От экватора до полюса. Сборник рассказов

Тогда то некоторые особенно догадливые и деловые будущие предприниматели из шахтёрской среды стали встречать туристов на улице и по традиции предлагать им на обмен значки, открытки, небольшие сувениры. Понятно, что без знания иностранного языка многие горе предприниматели попадали впросак, когда предлагали свои маленькие подарки, а гости брали их, благодарно улыбаясь в ответ, и уходили, то ли не понимая, что надо в ответ чем-то отдариться, то ли просто не будучи готовыми к такому обмену. Поэтому обменщики подарками скоро выучили английские слова «чейндж» – «обмен», которое произносили искажённо «ченьч», и широко популярное слово «плиз» – «пожалуйста».

Как только появлялись туристы, так у них на пути оказывались праздно гуляющие мужчины или женщины, которые, весело улыбаясь, протягивали свои дары, но теперь обязательно со словами:

– Мистер, ченьч, плиз.

И уж теперь ничего не отдавали, пока в обмен не получат что-то другое. Так, собственно, и рождались рыночные отношения, которые очень скоро, когда во всей стране официально разрешили хождение валюты, переросли в обычную торговлю, где никто ничего теперь не менял, а просто продавал свой товар за норвежские кроны, немецкие марки или американские доллары. Не гнушались и другой валюты, но с нею происходили иногда казусы. Бывало, придёт ко мне иной незадачливый торговец и, протягивая банкноту, которую ему дали, спрашивает, сколько это в переводе на доллары, втайне надеясь на хороший куш. Но оказывалось, что это тысяча итальянских лир, стоимость которых была раз в десять меньше той суммы, что ожидал получить за свой товар начинающий купчишка.

Со временем торговля приняла настолько широкий размах, что для продавцов выделили специальное место на большой площади, называемое здесь берёзовой рощей. Во всю стену складского помещения кто-то из местных художников давно как-то написал лесной пейзаж, который всегда вызывает ностальгический восторг в душах людей долгое время не бывавших дома и истосковавшихся по деревьям. Здесь обычно назначают свидания, говоря «встретимся у берёзовой рощи». Тут пересекаются пути из порта и со стороны норвежского посёлка к центру, здесь же столовая и кафе для иностранцев «Русская кухня». Так что для торговли это самое удобное место, и потому его выбрали для установки деревянных навесов и столов, за которыми располагались шахтёры, вертолётчики, служащие ТЭЦ, мужья и жёны, а порой и их дети.

Ассортименту товара могли бы позавидовать даже продавцы московского Арбата. Почти на всех самодельных прилавках обязательно стояли ряды матрёшек, которые иностранцы с чьей-то лёгкой руки стали называть бабушками. Тут же красовались шкатулки с Палехскими росписями, Жёстовскими, Мстёрскими, Федоскинскими. Можно было увидеть и Гжель, прекрасно отточенные финские ножи с изображениями медведя на металле и приветственной надписью со Шпицбергена. Туристы редко могли догадаться, что всё это рукоделие готовится в мастерских Баренцбурга. Мастера с гордостью заявляли, что местные умельцы могут изготовить любую сувенирную продукцию под любую школу живописи.

Зато многочисленные деревянные тарелки с красочными видами заснеженных гор и голубых фиордов, как правило, являлись настоящей гордостью продавца, зачастую оказывавшегося автором рисунков. И это не удивительно. Почти каждый второй приезжавший на работу в Баренцбург, пытался стать художником и продать своё творение. Некоторые именно здесь впервые обнаруживали в себе талант живописца, чему способствовали долгие полярные ночи. С наступлением весны на рынке, который по-простецки называли «Ченьч», можно было обнаружить и новые товары, и новых художников.

Не знаю почему, но не только на Шпицбергене, а и по всей нашей многострадальной Родине забыли такую замечательную игрушку, как Ванька-встанька. Убеждён, что его расхватывали бы на сувениры с не меньшим энтузиазмом, чем матрёшек. Зато всюду можно было увидеть ордена и медали, очевидно, ушедших из жизни героев, чьи-то офицерские и генеральские погоны, военные мундиры, фуражки, пилотки, звёздочки. Пожилые туристы, некогда, быть может, носившие форму эсэсовцев, теперь весело примеряли на себя кители советских командиров. Продавцам не всегда нравилось думать о таких вещах, но деньги получать хотелось, и они улыбались покупателям, дружески похлопывая по плечу и приговаривая: «Хорошо! Очень хорошо! Как раз на тебя. Гони деньги!», а покупатель восторженно повторял «Карашо. Очен карашо». Торговля совестью не страдает.

