Суданская трагедия любви

Мы сидим в кабинете главного редактора втроём: шеф – грузный, упитанный человек с лицом спелой дыни, на котором едва просматриваются маленькие глазки, прячущиеся под удивительно широкими седеющими бровями, я и Ашот. Внешность моего партнёра по командировке типично армянская. У него довольно длинный с горбинкой нос, слегка припухлые губы, чёрные густые брови, большие почти на выкате глаза. Мне подумалось, что смуглый цвет его кожи может помочь ему в Африке выдавать себя за африканца и легче выуживать из собеседников нужную информацию. Может, это один из аргументов, который он использовал для того, чтобы убедить шефа в его отправке со мной. Но возможны, конечно, и другие факторы, о которых, как говорится, история умалчивает.

Моё лицо исключительно русской внешности, с ямочками на обеих щеках, прямым носом, высоким лбом, бровями дугами и слегка оттопыренными ушами мне доставляло всегда удовольствие, когда я, бреясь, смотрелся в зеркало. Но за рубежом, на континенте, где преобладают лица с другим цветом кожи, это обстоятельство чисто славянской внешности в наше время может восприниматься не всеми положительно. Судя по письмам Юджина, к нему относились очень хорошо, но то и время было другое. Как-то будет сейчас, когда в каждом белом видят олигарха, охотящегося за добычей, а не помощника?

Такие мысли одолевают меня в то время пока шеф, посмеиваясь маленькими глазками, смотрит на нас несколько минут, ничего не говоря. Наконец, он изрекает:

– Ну, что, молодёжь? – Он произносит слово «молодёжь» с ударением на первом слоге не потому, что не знает правила произношения с обязательной ударной буквой «ё», а в порядке юмора, придавая нашему разговору менее официальный характер. – Готовы к подвигу? Сегодня не скажешь, как раньше говаривали «Курица не птица, Судан – не заграница». Теперь это очень даже заграница, да неспокойная.

Мне вспомнилось, что редактор уже говорил про курицу и что Судан не заграница, но напоминать об этом не стал: мало ли у кого какое любимое выражение. Ашот, правда, ухмыльнулся, но тоже смолчал, а шеф, наблюдая наше молчание, повторяет вопрос:

– Так, готовы, я спрашиваю, к поездке или нет? Может, какие вопросы есть?

– Естественно, шеф, готовы, – отвечает Ашот и смотрит на меня. – Деньги на карточки поступили, билеты куплены. Вопросов нет.

Я глубоко вздыхаю перед ответом. В отличие от Ашота, у меня вопрос есть и, как мне кажется, очень не простой. Во-первых, меня очень не радует совместная поездка с Ашотом, не смотря на его дружелюбие в последние дни и тот факт, что он уже ездил за рубеж и, стало быть, может подсказать, как и что надо делать. Что-то подсказывает мне, что его дружеское отношение может плохо кончиться. А во-вторых, мне не дают покоя суданские письма Юджина. И вобрав в себя воздух, как перед прыжком, я, стараясь всеми силами сохранять спокойствие, говорю:

– Мы готовы, но у меня есть одно деловое предложение.

Глазки редактора уставились на меня вопросительно, и он протягивает:

– Та-а-к, слушаю внимательно.

Я проглатываю слюну и продолжаю:

– Почему бы нам, в целях экономии средств, не разделить с Ашотом обязанности? Я буду готовить репортаж по южному Судану, а он по северному. Чем вместе ездить по одним и тем же городам с одними и теми же вопросами, не лучше ли нам разделиться? Я могу сразу же из Хартума отправиться на юг в Джубу и Вау.

Редактор молчит некоторое время, переваривая неожиданное для него предложение, а Ашот вдруг заёрзал на своём стуле, желая, видимо, возразить, но редактор опережает его:

– Ну, вы сначала должны представиться в Хартуме.

– На это уйдёт один день, – быстро отвечаю я.

– Да, конечно, – раздумывая, произнёс редактор. – Вообще мысль любопытная. Как ты думаешь, Ашот?

– Я не знаю, шеф, зачем это нужно. Евгений впервые едет за границу. У него могут возникнуть проблемы.

Ашоту явно не понравилась моя идея, и он занервничал, но редактор у нас отличается самостоятельностью принятия решений.

