Людовик и Елизавета

– Однако ведь такие дела не делаются без денег! – заметил посол.

– Разумеется, об этом и говорить нечего. Но сам король несравненно более склонен к великодушной щедрости, чем его министр. Через Луизу де Майльи я всегда могу оказать некоторое давление на его величество. Впрочем, об этом мы поговорим в свое время, теперь же я приступлю к той части, которая непосредственно касается меня.

– Я слушаю вас, сударыня! – произнес Шетарди.

– Я не хочу, чтобы между нами оставалось что-нибудь неясное, недоговоренное. Когда я отправлялась сюда, то кардинал просил меня исследовать положение вещей и тайно от вас, маркиз, сообщить правительству всю правду. Я, разумеется, согласилась, но тут же решила, что такую темную роль я играть не буду. Конечно, я – русская и пламенная приверженица цесаревны; я все готова сделать для ее торжества и унижения ее и моих врагов, но даже в том случае, когда я увижу, что здесь не все так делается, как следовало бы, я прежде всего пойду к вам, маркиз, и постараюсь убедить вас в допущенной ошибке и в необходимости исправить ее. Заметьте, что даже в случае вашего упорства я не прибегну к доносам и наговорам, и если мне не удастся действовать с вами сообща, то я первая скажу вам об этом. Я сказала вам все это, маркиз, только потому, что вы, наверное, видели во мне нечто нежелательное. Ни с того ни с сего полномочному послу присылают какую-то сомнительную особу, с которой еще надо считаться! Но, надеюсь, теперь вы верите мне, что со мной надо считаться только как с патриоткой!

Шетарди встал, подошел к Жанне и с искренним уважением поцеловал ей руку.

– Я очень надеюсь, что у нас с вами никогда не возникнет никакого разногласия, и выражаю вам свое восхищение и глубочайшее уважение к той рыцарской прямоте и искренности, с которой вы сразу разрубили вопрос. Да, я несколько опасался вашего приезда, но не потому, что вы – «какая-то сомнительная особа», а именно потому, что вы – патриотка, тогда как и я – патриот. Я не могу действовать для России бескорыстно, хотя в некоторых депешах явно сквозила тенденция нашего правительства к сумасбродной рыцарственности. Я искренне желаю добра России, но интересы Франции для меня все-таки на первом плане.

– Ну, в этом отношении я, разумеется, ваш первый друг, – заметил Суврэ. – Я считал бы недостойным любимой женщины, если бы она отреклась от своей родины, но и сам отрекаться не собираюсь от своей. Впрочем, все это – академические рассуждения. Перейдем к деловой сути. Я привез вам, маркиз, верительные грамоты, причем кардинал на словах просил меня передать вам, что ни малейшие отступления от этикета не должны быть допущены. Грамоты должны быть вручены малолетнему императору или никому.

– Я уже сообщал кардиналу, каких затруднений надо ждать из такого положения вещей!

– Совершенно верно, но тут уж ничего не поделаешь. Затем французское правительство хочет, чтобы всякие денежные услуги, оказываемые вами цесаревне, являлись вашим личным делом…

– Но позвольте, я не настолько богат…

– Вы не поняли меня! Никто не требует, чтобы вы ссужали ее высочество деньгами из личных средств. Просто, во избежание разных нежелательных осложнений, каждый раз, когда вы будете передавать цесаревне какую-нибудь сумму, вы должны говорить, что эти деньги раздобыли вы лично…

– Надо вам сказать, – вмешалась Жанна, – что Елизавета Петровна, поскольку я ее знаю, очень легкомысленна. Кроме того, Франции, как государству, будет неудобно требовать возмещения затрат. Таким образом, если наши планы осуществятся, то частному лицу будет гораздо легче получить обратно деньги.

– Кроме того, – продолжал Суврэ, – и в депешах вы должны по возможности обходить этот вопрос. Чем меньше будет упоминаться об этом, тем лучше. С этой целью наше правительство наметило себе в Петербурге агента, которого никто – а прежде всего он же сам – не заподозрит в политической миссии. Тот же купец, который приехал сюда по торговым делам и привез вам, маркиз, известие о нашем прибытии, известил молодого де Маня, чтобы он пришел сюда сегодня вечером.

– Де Маня? Но ведь это – картежник, кутила и беспутник!

– Вот это-то и ценно в нем. У де Маня имеется в Париже богатый дядюшка, и нет ничего естественнее того, что этот дядя будет пересылать игроку-племяннику крупные суммы. Мало того, дядя сообщил племяннику, чтобы он оказывал вам кредит. Ведь бывает и так, что он в выигрыше, а получения денег из Парижа, да еще обходным путем, долго ждать. Таким образом, вы видите сами, что вам значительно облегчается денежная сторона дела. А теперь расскажите нам, что сделано для цесаревны Елизаветы вообще?

