Траектории СПИДа. Книга первая. Настенька

– Замуж – это другое дело, – проговорил Иван Матвеевич. – Тут, брат, и разговор другой.

– Какой я тебе брат, дедуля? – Совсем развеселилась Настенька. – Скорее уж сестра.

– Так говорят, – сердясь, вступилась за мужа Татьяна Васильевна. – А замуж ещё пагади сабираться. А то ишь ты, уж замуж невтерпёж, – заключила она назидательным тоном, вспомнив пример из грамматики русского языка со словами, оканчивающимися на "ж".

– Ладно, бабуль, – усмирительным голосом проговорила Настенька, – Что же я не знаю, что значит "брат ты мой"? Хороший переводчик, как у нас говорят, должен, прежде всего, в совершенстве знать родной язык, а во вторую очередь иностранный. Но в незнании русского ты меня вряд ли упрекнуть можешь. И всё же замуж не замуж, а бежать мне пора. В ожидании даже красивой девушки, каковой вы меня не одни, я надеюсь, находите, держать долго человека не следует. Тем более что стоит он с машиной аж на улице Воровского, где, сами понимаете, прокуратура, посольства, так что долго спокойно не постоишь. Правда Вадим есть Вадим. Ему всё почти можно.

Последние слова слетали с губ Настеньки в то время, как она натягивала сапоги, бросала снятые после показа туфли в сумочку, надевала белую шубку, вовремя снятую с вешалки и подставленную для надевания заботливой бабушкой, нахлобучивала на голову такую же белую шапку-ушанку.

Настенька не могла себя назвать модницей на сто процентов. Сама она за тряпками не бегала, ни у кого ничего не просила, но может потому, что в этом не было необходимости, так как родители и любимая сестрица старались во всю и присылали всего впрок, чтобы их младшенькая ни в чём не нуждалась. За модой они следили сами, Настеньке же оставалось только выбирать из присланного, что она и делала совершенно спокойно, раздаривая часть своим подружкам и не превращая одежду в культ.

При выходе из дома на пороге Настеньку захватил порыв ветра и неожиданно быстро залепил глаза снегом. Играла декабрьская метель. Настенька подумала, что хорошо, конечно, если бы Вадим ожидал с машиной здесь, в самом Ржевском переулке, у этого старинного дома, но ей не хотелось пока давать ему свой адрес, боясь назойливых встреч и проводов, потому теперь пришлось идти навстречу снегу до выхода на улицу Воровского.

По пути она задумалась над одним странным, как ей показалось, обстоятельством. Дед назвал Вадима, которого она считала уже почти своим женихом, обормотом, фактически оскорбив его, а Настенька почему-то совсем не обиделась? Почему? Неужели она сама себя обманывает? Может Вадим ей вовсе не нравится и ей лишь хочется иметь рядом с собой его богатство,связи, уверенность в себе или она просто уступает его явной настойчивости в стремлении к ней?

Может это и так, но разве этого мало? – возразила она своему голосу?

– Мало, очень мало, – отвечал он. – Должна же быть и любовь.

– Но она есть, по крайней мере, с его стороны. Говорят, обоюдная любовь – это великое счастье, однако она так редко встречается.

– А куда тебе спешить? – Сердился голос. – Вдруг встретишь, а не будешь уже свободна?

– Вдруг, вдруг, – передразнивая голос, тоже сердилась Настенька, – А если не встречусь и состарюсь? Да и кто сейчас в настоящую любовь верит? Где она? Ау, где ты? – ехидно звала Настенька прячущуюся от неё любовь. – Нет, не отзывается. Да и всё сегодня так быстро меняется, что не знаешь, чего ещё ждать. Нет, будь что будет. Кроме того, ничего я пока и не делаю. Только еду с ним.

– Ну-ну, – проворчал голос, – езжай. Посмотрим, что из этого выйдет. Но я предупреждал.