– Проблемы могут возникнут у каждого, – говорит он отрывисто. – Но на то мы и журналисты, чтобы с ними справляться. Ты тоже когда-то первый раз ездил и без провожатого. А тут может получиться два разных репортажа о юге и севере. Я удивляюсь, как мне самому не пришла в голову эта прекрасная мысль. Так и сделаем. Только, может, лучше Ашоту поехать на юг? – и редактор посмотрел на меня.

Сердце моё упало от одной мысли, что я могу не увидеть Вау, с которым уже фактически сжился, о котором мечтал. И я решаю открыть свои карты.

– Шеф, мне попал в руки интересный материал о юге Судана. Это письма переводчика, работавшего там в прошлом столетии. Мне было бы интересно увязать те годы с настоящим.

– О! – Воскликнул редактор. – Почему же ты мне сразу этого не сказал? И не показал письма. Да уж ладно. Теперь некогда разбираться. Но идея прекрасная. Перепишите командировочные задания соответственно. И быстро, чтобы я успел до ухода подписать.

Ашот выходит из кабинета мрачный, а я в восторге и поэтому не обратил внимания на вопрос коллеги, с которым нам предстояло вместе лететь, но только до Хартума. А вопрос был простой:

– Ты много вещей с собой берёшь? В самолёт разрешено только двадцать килограмм.

– Да, нет, – ответил я со смешком, довольный тем, что обрёл независимость, – возьму с собой дипломат и рюкзачок.

– Смотри, не опаздывай. Хочешь, я за тобой заеду?

Разумеется, мне этого не хочется никоим образом, и я вежливо отклоняю предложение, сославшись на то, что меня будут провожать друзья, что было сущей правдой: Анна обещала позаботиться о моей отправке.

Последний вечер дома проходит в обычных для такого случая переживаниях, связанных с проводами. Является Анна и другие гости, накрытый стол, провозглашение тостов. Когда всё после пиршества уже убрано, остаётся одна последняя ночь перед вылетом, я вновь углубляюсь в чтение писем, чтобы почувствовать себя как можно скорее в будущем через прошлое. С ещё большим нетерпением я раскрываю следующее письмо, начинающееся, как и все предыдущие, весьма неожиданно.

«Летят дни, летят. Ни догнать их, ни обогнать. Сегодня ровно месяц, как я в Судане.

Привет тебе, мой Джо!

Вчера прилетел представитель нашего посольства. Привёз с собой письма и газеты. Вот порадовал! Получил и твоё поздравление в минорном тоне. Тебе жаль, что нечего описывать, что всё по-старому. И между прочим сообщаешь, что начали строительство пятнадцатиэтажного дома и расчищают место под новую гостиницу. Для нашего городка с его стотысячным населением, по-моему, это события немаловажные и для меня, во всяком случае, неожиданные. Разумеется, твои сообщения не столь экзотичны, как мои, но грандиознее по масштабам.

Здесь за месяц, кажется, ни один камень не сдвинулся с места в городе Вау. В нашем посёлке, правда, появились две новые хижины. Но их строительство дело недолгое. Больше времени уходит на сбор тростника для них. Его срезают мужчины на другой стороне реки, а женщины переносят связки на головах, переходя реку вброд. Сейчас, в зимний период, воды в реке немного и потому ни крокодилов, ни бегемотов нет, и женщины спокойно и уверенно ступают босиком в воду. Впечатляющее зрелище.

Огромные тяжёлые связки тростника как бы плывут в воздухе, а под ними движутся, погружаясь по самые груди, женщины. Выйдя на противоположный берег, они ловко сбрасывают с голов свои ноши, раздеваются, если были во что-то одеты, и ополаскиваются в реке. Потом, помогая друг другу, снова поднимают вязанки и несут в посёлок. Нелёгкое это дело.

Но по твоей просьбе, Джо, рассказываю сегодня о городе. Вау находится от нас, вернее, мы от него километрах в пяти. В прошлое воскресенье я решил пройтись в город пешком. Это стало в посёлке сенсацией номер один на несколько дней. Меня потом многие рабочие спрашивали, правда ли, что я ходил в Вау пешком. Причин тому несколько. Во-первых, белые люди считаются здесь все без исключения господами, которые ничего не должны сами носить, сами делать и тем более далеко идти, когда можно ехать на транспорте.