Впрочем, не всегда. Если постоять на этом ченьче, то есть базаре, то каких только случаев ни узнаешь, чего только ни увидишь. Я приходил сюда с туристами, когда водил экскурсии. Местный рынок включали обязательно в маршрут. Это было интересно туристам и, конечно, нашим продавцам. Собственно, тогда я и понял, почему мои предшественники брали какие-то суммы денег с продавцов. Ведь туристов гид-переводчик мог бы запросто провести, минуя рынок. Сувениры продавались и в сувенирном магазине гостиницы, которую обязательно все посещали. Поэтому некоторые гиды пользовались такой возможностью и ставили заход на рынок с группой в зависимость от личной выгоды. Я не пользовался таким приёмом и всегда с удовольствием помогал своим друзьям, не знавшим иностранного языка, разобраться с покупателями. А помощь часто была просто необходима.

Как-то произошла смешная история, долго не сходившая с уст весельчаков. Одна бойкая женщина, решительно не знавшая английского языка, но заучившая некоторые числа, что особенно важно в торговле, хотела продать норвежскому покупателю обыкновенный значок стоимостью всего в двадцать крон. Однако слово двадцать по-английски она не знала, зато помнила, что десять на этом языке будет «тен». Когда иностранец заинтересовался значком и решил его купить, спросив о цене, женщина бодро сказала, смешивая русские и английские слова: «Тен и тен, два тена». Она была убеждена, что вполне понятно объяснила, подразумевая «десять и десять – двадцать». Но иностранец из сказанного понял только слово «тен», то есть десять и протянул продавщице десять крон. Женщина закрутила головой и опять повторила, теперь уже громче: «Я тебе говорю: тен и тен, значит два тена. А ты мне даёшь один тен».

Стоявшие рядом продавцы, знавшие английский несколько больше, чем их коллега по торговле, при этих словах начали хохотать. Опешивший иностранец, недоумённо смотрел на женщину, пытаясь сообразить, что она хочет, повторяя всё время слово «тен» и отказываясь при этом брать десять крон. А женщина теперь растопырила пальцы на обеих руках и, распаляясь возмущением, пыталась втолковать глупому, как ей казалось, иностранцу:

– Слушай и смотри. Ты считать умеешь или неграмотный? Видишь десять пальцев? Это тен. Так вот тен и тен будет два тена. Значит, двадцать крон ты мне должен. Понял?

Иностранец опять протянул десять крон. Женщина развела руками, говоря:

– Ну, балда. Ничего не понимает. А ещё иностранец.

Рассмеявшийся до изнеможения молодой парень, стоявший рядом, наконец, вытер рукавом появившиеся в глазах слёзы и сказал растерявшемуся совсем покупателю простую фразу:

– Мистер, тен энд тен твенти. Ши вонтс твенти крон.

Что можно было перевести «Десять и десять – двадцать. Она хочет двадцать крон».

Только теперь норвежец понял, что от него хотели, и поспешил добавить вторую монету, уже не торгуясь.

Как-то по приезде я решил организовать курсы английского языка для желающих. Боясь, что никто не придёт на первое собрание, повесил объявление о курсах в столовой и в управлении шахты. Придя к назначенному времени, был потрясён, увидев полный зал народа. Рассказал о том, как собираюсь преподавать и насколько это трудно будет без учебников, а потом предложил записываться тем, кто верит, что сможет серьёзно заниматься. Записалось сто сорок человек. Понятно, что большая часть хотела знать язык, чтобы разговаривать с иностранцами на рынке. Пришлось делить будущих учеников на семь групп по двадцать человек.

Добрая часть записавшихся походила на курсы около месяца, остальные продержались дольше. Небольшая группа энтузиастов прозанималась всю зиму и попросила продолжать занятия на следующий год. Во всяком случае, в следующий туристический сезон, норвежцы, приезжавшие в Баренцбург обычно каждый год по тому или иному поводу, неожиданно заметили, что многие русские приветствуют их на английском и даже вступают в короткий разговор. Что же касается торговли, то уж считать и говорить цены теперь умели почти все.

