Долгая машина

в мысли, в прошлое, в нигде…

За твоё душевное человечье…

За твоё душевное человечье,
за о самом главном на просторечье,
за среди всей сложности остального,
за – такое дело – родное слово…

И уже размякнет, и дрогнет нежно,
и уже он сам человек, конечно,
и как будто не был – вернулся снова,
и в ответ посмотрит… И будет слово.

В этом слове он – твоя кровь и ровня,
он тебя так понял, как будто обнял,
словно слышишь голос с последней клятвой,
видишь, как похож он, как будто брат твой…

В занесённом городе, в ясном поле
это слово мне говори ты, что ли,
говори не мне – говори кому-то,
но хотя бы раз, чтоб теплело будто…

Потому что, если оно согрело,
это слово самое – это дело,
потому что это равно спасенью,
потому что слух не уступит зренью.

С видом грустным и нелюдимым…

С видом грустным и нелюдимым
шёл по улице я домой,
как услышал, что пахнет дымом
и вечернею шаурмой.

Что-то жарили и крутили
по соседству невдалеке,
есть хотели, но больше пили,
говорили на языке…

Тихо голуби снег клевали,
попрошайки кидали взгляд,
полный крови, с лицом печали
умоляли душевно: «Брат…»

За щитами в сплошной рекламе
здешних выгод, цветных красот —
с костылями и фонарями
на скамейках сидел народ.

Или парочкою влюблённой,
как не видя вокруг конца,
проходили – из миллиона —
два счастливца. И два глупца.

Бестолковая, деловая,
жизнь простела, ещё терпя,
узнавая-не узнавая
и ломая саму себя.

Я не знаю обычней часа,
в чём секрет её и успех,
но горелый, но запах мяса
мне запомнился больше всех…

О чём знает птица…

О чём знает птица,
когда приударит мороз,
а юг только снится —
нелепый, конечно, вопрос…

О чём тихо знает
молчащая сухо трава,
когда поджигают
её, и она не жива.

О чём знает книга
раскрытого неба вверху…
Должна быть интрига,
должна быть строка на слуху.

Изложенный кратко,
хотя и наве?чен, и прост,
но свет как загадка,
читатель неписанных звёзд.

Легко и негромко
всей памятью, всею тугой,
ты знаешь о чём-то,
о чём не узнает другой…

Не требуй ответа,
но этот закон меж людьми,
несчастие это,
незнание это прими…

Поскольку на свете
нельзя быть в себе и везде,