И называют-то здесь белого человека не иначе, как «хаваджа», что в переводе с арабского означает «господин», то есть «хозяин». Слово появилось в период работорговли и, конечно, совсем не подходит в этом смысле к нам. Однако после периода работорговли это слово осталось, но его стали употреблять в более широком смысле, наделяя им каждого белого. Вместе с тем сохраняется и раболепие к любому белому. Тем более, что здесь, если уж появился белый, то он и начальник, и с деньгами. Особенно это относится к арабам, которые сюда пришли захватчиками после семилетней войны между севером и югом. Про арабов говорят, что для них главное – это получить офис, чтобы можно было сесть за стол и приказать слуге: «Принеси чай!».

Вторая причина сенсационности моей пешей прогулки заключается в относительной неспокойности здешних мест, которая идёт, как я понимаю, не столько от остатков первобытного строя, то бишь племён, сколько от цивилизации. Ибо племена будут кого-то грабить и убивать ради выгоды. Другое дело недавняя война, в которой победу одержали арабы. Но именно им на юге особенно трудно. Говорят, что с наступлением темноты ходить по дорогам опасно. И Рита, узнав о моей прогулке в Вау, очень испугалась и просила больше так не ходить. Но я-то ходил днём и не боялся, потому что к русским отношение у местного населения, как я уже писал, великолепное.

Из посёлка в Вау ведут две дороги, которые сходятся перед городом. Я выбрал, как выяснилось позже, более длинную, и с фотоаппаратом на шее бодро запылил вперёд. Асфальта ни в посёлке, ни в городе нет, а пыли вполне достаточно, чтобы в ней утопать по щиколотку, о чём я очень скоро пожалел. Настроение было чудесное. Ещё бы – в середине зимы идти под палящим солнцем в рубашке с коротким рукавом, в шортах, с аппаратом, заряженным цветной плёнкой, да по Африке! Мечта.

Но на всякий случай не забываю, что на этом прекрасном континенте есть свои недостатки в виде дикой жизни, включая, скажем, змей, поэтому иду, озираясь по сторонам и по самой середине дороги. Справа и слева саванна, покрытая густой высокой травой. Но у дороги она была выжжена, очевидно, специально от змей. Однако прошло время, и трава снова отросла, но не так высока вдоль моего пути. Где-то далеко впереди вижу островок манговых деревьев. Там, вероятно, сделаю первый снимок. Перевожу взгляд ближе. Стоп! Что это? В нескольких шагах впереди навстречу ползёт змея. Но она у края дороги. Зеленоватая, метра полтора длинной и пальца в два толщиной. Вообще, в тот момент она показалась мне крупнее, но я уже делаю скидку на страх, у которого глаза велики.

Змея уползла в траву и кто знает, что у неё потом было на уме. Постоял я некоторое время, раздумывая, сколько могу их встретить ещё, но стыдно было возвращаться, и потому пошёл дальше. Каково же было моё изумление, когда по следу, оставленному змеёй, я увидел, что она ползла мне навстречу как раз посередине дороги, и я не мог видеть её в толще пыли, а она сама испугалась меня и свернула благоразумно в сторону. А если бы она спала, да я вдруг взгромоздился ей неожиданно на спину своим лаптем, то показала бы мне она кузькину мать.

С такими мыслями я продолжаю путь. И природа теперь мне кажется менее заманчивой. Но ненадолго. Навстречу идёт человек. Это негр. В руке у него копьё, за локтем висит нож. Всё, как положено для местных племён. Из одежды только шорты. Он средних лет. Впрочем, возраст определить трудно. Голова покрыта короткими завитушками волос. Лоб пересекают четыре горизонтальные полоски. Нижняя губа слегка проваливается в рот, так как отсутствуют нижние передние зубы. Я уже знаю по этим признакам, что это человек из племени Динка, самое многочисленное племя в этом районе и потому господствующее. Почти все руководящие посты в Вау заняты представителями племени четырёх полос на лбу. Полоски либо горизонтальные, либо лучеобразно расходятся от центра лба к вискам.

Я успел к этому времени усвоить самое необходимое из арабского лексикона и приветственно говорю:

– Ассалям алейкум!

Негр радостно отвечает «Уалейкум салям!» и останавливается. Дальше моих знаний арабских слов не хватает, и я перехожу на английский. Но его не знает мой собеседник. Негр участливо интересуется, почему я иду пешком и почему мне не дали машину. Я догадываюсь, о чём он спросил, и объясняю жестами. Представляешь, как это смешно? Показываю ему пальцами, потом топаю ногами, изображая ходока, показываю на себя и восторженно говорю «коис», что означает «хорошо». Обвожу вокруг рукой, кручу головой и показываю на глаза, говоря опять «коис». Денка хохочет, очевидно, догадавшись, что я люблю ходить пешком, и тоже говорит «коис». Тут вполне естественно у нас обоих возникают совпадающие желания: у него – позировать, у меня – увековечивать на плёнке своим аппаратом великолепный образец прошлого (правда, начинаю привыкать к тому, что это и настоящее).