Однажды на рынке я увидел старинную русскую библию. Фолиант был действительно неподдельным. По инерции помня, что русское достояние запрещается вывозить из России, я обратил на это внимание покупателя, пригрозив, что расскажу о нём директору рудника. Книга исчезла с прилавка, но, думаю, что всё же была потом продана. Среди покупателей встречались настоящие коллекционеры предметов русской культуры, не жалевшие никаких денег, и которых знали наши продавцы.

Как и в любом современном российском городе, на этом маленьком рынке установились свои правила, появилась своя, пусть не большая, но мафия, свои перекупщики, свои подельщики. Кто-то довольствовался десятью кронами в день, кому-то выручка в тысячу крон казалось маленькой. Один расписанный собственной рукой, но выданный за Мстёру, русский самовар можно было продать за восемьсот крон. В ходу всегда шапки, как самые простые, что выдаются шахтёрам, в качестве части служебной одежды, так и очень дорогие из волка, соболя, ондатры.

В первые послесоветские годы широко продавались банки с кетовой или паюсной икрой. Их выдавали в продуктовом пайке шахтёрам сначала ежемесячно, потом раз в квартал, а позже совсем перестали давать по причине ухудшения снабжения по всем статьям, а по деликатесам прежде всего. Зато водку продавали, продают и будут продавать на рынке, вопреки строгим запретам, произносимым на общих собраниях, которые теперь собираются только с целью накачки разносами нерадивых и указаниями всем остальным. Накачивающий слушателей прекрасно знал, что из его команд будет выполняться, а что нет. Он здесь бог, он всё знает.

Бутылки водки стали вкладываться в большеразмерные матрёшки и другие сувенирные изделия, подходящие для такой цели. Разумеется, водка здесь стоит дешевле, чем в баре гостиницы. Поэтому, чтобы не создавать конкуренции более крупной торговой организации, туристов, прибывающих морскими судами, сначала ведут в гостиницу, где многие покупают, что им надо. Более осведомлённые туристы стараются воздержаться от покупок по дорогой цене, приберегая свой азарт покупателя для шахтёрского рынка.

Так что стоящим на открытом воздухе продавцам приходится быть весьма стойкими, как морально, так и физически. Сезон туристический начинается с наступлением светового дня, то есть весной, главным образом в марте-апреле, когда на Шпицбергене стоят самые лютые морозы, доходящие в апреле до тридцати пяти градусов. Вообще минимальная зарегистрированная температура на архипелаге составляет минус сорок семь градусов, но это уж крайне редко бывает. По этому поводу я любил шутить с туристами, говоря, что климат на Шпицбергене почти такой же, как в Африке и пояснял: В Африке температура бывает сорок градусов, и у нас здесь сорок, только там плюс, а у нас минус, разница в одну чёрточку. В Африке бывает плюс двадцать и на Шпицбергене плюс двадцать, только там это случается зимней декабрьской ночью, а у нас летним августом, да и то раз в несколько лет. В Африке пустыни песка, а у нас пустыни снега. Там можно затеряться и здесь. Так что, какая разница?

Разумеется, под ураганным ветром и в жуткий мороз никто не выходит на рынок, да и туристы тогда не едут. В остальное же время, чуть только завидят шахтёры приближающиеся по дороге снегоходы или заприметят вошедший в акваторию Баренцбурга туристический пароходик, так и мчатся с мешками и сумками полными сувениров к рынку молодые и постарше, солидные и не очень, чтобы стоять пять-шесть часов кряду на морозе в ожидании, когда туристы пройдут сначала в одну сторону, минуя рынок, затем станут возвращаться уже навеселе после тепло проведенного времени в баре. А если иметь в виду, что в период непрекращающегося светового дня, туристы прибывают на яхтах и катерках даже в ночное время, и продавцы ухитряются узнать об их появлении даже тогда и выскочить со своим товаром, то можно себе представить, сколь нелёгок этот труд продавца на ченьче.

