Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

– Да уж были, – засмеялась она, – но это теперь не имеет значения, поскольку, как выяснилось, у меня в крови нет вирусов СПИДа, а, во-вторых, я собираюсь замуж.

Не читая, Настенька подписала протокол, и ушла. Вечером она опять рассказывала Леониду Евгеньевичу о допросе. Услышав, что Настенька рассказала следователю о встречах с иностранцами, Пермяков схватился за голову:

– Настенька, до чего же ты наивна. Ты мне всё дело испортишь. Как же можно было говорить следователю о таких вещах? Ведь они ничего не знали. Ты даже мне этого не сообщала. А теперь это им как мёд на хлеб с маслом. Они так это обыграют, что тебя любой суд примет за распутницу.

– Леонид Евгеньевич, – губы Настеньки задрожали, и она закусила нижнюю до боли, чтоб успокоиться, – я привыкла говорить правду. Если я что-то делала неправильно, так всё-таки делала, и нечего отрицать.

– Милая моя, – взмолился адвокат, – кто же тебя просит обманывать? Но тебя не спрашивали об иностранцах. Зачем же давать лишний козырь в их руки? Ты пойми, что на суде будет настоящая война между прокурором и мною. Война за то, виновна ты или нет. А ты своим признанием мне прямо нож в спину вставила.

– Ну, извините, Леонид Евгеньевич. Честное слово, не ожидала сама, что заговорю об этом.

– Ладно уж, извиняю. Только, если у тебя ещё какие-то сюрпризы есть, скажи мне заранее. Просто тебе же хуже. Настройся выслушать о себе лишнее ведро грязи, которого могло и не быть.

Пермяков улыбнулся и, постучав по своей голове ладонью, сказал:

– Хорошо, что тут есть кое-что. У меня для суда такой сюрприз приготовлен, что они никуда не денутся, а тебя оправдают.

Настенька вскинула ресницы. Голубые глазёнки вопросительно и с надеждой уставились на адвоката.

– Э, нет, – закачал головой Пермяков, – говорить тебе не буду. Ты тут же выдашь с потрохами. Сказал тебе только для того, чтобы ты особенно не переживала. Береги будущего малыша.

– А вы откуда знаете, – изумилась Настенька.

– Я ж тебе говорю, что никаких сюрпризов не должно быть для меня. Спасибо, что кроме тебя есть люди, которые предупреждают вовремя.

Судебное заседание было назначено на утро четверга двадцать третьего июня. Небольшой зал заполнился до отказа. Кроме родных Настеньки пришли почти все сотрудники музея, новые друзья Настеньки из литературного объединения, Наташа с Викой и её другом Игорем, несколько журналистов. Появился и кто-то из родственников Вадима. Процесс заинтересовал многих. Ожидалось, что длиться будет он не один день. Сколько именно, никто сказать не мог. Участники заняли свои места. Настенька впервые оказалась на скамье подсудимых.

За день до суда, Леонид Евгеньевич говорил Настеньке, что судья будет, к сожалению, мужчина, который очень дружен с прокурором. Раньше предполагалась женщина, однако закулисные игры очень сложны. Прокурор сумел организовать назначение Косторского.

Суд появился в зале – все встали. Началась обычная процедура представления суда. Задан вопрос, есть ли отводы. У обвинения – нет. У защиты…

Леонид Евгеньевич поднялся:

– Уважаемый суд, я заявляю отвод председательствующему судье.

– Причина.

– Имеется. Сегодня в журнале появилась публикация автора Аликберова, в которой есть такие строки, зачитываю дословно: "Наконец-то судебное расследование по делу об убийстве Вадима Попкова подходит к концу. Председатель суда Косторский сообщил редакции, что виновная в убийстве Александра Болотина признала свою вину и потому процесс не обещает быть долгим. Надеемся, что читатель будет скоро извещён о справедливом возмездии".

Зал слушал в напряжённой тишине, а Пермяков продолжал говорить:

Данная статья, ссылаясь на председателя сегодняшнего заседания, называет мою подзащитную преступницей, хотя дело даже не рассматривалось в суде. Статья оказывает прямое давление на суд, а, если было заявление судьи, упомянутое в статье, то это прямое нарушение презумпции невиновности. Статья сто шестидесятая Конституции СССР гласит: "Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а так же подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом". В статье тридцать шестой говорится: "предание обвиняемого суду не предрешает вопроса о его виновности". В статье семьдесят седьмой, части второй говорится: "признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказательств".

Полное, почти квадратное лицо председателя суда во время выступления адвоката начало краснеть от кончика носа, который и до того был розоватого цвета, а к концу речи стало совсем бурым. Получив из рук Пермякова журнал со статьёй, судья Косторский поднялся и объявил, что суд удаляется на совещание.

