Передвижная детская комната

– Вот, полежи пока тут, – он положил Костю на задние сиденья в кабине грузовика. Пристегнул малыша, вдруг тот свалится, если будет ворочаться во сне. Потом Коля быстро перебежал на свою сторону, сел за руль и вдавил педаль в пол.

– Валим отсюда, валим, – сказал он и устремил свой взор в зеркала заднего вида.

На секунду ему показалось, что труп не лежит на дороге, как сбитая кошка или как грязная тряпка, а стоит. Она стоит без башки и машет ему рукой. Будто говорит – пока-пока, прокатитесь там, проветритесь, а я пока голову поищу. Но обязательно возвращайтесь! Привези мне сына, иначе я сама тебя найду.

Мелкая дрожь пробежала по жирному Колиному телу. Его бросило в пот. Холодный пот. Он моргнул. Ни хрена, она все так же лежит на своем месте.

– Жуть, жуть какая, – прошептал он. Потом посмотрел на Костю. Парень все пускал сопли и молчал. И правда уснул.

– Прости, парень, скоро все пройдет.

Все заживет, ага? И мамка вылечится! Ну ты и дурень! Наплел тут про доктора.

А что мне оставалось делать? Сказать, что все, капец, мамаша сдохла, и у нее была последняя жизнь? Что континьюсов не осталось? Нет уж. Увольте. Пусть психологи разбираются, а я не шарю в этом говне.

Он давил на газ, и грузовик набирал полный ход. Коля бегал глазами по зеркалам, а потом снова возвращался к дороге. Он ждал, что в любую секунду мог появиться попутчик или встречный проезжающий. Что он тогда будет делать?

Он скрестил пальцы. Береженого Бог бережет.

***

Даня брел в темноте.

Он так далеко ушел, что когда поворачивался к своему минивэну, видел только маленькое светящееся пятно не больше мотылька. А поле все не заканчивалось.

Его руки покрылись мелкими порезами о траву и чесались, но он продолжал идти по следу, как настоящая ищейка. А след все тянулся и тянулся.

Даня уже не верил, что эти черные пятна были пятнами крови Кати. Даже во всем ее теле не было столько крови, чтобы протянуть такой длинный след по траве. А уж в голове тем более. Но он все равно продолжал идти, потому что не видел другого выхода. Стоять на месте он не мог. Единственный след, какой он нашел, – эта примятая кровавая дорожка в поле. И ему представлялось логичным, что нужно ей следовать.

Он иногда поглядывал на часы. Ему казалось, что время вообще стоит.

И сколько он уже прошел? Километр? Два? Пять? Он не знал и не мог определить. В темноте все казалось другим. Расстояния изменились, будто темнота искажала пространство и нарушала законы геометрии. Ему казалось, что в двух метрах от него, куда не доходит свет фонаря, нет физики. Там черная дыра, другие законы, которые даже физическими назвать нельзя. Законы тьмы, законы отсутствия пространства. Быть может, там все плавают, в этой черноте, как пузырьки в газировке. Может быть, там бесконечность, и если ступишь туда, то окажешься в вечности.

Все эти мысли пугали Даню. Но еще больше его пугало то, что сын его находится там без фонаря, даже такого слабого, как у него. Он в темноте, с мертвой головой, которая поет ему песни.

Ну хоть в компании.

Эта мысль не насмешила его, а еще больше напугала.

Даня корил себя всю дорогу. Это он виноват. Он безнадежный идиот. Как мог оставить своего сына и жену одних тут, посреди незнакомого леса? Он должен был думать о Косте. Он мог бы выпить еще энергетика и доехать до ближайшего мотеля. А вместо этого?

Он услышал сзади шуршание травы. Он обернулся и замер.

Это кто-то шел за ним?

Он выдержал две или три минуты не двигаясь.

Тишина.

Показалось.

Он посмотрел на пятно света от фар минивэна. Полицейские все еще не приехали.

Даня пошел дальше. Он снова выкрикнул имя сына, и кто-то ответил ему из леса. Кто-то поджидал его. И этот кто-то становился ближе. С каждым разом он отвечал все раньше, и голос был слышен все сильнее. Даня приближался к этому существу в ночи, в лесу, в темноте.

Я не боюсь тебя, твердил Даня, я не боюсь. Я иду за сыном, и ты меня не испугаешь.

Страх притупился горем.

Страх притупился ненавистью к тому, кто разрушил его семью. И если этот клоун в лесу – тот самый, кто убил его жену и украл сына, то он поплатится.

Даня его не боялся, а наоборот, он жаждал встречи, жаждал расплаты.

Он никогда не дрался, но это не потому, что он не умел, а потому, что он раньше не видел смысла в драке. Но теперь он понял, что видит еще какой смысл. Смысл в насилии над тем, кто убил его Катю.

Даня видел, что сделает с этим подонком. Схватит за яйца, а потом дернет изо всех сил. То же самое он сделает с языком, когда урод будет плакать и корчиться на земле. Даня ступит ему на горло, вытащит его розового слизня изо рта и будет тянуть, пока не вырвет с корнями. И выколет мудаку глаза. Будет издеваться, пока тот будет дышать. Будет его унижать, как тот унизил его жену, как унизил сына, как унизил его, причинив боль самым слабым членам его семьи.

Ты еще пожалеешь, тварь!

– Костя, – послышалось из леса.

Даня задумался, а кричал ли он перед этим? Или теперь этот спрятавшийся в лесу сам проявил инициативу?

– Костя.

Даня остановился. Сейчас он точно молчал.

Значит, это было не эхо.

Он вздрогнул.

Ему было намного проще идти вперед, когда существовала большая вероятность того, что этот голос был плодом его разыгравшегося воображения. Что этот голос был просто эхом. Легко представлять, как ты сражаешься с врагом, осознавая, что никто не ждет тебя впереди. На самом деле Даня не рассчитывал встретить в лесу затаившегося убийцу. Он надеялся найти сына.

Но теперь он осознал: кто-то и правда звал его. Все это время, пока он шел по следу и слышал звук эха. Кто-то звал его, используя имя его пропавшего сына. Нет, не звал. Он подзывал. Как подзывают уток на охоте манком, как подкармливают рыб хлебом. Его прикормили именем сына.

Пропавшего сына.

Единственного.

Даня проглотил ком.

Он может убежать, дождаться полиции, прийти сюда вместе с ней. Но разве этот кто-то не сделает все, чтобы наказать его за бегство? А если Костя у него (а скорее всего так и есть), разве он не разделается с малышом?

Нет, бежать нельзя. Нужно перехитрить врага.

И Даня позвал:

– Костя! – делая вид, что он по-прежнему думает, что это эхо раздается в лесу. Только на этот раз эхо звучало раньше, чем его голос. И Даня старался ему тщательно подражать.