Иностранцы за рубежом удивительно беспечны. При чём я имею в виду не только иностранцев у нас в России. Когда мы становимся иностранцами в других странах, происходит то же самое. Помню, как одна наша молодая переводчица, возвращаясь из Индии, оставила свою сумочку в такси и улетела в Москву без золотых украшений, которые там оказались. Таксист долго искал, куда обратиться, чтобы вернуть находку. Сообразив, наконец, что пассажирка была, скорее всего, русская, он обратился в Советское посольство, где уже знали о слезах улетавшей растерёхи. Другая женщина, боясь воров, положила свою сумочку с купленными драгоценностями, под матрац в номере гостиницы и уехала. В этот номер поселили других русских, и те, случайно обнаружив сумочку, сначала подумали, что это провокация и тут же заявили в консульство. Хозяина пропажи, к счастью, быстро нашли.

Туристы, прибывающие в российские посёлки, забывают и теряют что-то чуть ли не ежедневно. Часть пропаж обнаруживается быстро, если хозяин или хозяйка вспомнят об этом на пути к причалу, где их ожидает судно. О некоторых узнаём, когда звонят из норвежского посёлка норвежские гиды, сопровождавшие группу. Но бывали и весьма неприятные истории. Однажды на официальные переговоры к нам приехала делегация, остановившаяся на ночь в гостинице. Утром начались переговоры. Вдруг немолодая женщина, участвовавшая в этих переговорах, обнаружила пропажу сумочки. Все стали искать и волноваться. Я оставался спокойным, зная хорошо, что у нас ничего никогда не пропадало у иностранцев. Но женщина паниковала, уверяя, что сумочка была с нею всё время. Мы действительно, успели съездить с делегацией на экскурсию и побывали в магазине. Но нигде не видели её сумочки. Тогда я спросил, не оставила ли дама сумочку в номере гостиницы. Она ответила, что уже смотрела там, но ничего не нашла. Я предложил пойти ещё раз всем вместе. Мы пошли. Номер был пуст. Женщина машинально откинула подушку на постели, и там лежала её сумочка. Можно себе представить её смущение, возмущение других членов делегации, начавших кричать на неё на норвежском языке, и наше облегчение. Ведь она открыто заявляла, что сумочка была всё время с нею, и её обокрали.

Однажды с отошедшего от причала туристического судна мне позвонил неожиданно капитан и, крича в микрофон, стал обвинять русских в воровстве, обещая заявить губернатору и потребовать прекращения контактов с российским посёлком. Суть была в том, что один из туристов заявил о пропаже фотоаппарата. Разумеется, я немедленно сообщил о пропаже директору рудника, который по обыкновению грозно рявкнул: «Весь рудник переверну, а аппарат найдём. У нас ничего не пропадает». Пропажа, конечно, тут же нашлась. Турист был на рынке и фотографировал там. Сделав очередной кадр, он положил фотоаппарат на минутку на чей-то прилавок и занялся покупками, вспомнив об аппарате только на борту отошедшего судна. Туристов в этот раз было много, и бедный продавец далеко не сразу обнаружил лежащую с краю чужую вещь. Потом стал спрашивать, но никто не признавал аппарат своим. Пропажу вернули, но, как говорится, осадок неприятный остался и, к сожалению, не единственный. Так что трудностью торгующих является и то, что их всегда подозревают в нечестности, хотя бы потенциально.

За много лет работы в Баренцбурге, встречая и провожая туристов и группы делегаций, постоянно проводя их через наш местный рынок, я так и не понял, как удаётся некоторым продавцам всегда оказываться на рынке, каждый из которых приехал сюда на совершенно другую должность, от которой его, естественно, никто не освобождал. Иногда я слышал от таких продавцов, что зарплата, которую он получает на руднике, для него лишь подработка, а основной заработок он получает на ченьче. Ну что ж, если вся страна сегодня превратилась в огромный ченьч, то что удивляться, если и на таком маленьком кусочке России это тоже стало заметно?

Полярная трагедия

Трагедий в Заполярье много. Впрочем, где их сегодня мало? Но здесь они всё же особенные. Люди живут между собой в основном дружно – не воюют, хоть и из разных стран собрались на крайний север. Разве что по пьянке схлестнутся между собой, но таких сразу выдворяют с архипелага, что из российского посёлка, что из норвежского. Это не событие и забывается почти сразу.

