишенное всякого смысла. Поэтому мы, эллины, считаем, что нельзя назвать счастливым человека до конца его жизни». После этих слов Солон удалился; Креза он обидел, но не образумил…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Установление власти «тридцати» в Афинах (в 404 г. до н. э.) и их тираническую расправу над неугодными гражданами Сократ (ок.470–399 до н. э.) встретил резко критически. Имея в виду участившиеся при правлении «тридцати» казни, Сократ в одной из бесед заметил, что для него «кажется странным, если человек, взявшись быть пастухом стада коров и убавляя и ухудшая их, не сознает, что он плохой пастух; но что еще более для него странно, если человек, взявшись быть начальником в государстве и убавляя и ухудшая граждан, не стыдится этого и не сознает, что он плохой начальник». Доносчики довели слова Сократа до верхушки нового правления – Крития и Харикла. Последние вызвали дерзкого и словоохотливого старца (Сократу к этому времени было уже 65 лет) и напомнили ему свой закон, запрещавший вести беседы с юношеством. Сократ в иронической манере спросил, можно ли уточнить содержание запрета. Критий и Харикл согласились дать ему соответствующие разъяснения, и между ними состоялась прелюбопытная беседа, в ходе которой Сократ припер к стенке тиранов, заставив их скинуть маску законников и прибегнуть к прямым угрозам… Харикл, рассердившись, сказал: «Сократ, ты не понимаешь, мы предписываем тебе вовсе не вести бесед с молодыми людьми… и ты должен отказаться от этих пастухов, в противном случае берегись, чтобы тебе собою же не уменьшить числа коров». Продолжая преследовать Сократа, тираны, правда, не решились на прямую расправу с ним…» (из книги В. Нерсесянца «Сократ», СССР, 1984 г.).

• «Философ-киник Диоген (400–323 до н. э.) оставался верен своей острословной манере… Когда присматривавший за ним Ксениад (богатый коринфянин, купивший Диогена и поручивший ему воспитание своих детей и управление хозяйством. – Е.М.) спросил Диогена, как его похоронить, тот ответил: «Вниз лицом». На вопрос: «Зачем?», он ответил: «Ведь скоро все, что было внизу, окажется наверху». (Эти слова связаны с тем, что македоняне к этому времени уже захватили власть и из подчиненных стали властителями)…» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.).

• «Диоген (ок.400–323 до н. э.) жил в бочке. Это знают все… К Диогену приходили пообщаться великие люди того времени, и Диоген, сплевывая сквозь зубы, нехотя отвечал на поставленные вопросы, всем своим видом показывая, как он недоволен вмешательством в частную жизнь… С Александром Македонским Диоген встречался не раз. Такое чувство, что Александру не с кем было поговорить по душам и, возвращаясь из очередного похода, он по пути непременно заворачивал к старцу, который не отходил далеко от своего благословенного пифоса-бочки. «Приветствую тебя, Диоген! Как поживаешь? Не дашь ли мне добрый совет?» – «А для чего я, по-твоему, сижу в этой бочке, как не давать советы? Спрашивай!» – «Что нужно сделать, чтобы стать мудрым, таким, как ты?» – «Стань бедным». – «Но бедный не может завоевать весь мир!» – «А зачем ты хочешь завоевать весь мир?» – «Чтобы объединить греков». – «И что тогда?» – «Тогда я успокоюсь и сяду на травку рядом с тобой и буду петь песни и пить вино». – «Так что же мешает тебе это сделать прямо сейчас?»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.).

• «От философа-киника Диогена (ок.400–323 до н. э.) никто никогда не слышал ничего милого или приятного, по крайней мере напрямую. Однажды его пригласили на шикарную виллу, обставленную изящной мебелью, с роскошными коврами на полах и стенах. Все было сделано со вкусом, и даже неприхотливый киник должен был это оценить. Однако он плюнул хозяину дома в лицо, затем вытер его своим плащом и сказал, что просто не смог найти во всем доме ни одного ужасного пятна, куда бы он мог сплюнуть…» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. «Ботаники», изменившие мир», Германия, 2011 г.).