"Волга" Вадима стояла уже солидно припорошенная снегом, но с урчащим невыключенным мотором, чуть поодаль от ворот прокуратуры. Вадим заметил приближение девушки, вылез из машины навстречу и со словами "Прошу, мадам" открыл переднюю дверцу.

– Нет, я сяду лучше сзади, – решительно заявила Настенька.

Дистанцию в отношениях она решила пока сохранять. Вадим хмыкнул, однако спорить не стал: слишком трудно удалась ему их первая совместная поездка и предстоящий первый вечер, чтобы сразу испортить всё спорами.

Машина плавно тронулась и покатила к проспекту Калинина. Навстречу неслась Москва с обычной своей жизнью, по-вечернему устало мигая фонарями сквозь ветряные струи снега. Москва ещё не знала, что именно в эти дни, именно среди этих улиц, на какой-то древней Ямской рождались грядущие большие перемены.

Больше восьми месяцев к этому дню жил в столице и собирался начать новый стиль жизни, новый этап биографии, свою последнюю завершающую эпопею бывший совсем недавно первым секретарём обкома партии, а теперь буквально с сегодняшнего дня, то есть с двадцать четвёртого декабря, первый секретарь горкома партии Борис Николаевич Ельцин.

Это назначение могло бы показаться понижением в карьере. То командовал целой областью, а то лишь городом. Но невероятно огромна разница между далёкой Свердловской областью и городом Москвой. То, что совершенно недоступно было секретарю Свердловского обкома, что могло лишь сниться великому боссу на Урале и в Сибирской тайге, здесь в Москве и только здесь могло стать реальностью. А для этого край как нужно было стать именно секретарём Московского горкома. И какое же счастье для него, что самый главный пока человек-препятствие не раскусил, не догадался, не дотёпал в своём высоком кресле Генерального секретаря, не допонял генеральским своим умом таких простых вещей, которые простой народ с его вечной смекалистой мудростью назвал бы своими именами: пустили козла в огород; на груди змею пригрел; сунь палец – он и руку откусит; волк в овечьей шкуре и так далее.

Когда по прямому проводу из Кремля в Свердловск понеслись слова с предложением переехать в Москву на более высокую должность министра Союза, Борис Николаевич твёрдо дал отказ. Этот звонок не был неожиданностью. К чему лукавить? Перебраться в Центр входило в его программу, но не министром же. Кто из министров и когда становился главой партии, главой Советского государства? Да никто и никогда. Согласись на министра, и будешь всегда ходить под Домокловым мечом. Чуть не понравишься и слетишь – только тебя и видели.

А разве для того он баньки сибирские с девочками и мальчиками по вкусу высшим партийным боссам организовывал? Для того ли верхушку власти на охоту по привязанным кабанчикам да лосям возил? Ради этого ли служил и услуживал столько лет высшим чинам, как это делали для него низшие?

Да и советники не рекомендовали соглашаться. Говорили:

– Подожди, пока предложат секретаря ЦК. Этот путь в Политбюро партии прямее. Смотри, разве Горбачёв из Ставропольского края не пришёл в Москву сразу секретарём? А ведь Свердловская область не чета Ставрополью. Значительно крупнее и важнее. Так что соглашайся только на секретаря. Над этим уже работают.

А пока не пробился, приходилось продолжать пятки подлизывать и славу живущим наверху петь. То, что сам он, как и многие другие, перестал быть настоящим коммунистом, а может, и никогда не был им, было ясно ему давно. Достаточно было бы вспомнить самые первые обязанности коммуниста, записанные в Уставе о том, что коммунист должен быть честным и принципиальным. Ведь о какой принципиальности коммунистов можно говорить, судя хотя бы по выступлениям их, например, на двадцать шестом съезде партии, где каждый партийный лидер обязательно употреблял фразу "лично Леонид Ильич Брежнев", говоря о его вкладе в дело строительства социализма, или "лично дорогому Леониду Ильичу Брежневу", произнося слова благодарности.