Добираюсь до города. Он невелик. Насколько мне известно, население всего около шестидесяти тысяч человек. Множество тростниковых круглых хижин с конусообразными крышами из скреплённых между собой связок тростника. Довольно простые сооружения. Но ближе к центру маленькие одноэтажные домишки из кирпича с островерхими, но иногда плоскими крышами. Дома похожи на глиняные сарайчики. Они часто окружены невысокими кирпичными стенами. Почти в каждом дворе растут высокие деревья. Это чаще всего манго. Более внушительное здание у канисы, то есть местной католической церкви. Оно повыше других домиков, подлиннее, с пристройками, портиками. По всей длине стен высокие продолговатые окна округлые сверху. Но они закрыты снаружи чем-то типа фанеры от солнечного света. С одной стороны у входа подобно огромному охраннику возвышается пышное дерево пипал.

Асфальта нигде не вижу. Улочки относительно широкие. На одной из главных магазины лепятся друг к другу, иногда просто отгорожены тонкими перегородками. Помещения тёмные. Свет включают при входе покупателя, тут же предлагают купить ткани, рубашки разных расцветок, брюки, сбавляют цену, если говоришь, что взял бы подешевле, и обязательно благодарят за покупку и посещение. Это приятно. У нас в стране с благодарностью похуже. Но тут вся торговля частная. Она вынуждает к вежливости. Товары-то примерно одинаковые в лавочках, так что от умения завлечь покупателя зависит успех торговли.

Повсюду обувь лежит рядом с одеждой, парфюмерией, напитками, галантереей. Но что-нибудь обычно преобладает. Есть магазины и покрупнее. Например, у грека Маноли магазин большой, туда и подниматься нужно по ступенькам. Здесь мы покупаем сахар, когда есть. Иной раз нет завоза, и тогда Маноли нам русским выносил в маленьком кулёчке сахар, чтобы не видели другие покупатели, и давал его бесплатно в счёт будущих покупок. А однажды, когда ещё не привезли сахар, он усадил меня и Петра, с которым мы пришли, возле магазина на табуретки и вынес по чашечке кофе, чтобы мы пили, пока он найдёт немного сахара для нас.

Вообще, в Вау работает, можно сказать, интернационал. Самые крупные магазины здесь у греков Николаса и Маноли. Англичане строят дорогу. Англичане устанавливают холодильники на пивзаводе, который строят бельгийцы. Итальянцы занимаются строительством моста через реку Бахр-эль-Джебель, так называется в здешних местах Белый Нил. Болгары поставляют сырьё для нашего консервного завода (томат-пасту). Китайцы лечат и учат. На днях один китайский преподаватель приводил к нам на завод на экскурсию студентов техникума из Вау. Завод им понравился. Такие тут международные отношения.

В этот раз я в магазины не захожу, так как просто гуляю по улицам. Выхожу на рынок. Это экзотика. Великое множество продавцов сидят на земле со своим товаром. На подстилках сомнительной чистоты самые разнообразные фрукты, и овощи, лепёшки, дурра, мясо, рыба с невероятным количеством сидящих на всём мух. Мы здесь никогда ничего не покупаем. Боимся инфекции. Вперемешку с продуктами лежат наконечники для копий, ножи, стрелы для луков, рыболовные крючки.

Между продавцами узкие коридоры для покупателей. Я иду, иногда делая снимки. Вдруг замечаю, что за мной увязалась девочка лет пятнадцати и что-то непрерывно говорит. Из одежды на ней только короткая юбочка. Полные груди обнажены. Стараюсь, не замечая её, идти вперёд, но она следует за мной, продолжая свою, как мне кажется, убеждённую речь. В это время нас догоняет высокий интеллигентно одетый араб. Я заговариваю с ним, спрашиваю, не знает ли он, что хочет эта девочка. Он отвечает, что то, чего она хочет, мне не нужно и что-то резко говорит девочке. Она неохотно отстаёт от меня, а я отправляюсь в обратный путь, который проходит без приключений.