Но, скажу я вам, невозможно забыть, как два норвежских брата приехали на резиновой моторной лодке, что "зодиаком" зовётся, в российский посёлок к своим друзьям, да на обратном пути перевернулась лодка и унеслась по волнам, а братья бросились вплавь к берегу, и лишь одному из них посчастливилось до него добраться, второго же сковал холод Ледовитого океана и не выпустил. На том месте хотят теперь поставить памятник. Вот только, если ставить памятник по каждому, кого забрал север своей суровостью, то весь Шпицберген будет усеян мемориалами.

К примеру, только в прошлом году два человека погибли от лап и зубов белого медведя. Такой год неудачный для них вышел. Приехали две девушки на весенние праздники в норвежский посёлок Лонгиербюен и не прочитали будто объявление об особой активности медведей в том году да поднялись на гору над самым посёлком погулять. Пока любовались красивым видом с высоты, молодой медведь-трёхлеток, крадучись среди снежных холмов, шёл за ними, выбирая момент, и напал-таки. Одна подружка спаслась бегством, а вторая так и погибла. Кто знает, вдвоём, может, и одолели бы малыша, но велики глаза у страха, ну и медведь всё же силён зверь.

Второй случай произошёл уже осенью, под самый конец туристического сезона. На один из восточных островов архипелага высадились пассажиры последнего в сезоне туристического судна. Пошли они с гидом в одну сторону, а команда судна во главе с лоцманом направилась на другой край острова, где и встретилась с белым хозяином здешних мест. Лоцман был вооружён пистолетом и отчаянно выпустил семь зарядов в упор в лохматого великана. Но с каждым выстрелом зверь лишь больше свирепел и смял обидчика. Пистолет медведю, что укус комара: только злости добавляет.

Словом, жить на архипелаге следует, держа ухо востро. Ну да забывается об осторожности. Ведь до этих двух несчастных случаев семнадцать лет ничего подобного не случалось с медведями. Однако гибнут люди ежегодно. То на снегоходе в расщелину, скрытую снежным козырьком, свалятся, то судно морское на льдину или подводную скалу наткнётся, то вертолёт не так как надо посадят, то на шахте, добывая уголь, нарушат правила техники безопасности – всё трагедией оборачивается. И всякий раз горе от этого людям, и ослабляется оно только горестной обидой на север, на его тяжёлые условия. И именно она, эта обида, заставляет только что свершившееся несчастье ставить в один ряд с трагедиями, происшедшими ранее.

Но то, о чём я хочу рассказать сегодня, не вписалось ни в какие рамки прошлого и навсегда останется в памяти жителей архипелага не только тем, что в истории Шпицбергена это самая большая катастрофа, унёсшая жизни сразу ста сорока одного человека, но и тем, что Российское правительство, чьи люди погибли на краю земли, не сочло нужным даже объявить траур по погибшим, тогда как с десяток лет тому назад подземный взрыв в норвежской шахте здесь же на архипелаге, оборвавший жизни значительно меньшего числа людей, заставил норвежское правительство подать в отставку, и в стране был выбран новый парламент. Видимо, когда идёт война в Чечне, а в больших и малых городах огромной страны ежедневно гибнут десятки людей то ли в мафиозных разборках, то ли просто от бандитской прихоти при полной безнаказанности, гибель сотни-другой людей в катастрофе уже не носит характер национального горя.

Трагедия, о которой пойдёт речь, произошла в горах самого далёкого архипелага, Шпицбергена, что норвежцами зовётся Свальбардом, но в водах окружающего его Северного Ледовитого океана, как в зеркале, отразилась трагедия развала бывшего могучего государства, трагедия каждого из нас. Я хочу, чтобы вы, мои дорогие читатели, почувствовали её, как свою собственную.

В этот день, двадцать девятого августа, погода в аэропорту Лонгиербюена была нормальной: дул небольшой ветерок, облака застыли желеобразно над головой, оставив достаточно видимого пространства и не создавая особых проблем садящимся и улетающим самолётам. Ранним утром один Боинг Скандинавских авиалиний уже отправился на материк, а теперь мы ожидали лайнер ТУ-154 Внуковских авиалиний из Москвы.

