Передвижная детская комната

– Костя! – закричал Даня. – Сынок! Это папа!

Голос утонул в лесу. Деревья проглотили его слова.

– Костя!

Даня направился туда, где видел тень. Осмотрел землю. Следов не нашел.

Снова движение справа. Он замер, пригляделся.

Оно пытается меня запутать и напугать. Ничего у него не выйдет.

Даня бросился вправо. Он решил действовать быстро. И на этот раз он смотрел под ноги. И старался пригибаться от веток. Он залез в несколько паутин, он срывал их с лица рукой и снова прыгал от дерева к дереву. Он видел тень то справа, то слева. Но он был уверен, что поймает ее. Его? Оно не сможет убегать вечно. Вот он снова увидел тень за соседним деревом.

Даня бросился вперед, и тут он наткнулся на кое-что интересное. Он остановился.

Он увидел впереди небольшую прореху в лесу, полянку, если можно было так назвать площадку шириной в рост человека, в центре которой торчал большой пень. А на этом пне что-то лежало. Что-то, напоминающее болотную кочку, поросшую травой.

Даня поднял фонарь, и его руки задрожали.

Это была чья-то голова, повернутая к нему затылком. Грязные волосы разметались по пню. По ним ползали муравьи. Голова стояла на пне, как на выставке, или как чурбан, который приготовили, чтобы разрубить колуном.

Даня обратился в камень. Руки вспотели. Кулак дрожал, и если бы пришлось кому-то сейчас влепить в челюсть, Даня бы точно промахнулся.

Он узнал эту голову. Конечно, узнал. Он видел столько раз ее затылок, когда она отворачивалась от него в постели, чтобы написать кому-то эсэмэс. Отворачивалась от него, чтобы выйти из комнаты, кипя от злости, и хлопнуть входной дверью. Отворачивалась от него, когда они ходили по торговому центру, она говорила, что любит делать покупки одна, когда ей никто не мешает. Она отворачивалась от него всегда. И даже сейчас, в смерти, она отвернулась от него.

Я никогда не любила тебя, произнесла она.

Даня чуть не выронил фонарь. Он открыл рот. Слова застыли на языке.

Ты бездельник. Ты зацикленный на одном и том же, как морская свинка в колесе, бежишь и бежишь по кругу и не двигаешься с места. Ты бездарь, ленивый и толстый. Ты ни на что не способен. Только и знаешь, что живешь в своем мире фантазий. Ты как аутист, оторванный от реальности. А у тебя, между прочим, тут, в реальности, есть сын. Но из-за своих дурацких мечтаний ты никогда не умел присмотреть за ним. Помнишь, как однажды ты позволил ему выпить жидкость для разведения краски для волос?Если бы не я, то у нашего Костика уже была бы язва. А ему всего-то было два года тогда. Ты хотел погубить его жизнь с самого рождения. А еще тот случай, когда ты купил испорченный йогурт и начал кормить Костю. Хорошо, что он стал громко реветь, и прибежала я. Ты бы так и накормил его этим дерьмом, если бы не я. А еще, когда я на десять минут оставила вас, чтобы сбегать в магазин, ты уснул, и Костя включил плиту! Я бы не расстроилась, если бы наша квартира сгорела вместе с тобой, лишь бы Костя остался жив. Тебе всегда было плевать на сына. А когда Костя сказал тебе, что у него болит живот, ты проигнорировал его слова, сказал, что завтра все пройдет, помнишь? Помнишь, что из этого вышло? Ты помнишь, чертов говнюк? Я вызывала скорую!

Даню трясло.

Да, он помнил. Она вытащила на поверхность все, ничего не забыла.

Он не претендовал на роль лучшего отца, но оказалось, что он был не просто не лучшим отцом, но даже худшим. Его неотесанность, его безответственность могли бы погубить их сына. И если бы не Катя…

Теперь некому защитить нашего Костика.

В ее голосе появились нотки жалости, она плакала, плакала мертвыми слезами, плакала отрубленной головой. Даня отчетливо видел эту голову в свете тусклого фонаря. И она говорила, повернутая к нему затылком.

Он не видел ее губ и глаз, но если бы увидел, как они шевелятся, то сошел бы с ума.

– Я… – сказал он, а потом вдруг осознал ужас происходящего. Он стоит в темном лесу и говорит с отрубленной головой жены. А что он, собственно, собирался ей сказать?

«Я, я, я»… Только и знаешь ты, что говорить о себе. Ты всегда говорил только о себе. Я устал, я хочу спать, не мешайте, я читаю, я не хочу, я не пойду, я лучше так, я лучше тут… Да пошел ты на хер, эгоистичный мудак! Оставайся один! Ты нам не нужен! Ты не нужен ни мне, ни Косте. Мы уходим от тебя. Я подаю на развод. Слышишь меня, козел? Я ухожу. И Костя будет жить со мной.