Спустя несколько минут судебное заседание было отложено на неопределённое время до следующей информации. Это напоминало театральный спектакль, в котором неожиданно закрыли только что раздвинувшийся занавес. Зрители не успели ничего увидеть, а приходилось уже расходиться.

Для Настеньки несколько минут, проведенные на скамье подсудимых были очень трудными. Как ни готовила она себя морально к ситуации, но оказаться под взглядами десятков людей в ожидании, когда тебя начнут избивать словами, начнут раздевать душу всевозможными подробностями, о которых не хотелось вообще говорить, не то что перед всеми, это было значительно труднее, чем казалось, и далеко не так, как в кино. Напрягшись всем телом ещё до появления судей, Настенька не успела войти в ритм, чтобы постепенно расслабиться, когда всё вдруг кончилось. Она даже не поняла хорошо или плохо для неё то, что произошло. Ведь придётся снова настраиваться, снова напрягаться, а перед этим несколько дней нового томительного ожидания неизвестности.

Расходившиеся люди приветственно махали Настеньке руками. Большинство сочувствовало ей. Какая-то очень представительная женщина, сидевшая в первом ряду и внимательно смотревшая с самого начала на Настеньку, поднялась и хотела, очевидно, направиться к девушке, но в этот момент к ней подошёл прокурор и, взяв её под руку, повёл на выход. А к Настеньке уже спешили мама, папа и Верочка.

Спустя несколько дней, дорогой читатель страниц истории, а именно двадцать восьмого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в Москве раскрылся занавес другого спектакля – политического. Режиссёры собрали зрителей и участников в надежде сдвинуть с места затоптавшуюся, по их мнению, на месте перестройку. Это была постановка судебного процесса над происходящим в стране, где роль председателя суда исполнял пока Михаил Сергеевич Горбачёв. Многочисленные адвокаты и свидетели, кто покрупнее, кто помельче, выступали с обвинениями и в защиту перемен, демонстрируя впервые будто бы наконец-то пришедшую настоящую гласность. Я не оговорился, обронив слова "будто бы". По замыслу одного из авторов сценария и его главного исполнителя не предполагалось, например, получение письма знаменитой к тому времени противницы такой перестройки Нины Андреевой. Но письмо пришло, и зачитано не было. Зато о нём сказал известный всей стране, любимый ею актёр Михаил Ульянов. Это его выступление, увы, не стало лучшей ролью в жизни. Прежде ему удавалось выбирать для себя сценарии, роли в которых заставляли миллионы зрителей влюбляться в актёра, в его героев. Это был тот редкий случай, когда талантливый исполнитель сыграл не присущую ему роль, говоря с трибуны партийной конференции:

– Статья Нины Андреевой застала нас врасплох. Многие, не все, но многие уже вытянули руки по швам и ждали следующих приказаний… Но не в ней дело, дело в нас, что мы перепугались её письма. Вот что страшно… и хоть душа болела, а подавляющее большинство замерло и ждало предначертаний. И понимали, что это неверно, а ждали, тряслись, послушливо и обречённо ждали… Оглушила нас на время эта статья… Сейчас поди, разберись: кто "белый", кто "красный". Очень сложно.

Пожалуй, последние слова были самыми искренними, отражающими существо положения. Миллионы людей, читая газеты и журналы, смотря передачи по телевидению, да и приходя в театры, начинали теряться в догадках, что же правильно в этой жизни, что теперь является белым, а что чёрным.

Но Горбачёв не понял всей трагедии выступления актёра. Не понял, что именно мучает простых людей, живущих по ту сторону от Кремлёвской стены. Для него важна была чистая политика, которую и представляла, по его мнению, Нина Андреева. Потому, услышав выступление Михаила Ульянова и радуясь, что может так запросто поговорить с народным любимцем, сказал ему с Президиумной высоты:

– Михаил Александрович, она прислала письмо. Вот здесь сейчас к нам поступило, передали. Члены Президиума будут читать письмо. Она настаивает на своём".

Горбачёв, стало быть, уже прочёл письмо к делегатам, раз знал, на чём настаивает автор, но ни проинформировать участников конференции о свидетельском показании Нины Андреевой, ни ответить на её письмо не посчитал нужным, в чём и было одно из подтверждений его лжедемократизма.

Что же касается самой Нины Андреевой, то она не преминула, не медля ни минуты, откликнуться на растерянное выступление Ульянова своим письмом.

