Обдавая смелую девушку молниями разгневанных очей, императрица позвонила и обратилась к вошедшему камергеру:
– Я приказала арестовать и сослать в Сибирь всю семью Головкиных, между тем эту особу почему-то оставили в покое. Чтобы сейчас же этот недосмотр был исправлен! Да напомните, кстати, чтобы арестованному офицеру Мельникову, как было приказано, не давать никаких поблажек! Ускорить его дело! Разжаловать в солдаты, лишить чинов и дворянства и, побив батогами, сослать в дальний гарнизон!
– Ваше величество!.. – вскрикнула Наденька.
– Уведите ее! – сурово приказала императрица и принялась расхаживать по кабинету из угла в угол. – Ты чего на меня уставилась?! – накинулась она на Жанну. – Недовольна? Не по-твоему я поступила?!
– Ваше величество, – тихо сказала Жанна, – к чему эта лишняя жестокость? Чем виновата бедная девушка! За что постигла ее суровая кара? А Мельников… Да разве не права девушка, что он только исполнял долг присяги?..
Елизавета Петровна вспыхнула как порох.
– Ты, матушка, эту музыку со мной брось! – закричала она подбоченясь. – Мне гувернанток не нужно, выросла я из-под опеки…
У Жанны уже закипал на сердце резкий ответ, но тут дверь раскрылась, и в кабинет вошла заплаканная Оленька.
– Мне сказали, – грустно начала она, – что ваше величество хотели видеть меня после приема.
Елизавета Петровна, еще не успокоившаяся от гнева на Жанну, накинулась теперь на несчастную Ольгу.
– Ну да, хотела, – закричала она. – Да разве я тебя на казнь зову, что ты ко мне с такой похоронной мордой являешься? Надоело мне это, матушка! Все радуются, все стараются выразить мне свой восторг, а ты, дура, только нюнишь да нюнишь.
– Как же мне не плакать, ваше величество, когда я думаю, что мой Петя не дожил до этого светлого дня, до этой радости? – с мягкой укоризной ответила Оленька.
– Да скучно это, матушка! – уже мягче ответила императрица. – Петенька тут, Петенька там… Ну, умер и умер твой Петя, слезами его не воскресишь. Мертвому – могила, живому – радости жизни. Он умер – его похоронили. Ты, слава богу, жива – тебе надлежит озаботиться своим будущим. Ты что надумала?
– Я в монастырь пойду, – тихо сказала Оленька.
– Подумаешь, какая сласть в монастыре! Полно дурить, мать моя! Выходи-ка лучше ты замуж. Есть человек, который мне оказал большие и важные услуги. Он тебя давно без памяти любит и будет тебе верным мужем. Как нарожаешь штук шесть детей, так и забудешь и о монастыре и о Петеньке. А человек он ловкий… Это – Ванька Каин! – обратилась она к Жанне с пояснением.
При этом имени Оленьку покачнуло.
– Я еще не совсем здорова, ваше величество, – тихо сказала она, – и у меня в ушах звенит и разные несуразности кажутся. Позвольте мне уйти, ваше величество! – И, не дожидаясь разрешения императрицы, Оленька, шатаясь, вышла из кабинета.
Не помня себя, дрожа от гнева, Жанна подошла вплотную к императрице и, скорее, прошипела, чем сказала:
– Как вы решились, как вы осмелились, как вы дерзнули на такое святотатство – предложить Оленьке в мужья человека, предавшего на смерть ее жениха? Как повернулся у вас язык выговорить это?
Императрица растерялась до такой степени, что даже не рассердилась.
– Но помилуй, что же тут такого… – начала она.
Однако Жанну теперь трудно было остановить: слишком много накипело у нее на сердце.
– Помните ли вы тот момент, – страстно крикнула она, – когда на коленях перед образом вы клялись Богу царствовать в законе, милости и правосудии? С чего же вы начали свое царствование? С крови, с жестокости, с несправедливости! Остановитесь, ваше величество, пока не поздно.
– Да ты совсем взбесилась! – крикнула Елизавета Петровна, выходя из того оцепенения, в которое ее погрузил неожиданный взрыв Жанны. – Я прикажу тебя в сумасшедший дом посадить! Я тебя научу, как надлежит подданным разговаривать со своей императрицей! Или ты и впрямь ума решилась? Вообразила, что ты – не какая-то Очкасова, а Сам Господь Бог?!