Он прикусил губу. Мало ей было умереть, так она еще и бросала его.

– Катя… – сказал он, но не смог продолжить. А что он мог сказать? «Не уходи?» «Я исправлюсь?» Вряд ли это бы помогло.

Я изменяла тебе, сказала она, изменяла с Сергеем, помнишь его? Тот самый, что помогал мне с курсами по ораторскому мастерству. Он хорошо меня поднатаскал в оральном мастерстве, уж поверь. Он приезжал, когда ты был на работе. И он был настоящим виртуозом. Он делал со мной такие штуки, которые у тебя бы и не получились – физической подготовки должной нет. Тебе до него далеко. И знаешь, я даже рада, что умерла, ведь теперь мне не придется терпеть такого нытика, как ты. Тем более, мне кажется, что ты умер намного раньше меня. Сдох, но даже не заметил этого.

– Нет, – сказал Даня, а потом заорал что есть силы: – НЕТ! Заткнись, сука! Заткнись!

Его прорвало. Он не мог больше сдержаться. Он заорал, заревел. Горе хлынуло потоком, как в каюты «Титаника». Он бросился к ней и схватил ее за волосы. Она захохотала.

Дэни, Дэни, Дэни-бой, не возьму тебя с собой.

Ты говнюк, а не отец, отсоси-ка мне конец.

Он бросил ее голову в темноту, попал в ближайшее дерево, и голова отскочила обратно к пню со смачным хрустом. Она упала, и Даня увидел ее мертвое лицо. Оно уставилось на него белыми пустыми глазами. Зрачков не было. А может, они были, но побелели. Даня не мог различить их. Язык распух и торчал наружу, кожа была цвета мела. В носу торчали длинные волосы. И они шевелились. Нет, это были какие-то насекомые. Сороконожки!

Голова молчала. Она просто застыла с мертвой маской на лице и с презрением смотрела на горе-мужа.

А смех звучал и дальше. Только смеялась не голова. Смеялся кто-то в лесу.

Кто-то справа.

Но Даня не мог оторвать взгляда от лица жены.

Вот теперь, только теперь он осознал до конца все, что произошло. Осознал только тогда, когда увидел ее лицо. Тело ничего не значило. Конечно, без него жить нельзя. Но тело – это всего лишь тело. Лицо – вот настоящее доказательство.

Он не узнавал ее. Он понимал, что это Катя. Он видел ее сережки, родинку на щеке, ее морщинки на лбу от ее хмурок, видел дырку в брови, где она когда-то носила пирсинг, еще до работы в банке, но он все равно не узнавал ее. Смерть сделала ее другой.

И тут кто-то коснулся его плеча.

Даня не сразу осознал, что кто-то тронул его. Он продолжал смотреть на мертвую Катю и думать о том, что жизнь на этом эпизоде подошла к своему финалу.

Она сказала, что Костя ушел вместе с ней. Костя покинул его. Означало ли это, что он мертв? Если да, то ради чего же ему тогда жить? Ну уж точно не ради сердечной боли, которая теперь будет с ним до конца дней. Он чувствовал ее. Она присутствовала в этом физическом мире, как черви в глазах трупа, как сок в желудке, как ногти на руках, как моча в пузыре. Так и боль плескалась в его груди, сжимая ее мертвой хваткой, стальными прутьями обвила его сердце. От боли он даже согнулся.

И только после этого понял, что уже продолжительное время на его плече лежит чья-то рука.

Он медленно повернулся.

***

Костя не помнил, откуда у него Пуппа и Наг, и также он не помнил, кто придумал им эти имена. Сколько малыш помнил себя, столько помнил и своих подопечных Пуппу и Нага. Возможно, их купил ему папа, как и все остальные игрушки – корабли для ванной, джип с открывающимися дверями, лазерные пистолеты со звуком и другие. Просто Костя был тогда еще мал и забыл об этом.

Наг и Пуппа были для него как вечно ссорящиеся братья-сорванцы.

Пуппа стремился стать хозяином в детской комнате, подчинить все игрушки себе, а Наг, наоборот, пытался свергнуть тиранию старшего брата и дать свободу всем.

Они неустанно вели сражения, и Наг обычно проигрывал, эти проигрыши давались ему тяжкой ценой.

Костя жалел Нага. Он много раз пытался прекратить драки, пытался остановить неугомонных братьев, но те продолжали вступать в баталии и споры.

А что Костя мог сделать? Что мог сделать трехлетний ребенок, когда опытный солдат, прошедший сотни сражений, взявший тысячи крепостей, и робот, созданный научной лабораторией с использованием самых передовых технологий, пытались выяснить отношения между собой? Пуппа и Наг уже взрослые, они повидали жизнь. Костя им был не указ.