Далеко ли ушёл от них сам Ельцин? С чувством неприязни к самому себе вспоминал он своё выступление с трибуны съезда в восемьдесят первом году. Что говорить, конечно, событие было волнующим. Почти пять тысяч делегатов со всей страны, больше ста двадцати делегаций из зарубежных государств, сотни кино и фото камер нацеленными объективами фиксируют каждое твоё движение для демонстрации всему миру. Тут любое неверное слово, каждый даже случайный жест, не так понятый выше, мог послужить причиной краха карьеры.

Ельцин был предельно осторожен. Речь была отточенной не хуже, чем у других выступающих. И начал её произносить тогда уверенно, будто не сомневаясь сам в правдивости произносимых слов:

– Товарищи! Минувшее пятилетие стало крупной вехой в героической летописи Страны Советов. Как демонстрирует очередной съезд партии, её сегодняшний день – это могучие производительные силы, которыми располагает наше общество, это – блага, которые реально даёт развитие социализма советским людям, это – мир и покой, хранящий их.

Пожалуй, в этих словах было немало правды. Во всяком случае, мир и покой были и есть в стране у людей. Но дальше:

– А всё это результат мудрого коллективного разума, титанического труда, несгибаемой воли и непревзойдённого организаторского таланта Коммунистической партии, её боевого штаба – Центрального Комитета и Политбюро во главе с товарищем Леонидом Ильичём Брежневым.

Вот уж последнее сказанное совсем смешно. Разве не знал он сколько в то время ходило анекдотов о Генеральном секретаре, который давно уже перестал быть действительно генеральным, а являлся фактически простой пешкой, не могущей больше никогда стать ферзём и делал только то, что ему подсказывалось, рекомендовалось, предписывалось. И на трибуне-то стоял с трудом, и смех вызывал откровенный в зале своими ремарками, когда не понимал напечатанный для него текст выступления, но продолжал руководить и против никто ничего не мог сказать, как и Ельцин. Но ведь никто и не заставлял петь лишнюю хвалу.

Скажем, Президент Академии наук страны академик Александров, выступавший как раз перед Медуновым, после которого шёл по списку Ельцин, на том же съезде сумел обойтись без славословия в адрес Брежнева, не назвав его дорогим и не определив его личного участия в помощи советской науке. Ельцин с его амбициями и с перспективами на будущее так поступить не мог и потому говорил, скрывая неприязнь:

– Каждый из нас постоянно ощущал, какой трудной и напряжённой была работа Центрального Комитета, его Политбюро, лично товарища Брежнева.

В порыве подобострастия и желания вырваться вперёд Ельцин тогда упоминал Брежнева, воздавая ему хвалу, даже чаще других областных партийных лидеров, но не забывая показать и свои собственные заслуги. Медленно, с расстановкой, весомо он говорил об успехах своего Среднего Урала:

– Область все годы пятилетки награждалась переходящим Красным Знаменем за победу во Всесоюзном социалистическом соревновании. Эта высокая оценка умножала наши силы, давала возможность полнее использовать экономический, научный потенциал, высококвалифицированные кадры рабочих и специалистов, которыми располагает Средний Урал.

Обком партии стремился наиболее эффективно использовать эти факторы, искал пути повышения действенности своего влияния на развитие экономики и социальных процессов присущими ему формами как органа политического руководства.

Одним из таких путей было усиление партийного влияния на связь науки с производством. С большой благодарностью восприняли свердловчане добрые слова, сказанные об этом Леонидом Ильичём Брежневым в докладе, и ответят делом на такую высокую оценку.

Ну вот кто тянул Ельцина за язык сказать в этой части речи о Брежневе? Какое имел отношение Брежнев к связи науки с производством на Урале? И когда это Ельцин успел узнать о том, что его земляки восприняли с большой благодарностью слова Брежнева, сказанные им в докладе съезду двадцать третьего февраля, если сам Ельцин был допоздна на заседании съезда, а вышел на трибуну с почётного места в Президиуме двадцать пятого?