– Пока еще сделано очень мало, но в этом виновата только сама цесаревна, – ответил Шетарди. – Я не могу активно вмешаться в это дело потому, что не имею никаких гарантий, а царевна все затрудняется дать нам их. Совершенно одинаково положение и шведского посла.

– Но каких же гарантий вы ждете? – спросила Жанна.

– Видите ли, прежде мы требовали много, теперь же свели свои желания к следующему. В случае воцарения принцессы Елизаветы Россия должна вознаградить Швецию за все издержки по ведению военной кампании, которая долженствует отвлечь внимание теперешнего русского правительства; во-вторых, дать обязательство субсидировать Швецию; в-третьих, предоставить Швеции и Франции те преимущества, которые имеют англичане, и в-четвертых, дать обязательство, что с момента воцарения принцессы Россия прекратит действие всех прежних договоров и не будет вступать в союзы ни с кем, кроме Швеции и Франции.

– Я должна сказать, что эти требования сравнительно умеренны. Неужели царевна не соглашается?

– На словах она соглашается на все, но отказывается дать письменные гарантии. И вот из-за этого-то у нас и остановка. Но посудите сами: Нолькен должен дать шведскому тайному комитету, специально ведающему это дело, хоть какие-нибудь доказательства того, что царевна действительно хочет иностранного вмешательства и действительно претендует на русский трон. Не забудьте, что в данный момент война с Россией далеко не выгодна Швеции. Если царевна действительно вступит на престол, тогда это будет простой диверсией. Но вдруг она не захочет?

– Господи, да как же можно это думать?

– Да шведский комитет и не может думать иначе, так как ему непонятно, как царевна может искренне желать трона, не собираясь ничем рисковать, ничем поступиться! Так вот, я говорю: если намерения царевны искренни, если она в самый последний момент не испугается и не отступит, тогда военные действия Швеции окажутся просто легкой диверсией, в противном случае Швеция будет вовлечена в губительную войну, которая ей не нужна, несвоевременна, вредна. Следовательно, Швеция не может и шагу ступить без гарантий!

– Но чем объясняет царевна свое нежелание дать просимое обязательство?

– Тем, что ее попытки могут потерпеть неуспех, и бумага, находящаяся в руках иностранцев, может попасть к теперешнему правительству.

– Но ведь ей нельзя отказать в правоте, маркиз! – заметила Жанна.

– Я и не говорю, что она не права. Я просто устанавливаю тот факт, что мы топчемся на месте и не можем сдвинуться с него, так как никто не хочет рискнуть первым!

– Я надеюсь, что мне все-таки удастся уладить это, – сказала Жанна. – Завтра же я побываю у ее высочества…

– Но ведь это будет, пожалуй, неосторожно, сударыня! – с опаской заметил посол.

– О нет! – с улыбкой ответила Жанна. – Я попрошу вас даже сегодня же и вполне официально послать к ее высочеству просьбу принять меня в ближайшем будущем. Я имею миссию, которой правительница только порадуется: принц Конти просит руки ее высочества цесаревны Елизаветы! Разумеется, мне нечего говорить вам, что это сватовство – просто предлог, обеспечивающий посольству наибольшую безопасность сообщения с царевной…

В этот момент доложили о приходе переводчика Шмидта.

Анри и Жанна были очень рады увидеть старого знакомого и еще больше обрадовались, когда Петр Андреевич сообщил им, что ему удалось разыскать Оленьку и поместить ее под защиту царевны Елизаветы, которая обещала в скором времени устроить свадьбу молодых людей.

Дальнейшие разговоры на эту тему пришлось, прекратить до более удобного времени, так как вскоре пришел молодой де Мань, который в сущность затеваемого посвящен не был и даже не знал, что Жанна – женщина, а не Жан Маро, за которого она себя выдавала. Роль де Маня в заговоре должна была оставаться механической, и подробности не интересовали молодого вивера.

XIV. В капкане

– Что ты так грустен? – спросил принц Антон Брауншвейгский, подходя вместе со своим адъютантом, капитаном Стрешневым, к капитану Мельникову, стоявшему в дежурстве при дворце.

А Мельникову и было на самом деле с чего грустить.

С того дня, когда Миних потерял власть, граф Головкин существенно изменил отношение к жениху Наденьки. Если бы ему не казалось зазорным явно нарушить свое дворянское слово, он попросту прогнал бы молодого капитана. Но слово было дано, и гордый граф хотел извернуться так, чтобы хитрым маневром оттереть претендента.