"Посмотрела Васпо ТВ на трибуне Всесоюзной партийной конференции, прочла в "Правде" Ваше выступление. И очень мне стало жалко всех вас, "застигнутых врасплох", "оглушённых", "перепугавшихся" насмерть, тех, кто "замер и ждал предначертаний", "тряслись, но терпеливо, послушно и обречённо ждали" указующего перста "бедного химика-алхимика", вас, не способных разобраться "кто белый, кто красный". Конечно, для тех, кто истово и спешно "выдавливает по каплям из себя раба", такой страх понятен. Но как же Вы и, как мне кажется, талантливый актёр, воплотивший на экране незабываемые образы героических представителей своего народа, так оконфузились?!? Мне представлялось, что играть героя на сцене означает хоть чуть-чуть быть им в жизни. Увы, как видно, героизм на сцене и животный страх в жизни вещи для некоторых вполне совместимые.

Исходя из нежелательности для Вашего здравия подобных стрессов в дальнейшем, вдруг кто-либо напечатает вновь "горькое и жутковатое", я бы при случае не возражала в личной беседе на берегах Невы обсудить с Вами то, что Вас так потрясло. Естественно, без "вытягивания рук по швам" и "проклятого страха, который сидит в наших генах".

3 июля 1988 года

г. Ленинград

Нина Андреева"

Но и на это письмо ответа не поступило.

Между тем, спектакль продолжался. Одним из участников судебной постановки был и наш растущий в своём мастерстве не по дням, а по часам актёр и подсудимый Ельцин. Именно здесь, в Кремлёвском Дворце Съездов, он услышит от главного ненавистного ему оппонента Лигачёва дружеское "ты не прав, Борис", что и позволит ему обрести небывалую популярность. Но до этого нужно было дожить.

Я не стану отправлять моего высоко интеллектуального читателя, хорошо помнящего все события этого романа, к Пленуму городского комитета комсомола, который происходил в Ялте, когда простой комсомольский работник Инзубов сумел выступить с открытой критикой первого секретаря горкома комсомола. Я не стану сравнивать его выступление, как оно готовилось и какими были последствия для него с выступлениями Ельцина на Пленуме ЦК партии и вот теперь на партийной конференции. Думаю, читатель сделает это сам без моей подсказки.

Скажу только, что согласен с вами, любезные критики, в части большого различия между этими событиями по их масштабности. Одно едва ли не самое маленькое, другое чуть ли не самое большое. Это так, но, смотря откуда глянуть на это дело.

С одной стороны, для того человека, которого в Ялте грубиян Никульшин снимал с работы за то, что тот не желал смазывать мёдом ему ступни ног, выступление Инзубова с критикой зарвавшегося хама было куда важнее, чем путаные слова Ельцина на Пленуме ЦК с просьбой о выводе его из состава Политбюро. И то, что в Ялту приехали комсомольцы из Свердловска поблагодарить простого комсомольца, отважившегося в обычное время сказать открыто правду, которую они не осмеливались сказать в области, когда там, кстати говоря, правил бал Ельцин, весьма показательно.

Республиканская и центральная комсомольская печать поддержала того, кто не боялся открытой критики ради пользы дела, ради своих товарищей, но не ради постов, зарплат и привилегий себе самому. Из маленьких таких событий вырастали большие дела.

А с другой стороны, большие события, влияя собой на всю жизнь в стране, несомненно, оказывали воздействие и на судьбу отдельно каждого человека, даже если он не обращал на них внимания. В жизни всё взаимосвязано, чего и нельзя забывать.

Но вернёмся к событиям партийной конференции и к одному из главных участников этого представления, в то время ещё товарищу, Ельцину. И кто может лучше него, многолетнего, многоопытного партийного функционера рассказать на своём примере, как можно было стать делегатом и в его областной партийной организации, рассказать о системе, которую он критикует сейчас, когда она ему мешает, но не тогда, когда она мешала другим, помогая ему оставаться у власти? Пусть поговорит сам Ельцин:

– … к партконференции готовились. Тщательнее обычного избирали делегатов, причём избирали по инструкции, разработанной ЦК. В организации псевдовыборов активно преуспел Разумов, первый зам. зав. орготделом ЦК. Все кадровые вопросы были практически в его руках и потому субъективизм, симпатии, антипатии, протекционизм были проявлены в полной мере.

Я тогда находился как бы в изгнании, работал в Госстрое, и руководству партии, властям, конечно, не хотелось, чтобы я вернулся к политической жизни. А я в себе чувствовал и силы, и желание начать работать по сути заново, да и принципы не позволяли мне спокойно, без борьбы уйти с политической арены.

Партийные организации страны стали выдвигать меня делегатом на конференцию.

Позволю себе вмешаться, любезный читатель. Не сами по себе люди выдвигали Ельцина. Ими вполне руководили. Выборный штаб, не официальный, не обозначенный документально, у Ельцина существовал. Отчего же не сказать этого людям, если уж честно?