– Я – не подданная вашего величества, – возразила Жанна, которая обрела все свое спокойствие, – и не Очкасова. Как законная жена маркиза Анри де Суврэ, обвенчанная с ним в парижской церкви Святой Екатерины, я – французская подданная и маркиза. Но я звалась своим девичьим именем потому, что не хотела забывать, что я – русская по рождению, что моя бедная родина ждет от меня жертв и работы на ее пользу. Я сделала все, что могла, однако вы, ваше величество, доказали мне, как я ошибалась… Но к чему говорить об этом? Я теперь – француженка и на днях уезжаю на свою новую родину…
– Скатертью дорога! – отрезала Елизавета Петровна, поворачиваясь к Жанне спиной.
– Но, уезжая, я должна обратиться к вашему величеству с единственной просьбой, в которой, надеюсь, вы мне не откажете: отпустите со мной Оленьку. Ведь это я прислала сюда Столбина, из-за меня он погиб мученической смертью. И моя обязанность окружить несчастную заботами и довольством. Это все, чего я прошу у вас, ваше величество!
– А очень она мне нужна! – не оборачиваясь, буркнула императрица.
Подавляя вздох мучительного разочарования, Жанна, маркиза де Суврэ, тихо вышла из кабинета императрицы, чтобы никогда более не возвращаться в него…
XXII. Эпилог
Через несколько дней дорожный возок увозил из Петербурга супругов де Суврэ и Оленьку.
– Я все еще не могу опомниться от всего пережитого и перечувствованного здесь! – сказала Жанна мужу.
– Эх, голубка моя! – ответил Анри. – А между тем – помнишь? – я ведь предупреждал тебя, что ты слишком идеализируешь свою царевну. «Не сотвори себе кумира» – в этой заповеди заложен глубокий житейский смысл. Императрица Елизавета – не мифическая царица амазонок, не царь-девица ваших русских сказок, а просто женщина, со всеми обычными недостатками, слабостями. Немалую роль сыграло и то, что трон вырос перед ней в несколько часов, неожиданно. Ведь еще за сутки до этого царствование казалось твоей царевне чем-то далеким, миражным… Власть пьянит, как и вино, и сильнее его бросается в голову. Государь, получающий корону по наследству, с детства привыкает к мысли держать в руках скипетр, государь же, воцаряющийся случайно, неожиданно, на первых порах теряется на высотах трона. Погоди, дай императрице Елизавете освоиться с короной, тогда дела пойдут иначе…
– Может быть, ты и прав, Анри, – задумчиво ответила Жанна.
Мало-помалу исчезали последние строения Петербурга. Лошади бойко несли возок по гладко укатанному шоссе. Оленька, молча смотревшая в окно, вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Жанна поспешила к ней.
– Полно, Оленька, – ласково сказала она, обнимая несчастную девушку-вдову, – не плачь! Право, тебе будет неплохо у нас! Ты будешь мне все равно как родная сестра, и мы вместе будем чтить память нашего дорогого мученика, нашего незабвенного Пети. И еще кое-что будем мы делать вместе: там, в Париже, меня ждет маленький карапуз. Он ждет одну маму, а к нему приедут две. Мы вместе будем растить его, вместе постараемся сделать из него хорошего, доброго, честного человека.
Оленька слабо улыбнулась сквозь слезы и поцеловала Жанну.
– Я не знаю, что я сделала бы без тебя, дорогая! – сказала она. – Я мечтала о монастыре, но разве клобук в состоянии облегчить мою невыносимую муку? А вот когда ты говоришь, мне делается легче. Ведь я одна, совсем одна на свете! А теперь у меня нашлись сестра и сынишка, которого я буду очень, очень любить! Моя жизнь не задалась… Ну что же, буду жить вашей жизнью, посвящу себя тебе и маленькому Жану!
notes
Сноски
1
Я, неизвестный сын славного отца (фр.; Расин. «Федра»).
2
Это было среди ужасов глубокой ночи (фр.; Расин. «Аталия»).
3
Раз я вновь обретаю столь верного друга, то моя судьба отныне примет благоприятный оборот! (фр.; Расин. «Андромаха»).
4
Я молод, это правда, но у благорожденных душ доблесть не выжидает ряда прожитых лет! (фр.; Корнель. «Сид»).
5