С этой целью он окружил Наденьку молодыми людьми, выбирая таких, которые славились своим ухарством, развязностью и непобедимостью. Придет Мельников повидать невесту – ан она кататься уехала; придет в другой раз – она гуляет в саду, а за ней, словно бесы соблазнительные, три петиметра увиваются; сама же Наденька стреляет глазами направо и налево, расточая свои обворожительные улыбки. У Мельникова сердце на кусочки разрывается, а Наденька – бесенок известный: видит, что Вася на себя не похож, и еще пуще с петиметрами заигрывает. Доведет бедного до белого каления, а потом единым взглядом обласкает, обнадежит и успокоит.

– Глупый! – говаривала она ему потом в минуты свидания наедине, что удавалось устраивать все реже и реже. – Глупый! Да разве ты не видишь, что я только тебя одного люблю? Поиграть я люблю, люблю, когда эти чучела гороховые глаза к небу от восторга закатывают, но только и всего: я – однолюбка и своего Васеньки ни на кого не променяю!

В минуты спокойного размышления Мельников и сам понимал, что Наденька – действительно однолюбка, что кокетство – ее сфера, что она просто играет, как играла прежде в куклы, и что только с ним одним она искренна и проста. Но он понимал также, что Наденька по существу своему – еще ребенок и что у развращенного мужчины всегда найдется средство хоть на мгновение вскружить девчонке голову, а минута дурмана – ошибка на всю жизнь!

Пораздумав и набравшись храбрости, Мельников отправился к Головкину и стал просить его не откладывать долее свадьбу и разрешить повенчаться в самом близком будущем.

Головкин блеснул хитрыми глазами, и его губы еле заметно дернулись надменной усмешкой, когда он ответил:

– Что же, я своему слову господин и нарушать его не стану. По мне, венчайся хоть сейчас. Только в чем же ты Наденьку-то возьмешь? Ведь она – девушка бедная, приданого у нее нет…

– Да Господи, – вскрикнул обрадованный жених, – разве я за приданым гонюсь? Да я ее, в чем она есть, хоть сейчас к венцу поведу! Мне она сама дорога, а не тряпки…

– Ну уж нет, брат, – сурово возразил граф, – племяннице графа Головкина не подобает венчаться как-нибудь, словно крепостной девке, такой порухи родовому имени я не допущу. Конечно, ежели бы Наденька по моему выбору замуж выходила, тогда и разговоров не было бы, но раз вы задумали сами по себе этакое дело состроить, так пусть уже жених о невестином приданом заботится. Если же ты сделать этого не можешь, значит, тебе и жениться рано, потому что тебе жену содержать не на что будет.

– У меня кое-что прикоплено, – робко заметил Мельников.

– Так чего же лучше? – ответил граф. – Ведь и надо-то немного. Наденьку тысячи за полторы, за две можно обшить, тысчонку дашь ей еще на украшение. Ну, квартиру небольшую надо снять, так, комнаток в шесть-семь; на первое время много ли двоим-то нужно? Разумеется, обставить квартиру нужно… Словом, всего тебе надо будет каких-нибудь пять-шесть тысяч рублей! Так вот, выложи ты мне, братец, на стол тысячи три, и сейчас же мы примемся за шитье приданого. А потом, как снимешь квартиру да покажешь ее мне, так мы сейчас же вас обручим, а потом, месяца через три-четыре, и за свадебку. Уж расходы по венчанию да брачному пиру я, так и быть, на себя возьму! – с ироническим великодушием добавил Головкин.

Тут уж Мельников не на шутку приуныл. У него было скоплено пятьдесят червонцев, и он считал эту сумму небольшим состоянием, а оказывалось, что это – просто капля в море нужных средств! Шесть тысяч рублей! Да если в их крошечной деревеньке урожай сам сто несколько лет подряд будет и если они с матерью себе во всем отказывать станут, так и то этой суммы ему в десять лет не скопить. А и скопить, так толку мало: разве хватит у него средств держать квартиру в семь комнат?

Выхода почти не было… «Почти» – потому что тот выход, на который ему намекали, он принять не мог.

Этот выход указывал ему капитан Ханыков. Следуя данному ему поручению, Ханыков всеми силами старался залучить Мельникова в число заговорщиков: это было важно уже потому, что рота Мельникова считалась одной из лучших во всем полку. Но вместе с тем нельзя было не считаться и с опасностью открытого посвящения Мельникова в заговор. Василий Сергеевич открыто держался правительства регентши и мог разрушить все дело переворота. Поэтому приходилось заводить речь исподволь и понемножку.

Ханыков, знавший денежные затруднения товарища, не раз заводил с ним разговор о неблагодарности теперешнего правительства. Ведь вот он, Вася, выдающейся храбростью и сообразительностью значительно способствовал аресту опасного Бирона. Что толку от этого? Повысили не в очередь в чине – и только, но никакой материальной выгоды от этого для него не получилось.