Естественно, мнения земляков по этому поводу никто спешно не собирал, кроме разве газетчиков, и Ельцину не телеграфировал, да и само выступление его было написано и завизировано к произнесению задолго до начала съезда.

О какой принципиальности могла идти речь хотя бы в этом вопросе? Но этим его словам с упоминанием имени Брежнева аплодировали, как и тогда, когда, завершая выступление, сибирский партийный чиновник высшего ранга Ельцин давал обещания по своему краю, упоминая опять не всуе своего партийного босса:

– Предлагается увеличить выпуск товаров культурно-бытового наз-начения и хозяйственного обихода в полтора раза, к чему привлечь пра-ктически все предприятия. Это реально, так как после указаний товарища Брежнева на пленуме мы чувствуем заинтересованное отношение к этому вопросу практически всех министерств и ведомств. (Словно до этого указания министерства не интересовались своей работой).

Товарищи! Областная партийная организация будет настойчиво бороться за осуществление этих мер, за выполнение решений съезда, планов одиннадцатой пятилетки, ибо у нас нет иных целей, кроме целей партии (тут Ельцин скривил по обыкновению губы, явно кривя и душой) нет выше долга, чем отдавать все свои силы, знания и опыт процветанию любимой Родины. (Аплодисменты – ему поверили). Из документов же двадцать шестого съезда КПСС мы видим будущее нашей страны, будущее нашего края.

И коммунисты, все трудящиеся Свердловской области заверяют делегатов съезда, Ленинский Центральный Комитет, лично Леонида Ильича Брежнева, что за это грандиозное и прекрасное будущее они будут бороться со всей революционной страстностью и непоколебимой преданностью делу Коммунистической партии.

Продолжительные аплодисменты провожали Ельцина, кривившего

душой, на почётное место в Президиуме.

Да, принципиальным коммунистом, а стало быть и честным, Ельцина назвать было нельзя, и он это прекрасно понимал. Однако Брежнев его так и не выдвинул выше, как ни восхвалял его Ельцин. Так ведь все хвалили, а переплюнуть по-настоящему заметно не удалось. Нужна была кропотливая многосложная скрытая от посторонних глаз аппаратная работа.

Вот, к примеру, Сергей Фёдорович Медунов оказался ближе к Ге-неральному. В ЦК из секретарей Краснодарского крайкома попал раньше Ельцина, хоть и имел за собой чёрный хвост с исчезновением секретаря горкома партии, слишком много знавшего о своём краевом начальнике. Тут сыграла, конечно, определённую роль история с пребыванием Брежнева на Малой Земле и публикация книги Брежнева, которую Медунов назвал в докладе шедевром, сопоставимым только с гениальным произведением далёкого прошлого "Словом о полку Игоревом".

Повезло человеку в этом смысле, то есть Медунову, что у него такая земля нашлась. Это как кусок золота нежданно-негаданно в руках оказался. Но хоть быстрее он попал на партийный Олимп, так зато и вылетел оттуда ещё быстрее да с исключением из партии, преданный своими же соратниками Горбачёвым и Разумовским. Так что тут глаз да глаз нужен, чтобы не повторить ошибок предшественников.

Каким сильным казался Романов в Ленинграде, а вот же тоже сбросили и не за то, что дочери хотел свадьбу организовать во дворце Эрмитажа, наподобие царя всея Руси, а за то, что оказался реальным претендентом на власть, прямой угрозой только что пришедшему Горбачёву.

И первый секретарь Московского горкома партии Гришин, чьё место занял теперь Ельцин, слетел с тёплого места по той же причине. Не промахнутся бы Ельцину теперь. Пришлось лавировать с самого начала, с памятного апреля восемьдесят пятого года, с которого началась московская эпопея.