Как обычно, с семи утра мы начинали доставлять вертолётами полярников из российских посёлков Баренцбург и Пирамида к месту посадки. Своего аэродрома для принятия самолётов у нас на архипелаге нет. Когда-то норвежцы предлагали совместное строительство аэропорта, но тогда это показалось дорогим удовольствием, и наша сторона отказалась от участия в проекте, поэтому в Лонгиербюене появился чисто норвежский аэропорт, за посадки в котором наших вертолётов и самолётов мы всегда платим существенные суммы в твёрдой валюте. Но это другая тема, хотя к происшедшему имеет непосредственное отношение.

К десяти утра, когда предполагалось прибытие самолёта, почти все отъезжающие на материк уже ожидали в здании аэропорта, нетерпеливо прохаживаясь и поминутно спрашивая меня о последних сведениях. Естественно, ведь они собирались домой. В Москву приехали их родные для встречи. Здесь же находился и главный инженер рудника Баренцбург, который не собирался уезжать, а напротив, готовился встретить свою жену и двоих детей, возвращавшихся после летнего отдыха на материке.

Я получил информацию о том, что самолёт дал знать о себе от острова Медвежий – первого пункта радиосвязи с Лонгиербюеном, но посадка ожидается минут через десять. Затем добавили пять минут, через некоторое время ещё десять. Двадцать пять минут одиннадцатого я подошёл с вопросом о посадке к начальнику аэропорта. Нахмурившись, он сказал, что сам обеспокоен и направился на смотровую башню. Я последовал за ним.

В круглом остеклённом со всех сторон зале напряжённо звонили телефоны. Дежурный диспетчер пытался вызвать на связь самолёт. Другой диспетчер разложил на столе карту местности и стал показывать по линейке предполагаемое направление движения самолёта. Приближение трагедии я понял по-настоящему, когда начальник аэропорта сначала попросил меня уточнить число пассажиров и членов экипажа в заявленных списках, а затем поинтересовался сколько горючего может быть в самолёте и долго ли он в состоянии продержаться в воздухе.

Мы с беспокойством и ещё не оставленной надеждой смотрели на горы, откуда должна была совершиться посадка. Для пилотов предпочтительнее садиться со стороны моря и против ветра, но в этот день небольшой ветер дул с моря и на дважды повторенный запрос русского пилота с последнего пункта связи диспетчер Лонгиербюена ответил, что сегодня аэропорт принимает на посадку со стороны гор. Между тем их вершины были скрыты облаками, что и вызывало у всех особую тревогу.

А самолёт уже лежал разбитым, перевернувшись от страшного удара, и почти всем корпусом рухнув на плато горы с музыкальным названием Опера. Лишь хвостовая часть, мгновенно отломившись, скользнула вниз с девятисотметровой высоты, вызывая за собой снежную лавину.

Спутниковая система наблюдения за землёй мгновенно зафиксировала катастрофу и немедленно передала информацию на материк. Оттуда нам и позвонили, спросив, знаем ли мы о гибели самолёта.

Но ещё до того, как на башне раздался звонок с трагической информацией, мы предложили срочно поднять в воздух один из наших двух вертолётов, стоявших здесь же в аэропорту, с тем, чтобы начать поиск самолёта. Норвежцы согласились и тут же подали машину для дозаправки топливом на случай длительного полёта. Однако теперь точные координаты падения были получены и возникла необходимость срочных спасательных операций. Никто ещё не знал в то время, что в этот момент вопреки здравому смыслу начиналась вторая трагедия.

Узнав о гибели самолёта, мы предложили тут же направить на спасение два наших мощных вертолёта МИ-8, отличающиеся высокой надёжностью в работе и управляемые очень опытными экипажами. Нам вежливо отказали, попросив быть наготове, но без разрешения не лететь, так как в воздух поднимают два малые норвежские вертолёта, а через сорок – пятьдесят минут в Лонгиербюен прилетят уже вызванные большие спасательные вертолёты. Норвежцы объяснили, что не хотят новых трагедий в связи с возможным столкновением вертолётов в воздухе.

Мы еще не знали, что норвежская администрация не сочла возможным допускать русских к спасательным операциям и взяла всю ответственность на себя.

Вот выписка из журнала губернатора Шпицбергена о ходе спасательной операции после авиакатастрофы: