От экватора до полюса. Сборник рассказов

Почти всю ночь полномочная комиссия составляла письменный ответ губернатору на её устное требование. Наутро конфликт был улажен путём взаимных извинений. Норвежская пресса буквально взорвалась возмущениями в адрес своих соотечественников на Свальбарде. И работы пошли.

С этого момента никаких нареканий ни в чей адрес не было. Политики перестали вмешиваться в процесс и делали всё, чтобы загладить неприятное начало. Останки жертв очень аккуратно и тщательно упаковывались, нумеровались, транспортировались с почестями в норвежский город Тромсё, где две недели квалифицированно по самой современной методике с помощью самого современного оборудования идентифицировались, исключая малейшую ошибку. Труд был не лёгким и за него мы все должны быть благодарны норвежцам.

Но я никак не могу отделаться от одного мучающего меня вопроса: всё ли было сделано, чтобы спасти хоть одну жизнь?

И ещё, если бы мы имели на архипелаге свой аэродром… Ведь когда-то норвежцы предлагали нам совместное строительство аэропорта. Тогда это показалось дорогим удовольствием, и наша сторона отказалась от участия в проекте – поэтому мы на Шпицбергене пользуемся норвежским аэропортом, и это тоже имеет к происшедшему непосредственное отношение.

И последнее. Много лет в Лонгиербюене работало представительство "Аэрофлота", отвечавшее за полёты советских самолётов. Ослабевшая от развала экономики Россия не смогла вынести расходы по содержанию представительства на Шпицбергене, перенесла его в норвежский город Тромсё, находящийся на материке, предполагая первоначально, что его представитель будет вылетать на архипелаг в случае рейсов Москва – Лонгийр. Однако рейсы компании "Внуковские авиалинии" никто из специалистов воздушных линий не обслуживал. Наше государство сэкономило на представительских расходах. Спрашивается – не за счет ли человеческих жизней? Будь наш специалист в аэропорту во время рейса, возможно, самолёт сел бы как надо и не произошла бы описанная трагедия…

И ещё в связи с этим: Если бы норвежская администрация Шпицбергена забыла в минуту трагедии про королевский указ о том, что Шпицберген норвежская территория, а наша администрация вспомнила бы о том, что по международному соглашению мы имеем равные права на архипелаге, то не стало бы одной трагедией меньше, и не могли бы спастись все сто сорок одна жизни, если бы пилоты сели на полосу спокойно со стороны моря, ведь слабый ветер нашему лайнеру при посадке не мог помешать?

Но зачем эти вопросы мёртвым? Но зачем они павшим? И я хочу ответить словами Роберта Рождественского, чьи строки я слегка перефразировал: Это нужно не мёртвым. Это нужно живым.

Прошлое в будущем,

или почему они всё же не вышли из шахты

Нет, в это просто невозможно было поверить. Передо мной сидели две красивые женщины: одна помоложе, другая постарше. Календарь на столе неумолимо утверждал, что уже на финише октябрь, а, значит, к концу подходил тысяча девятьсот девяносто седьмой год и стало быть близится совсем к завершению двадцатое столетие. Но женский разговор, случайным свидетелем которого я в этот раз оказался, почему-то напоминал мне страницы старых рассказов по меньшей мере начала прошлого века. Голоса красавиц испуганно приглушены, глаза расширены, руки порой вздрагивают, заставляя подносимую к самовару чашку жалобно звякать о блюдце.

– Ты знаешь, сегодня в шахте клеть оборвалась, но, слава богу, никто не погиб?

– Ой, это те мёртвые зовут к себе новых.

– И правда, может быть. Ведь семь человек остались в шахте не похороненными. Они же считаются пропавшими без вести.

– Наши ребята боятся туда идти. Идут, а боятся. Говорят, там голоса слышатся. Каждый раз, как спускаются, чьи-то голоса доносятся.

– Ну да, это души умерших ходят и маются по штольням, а выйти не могут.

– Конечно, пока тела не найдутся и не будут преданы земле, души их так и будут метаться, не успокоившись.

– А как их найдёшь, если шахту водой залили, чтоб пожар затушить? Да и сгорели там все оставшиеся. Никого вытащить нельзя было.

Хоть бы памятник над этим местом на горе поставить. Вычислить, где их взрывом застало и поставить над этим местом крест, а то сороковой день подходит, а они так и не захоронены. Нужно до сорокового дня после гибели всех предать земле, положить в могилу.

Так случилось, что второй год оказался несчастным на российском руднике Баренцбург далёкого архипелага Шпицберген. Не прошло и месяца с того августовского дня двадцать девятого числа, когда у подножия злосчастной горы Опера поставили шахтёры памятник своим товарищам, родным и близким, погибшим год назад во время авиакатастрофы. Иеромонах Климент, прибывший из Москвы по указанию митрополита Кирилла, освятил мемориальную арку с колоколом и часть крыла упавшего самолёта, установленные в память о безвременно усопших на той горе, провёл молебны в обоих российских посёлках, возжелав никогда больше не видеть такого горя здешним жителям.

Но не услышаны были слова молитвы, так как некому их было слышать, и ранним утром восемнадцатого сентября в семь часов пять минут на глубине четырёхсот десяти метров ниже уровня океана под самыми домами спящего ещё посёлка Баренцбург прогремел в шахте взрыв, смявший в лепёшки комбайны и конвейерные линии, сваливший насмерть людей даже за три километра от эпицентра, обрушивший тонны горной породы в разных местах штолен и взметнувший пожары, ставшие непреодолимой преградой на пути рвавшихся к своим друзьям спасателей.

Их оказалось двадцать три, не вышедших в это злое утро из шахты. Двадцать три из пятидесяти семи, работавших этой ночью. Я назову пока одного – Анатолий Фоменко. Почему его? Из числа погибших в это утро он был самым известным.

Невысокого роста широкогрудый крепыш, украинец, сорок восемь лет, скромен и даже несколько застенчив. На материке дома остались жена и двое детей: дочь двадцати четырёх лет и сын четырнадцати. Третья командировка на Шпицберген. Все годы постоянные выступления на сцене. Могучий голос, которым и стал известен не только товарищам по трудной работе в шахте, но и далеко за пределами российского посёлка. В репертуаре были русские народные песни такие как «Стенька Разин», «Коробейники», «Степь да степь кругом» да знаменитые украинские «Распрягайте, хлопцы, коней», «Ничь яка мисячна», «Ридна маты моя». И не раз вслед за Анатолием гости из Норвегии и других стран, приезжавших в качестве туристов, дружно подхватывали популярные во всём мире русскую «Калинку» и «Подмосковные вечера». Приглашали Фоменко выступать в норвежские города Лонгиербюен, Тромсё, Харштад и столицу Осло, передавали его выступления по радио и телевидению. Через несколько дней после гибели его голос прозвучал и на родной земле в телевизионной программе новостей.

Последний вечер перед трагедией оказался памятным для многих. В этот день провожали тех, кто через сутки должны были улетать на материк после окончания командировки или в отпуск. Во время проводов несомненно звучала и популярная у шахтёров песня со словами «Гуляй, Донбасс – сегодня праздник твой!». Не смотря на осложнившиеся в последние годы политические отношения Росси с Украиной, на российских шахтах Шпицбергена по-прежнему работает немало украинцев. Потому из двадцати трёх, кому не досталось выйти из шахты восемнадцатого сентября, десять человек оказались гражданами Украины, в их числе и Анатолий Фоменко.

В тот вечер шахтёры гуляли. Не могу и не хочу утверждать, что многие из ушедших в ту несчастную ночную смену были хорошо разогреты проводами друзей. Знаю только, что с одним из потом погибших я сам сидел за праздничным столом и, чокаясь с ним бокалом, не предполагал, что через несколько часов он уйдёт под землю навсегда в свою последнюю вечную смену.

Правительственная комиссия, рассматривавшая впоследствии причины катастрофической аварии, даже не касалась этой детали, ибо никому и в голову не могло прийти, что под землю могли спускаться хоть в какой-то степени нетрезвыми. И тем не менее я хочу сразу предупредить читателя, что в данном случае алкоголь не имел никакого отношения к тому, что вызвало взрыв. Остатки опьянения, если они и были, могли повлиять на последствия, например, затормозить реакцию шахтёра, когда следовало мгновенно сообразить, что произошло и как спасаться, но не на причины взрыва, которые оказались значительно сложнее и глубже, чем определила комиссия.

Авария фактически готовилась давно и почти целенаправленно. Чтобы понять лучше, кто же должен нести всю полноту ответственности за гибель любимца публики, бывшего, кстати, и отличным шахтёром, и его двадцати двух товарищей, среди которых был и другой участник концертных программ – гитарист Валерий Утаралеев, спортсмены, художники и просто хорошие друзья, следует начать издалека.

Я прошу вспомнить март тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. К власти в большой стране Советов пришёл новый человек с задумкой устранить те самые Советы, исчадием коих он сам являлся. Разумеется, он не знал никого из погибших впоследствии на Шпицбергене и не таил особого зла на них, как и на те тысячи и тысячи других жертв авиакатастроф, кораблекрушений, железнодорожных и автомобильных аварий, заказных грабительских и террористических убийств, самосожжений, отравлений и голодовок, больших и малых войн, которые шквалом обрушились на некогда довольно благополучную в этом отношении страну.

Он не предполагал и, возможно, даже не хотел этих смертей, но был первым, кто замутил воду, пусть не всегда чистого, но озера, превратив его в омут, куда и потащил страну. Провозглашая всевозможные блага в виде журавлей в небе, которые будто бы дадут новая свобода и демократия, этот человек медленно, сначала с опаской, но затем всё увереннее разрушал опоры не нравившегося ему государственного устройства, ломая установившееся годами, предлагая вместо системы налаженных отношений бессистемную анархию.

Выдвинутый им лозунг «Делайте что хотите и как хотите, не обращая внимания на законы и инструкции», пусть высказанный несколько другими словами, привёл прежде всего к анархии производства. Принцип – делай то, что тебе выгодно и по цене тебе приемлемой, а не плановой, как было раньше, для кого-то сначала оказался хорош, и эти кто-то даже стали было быстро богатеть, повышая произвольно цены на свои товары. Однако за этими первыми помчались и другие выпускать только ходовое сегодня, только выгодное сейчас и только по высоким ценам. Цепной реакцией полетели вверх цены, тогда как ассортимент товаров стал резко падать.

Вскоре первые, как и вторые, стали замечать, что разлаженный механизм снабжения отразился и на них, давя отсутствием тех самых, казалось бы неходовых товаров, но без которых теперь невозможно было делать ходовые.

Очень прощу, читателя, запомнить этот момент. Нам к нему обязательно придётся вернуться.

Получив информацию о взрыве в шахте с сообщением о том, что двадцать три человека не вышли на поверхность, моей первой обязанностью было информировать о случившемся контору губернатора Шпицбергена. Звоню старшему полицейскому Кетилю Лаксо.

Как ни прискорбно говорить, но он привык к моим неожиданным звонкам – слишком много неприятностей, связанных с жизнями, таится в горном деле да к тому же в самом северном производственном регионе мира. То порода обрушится и придавит шахтёра, то цепь вагонетки оборвётся на крутом спуске и разогнавшаяся чугунная махина сбивает выглянувшего на своё несчастье рабочего, а то матрос буксира, неосторожно перелезая через обледенелые поручни судна на причал, вдруг соскальзывает и мгновенно оказывается под слоем льда в ледяной воде, где шансы на спасение отсчитываются секундами, если рядом есть помощь, но её не оказалось. Случается, что и белый медведь забредёт в посёлок, привлечённый запахами отходов, но стрелять в него запрещено законом, и, если появление ревущих моторами снегоходов и шипение падающих поблизости светящихся ракет не слишком пугают зверя, позволяя ему вновь и вновь приходить в понравившееся ему место, тогда приходится звонить норвежцам и просить помощи их полиции, которая снотворными пулями усмиряет медведя и отвозит спящего нарушителя спокойствия вертолётом как можно дальше от поселений человека.

В этот раз Кетиль Лаксо внимательно слушает моё сообщение и помрачневшим голосом просит перезвонить об этом переводчику конторы. Старший полицейский губернатора прекрасно понимает английский да и с русским языком справляется в случае необходимости неплохо, однако слишком серьёзно то, что он услышал и он просит подтверждения через переводчика.

Я звоню Борду Улсену. Тот охает, переспрашивает, уточняя, и сразу интересуется не нужна ли какая-то срочная помощь.

Да, это в традициях норвежцев на Шпицбергене прежде всего предложить свои услуги. Для нас они часто носят гуманитарный характер. Когда в наших посёлках были дети, то они часто получали подарки от пастора и жителей норвежского Лонгиербюена, приглашались на норвежские праздники с чудесными угощениями. Теперь детей в наших городках почти нет, но по различным поводам, приезжая для встречи с россиянами, губернатор привозит с собой ящики фруктов на радость собравшимся в зале слушателям. Связано это, конечно, не только с тем, что норвежцы так добры по натуре и любят отвечать добром на наше широко известное русское хлебосольство, но и с тем, что в соответствии с Парижским Договором о Шпицбергене мы платим немалые деньги в виде налогов за осуществление суверенитета на нём Норвегией. Часть этих денег и выделяется ежегодно на социальное развитие посёлков. Что касается других иностранцев, оказывающихся иной раз в беде на территории архипелага, то им помощь тоже оказывается, но отнюдь не бесплатно. Капиталистические расценки здесь очень высоки и владелец попавшего на мель или камень иностранного судна после такой помощи вполне может оказаться банкротом. Мы же по традиции спасаем всех почти бесплатно.

Бывает, что из многочисленных гостей, приезжающих к нам в посёлки в зимне-весенний сезон на снегоходах, кто-то переворачивается на японских быстроходных, но неустойчивых Ямахах, и ему требуется медицинская помощь. У нас в больнице её оказывают, не спрашивая ни кредитных карточек, ни других видов оплат. А как иначе? Ну приехали к нам учащиеся норвежской школы. При возвращении одна из школьниц Силия упала в ров и сломала руку. Это случилось совсем рядом с Баренцбургом. Естественно товарищи привезли её к нам. Я отвожу пострадавшую в больницу и наш главный врач, он же хирург, Юрий Леонидович Покровский, смеясь и подшучивая, правит девочке кости. Я при этом сам чуть не теряю сознание при виде её мучений, так что сестра мне подносит нашатырь и вытирает пот со лба. Пятнадцатилетняя девчушка, находясь под наркозом, ругается во всю на норвежском и английском, но прийдя в сознание вдруг улыбается и говорит, что ничего не помнит. Мы заставили её остаться на сутки в больнице до приезда отца, дабы она не причинила руке большего вреда. За мои страдания с Силией на следующий день при отъезде я подарил ей тёплые меховые рукавицы, чтобы не замёрзла в пути, а она потом благодарила нас всех через местную газету и передала конфеты и деньги, которые никто, конечно, не просил. Деньги мы использовали на покупку одноразовых шприцев.

В ответ на вопрос Борда я говорю, что помощь возможно понадобится разве что медицинская да потребуются, очевидно, гробы, которые нам не из чего делать. Наши бригады горноспасателей уже делают своё дело. На помощь им спешат спасатели с другого российского посёлка Пирамиды. Россия готовит к отправке спасателей МЧС.

Вскоре вертолётом прибывают врачи Лонгиербюена с медикаментами. Однако их помощь не нужна, так как раненых нет. Всего несколько слабых отравлений газом. Лишь одного вынесли покалеченного с признаками жизни, но в больнице он скончался, так и не придя в сознание. Остальных выносили только погибшими.

Посёлок замер в оцепенении. Ежеминутно ждали сообщений. Все ли двадцать три не вышедших погибли? Ведь одного свидетеля, того самого, что был в эпицентре и видел последним тех, кто готовил взрыв и сам принимал участие в его выполнении, вывели на поверхность. Могли же быть и другие счастливчики?

Первого погибшего обнаружили в трёх километрах от эпицентра взрыва, а он, Спешилов Пётр Павлович, сорокалетний прохордчик с двенадцатилетним подземным стажем, почти два года назад приехавший сюда из Гремячинска Пермской области, находился в месте взрыва за несколько минут до того, как он произошёл. Ему просто повезло, как, может быть, не везло никогда прежде. Он долго не мог сообразить, что случилось.

Заканчивалась ночная смена. Кое-кто уже направился к выходу. Но что это значит? Тут ведь не просто пройти по коридору, открыть дверь и выйти. Шахта – это много километровые штольни, или, как они здесь называются, уклоны, проходящие на разных глубинах подобно многочисленным щупальцам спрута, только не в морской воде, а в горной породе и угольных пластах. Если эти щупальца соединить в одну, то растянется она в этой шахте на сорок один километр. Поэтому, прежде чем попасть к месту работы, а в данном случае это был забой двадцать восьмого южного конвейерного штрека, нужно было шахтёрам, открывая и закрывая за собой многочисленные двери переходов, добраться до электровоза и в вагонетках довольно долго спускаться к уклонам, по деревянным настилам которых ещё идти и идти вниз вдоль рельсового пути, служащего для перевозки различных грузов.

Об этом нарушении впоследствии будет записано в справке государственной комиссии, приехавшей для расследования причин аварии. Дело в том, что по проекту строительства этой шахты должно было быть три уклона, один специально для транспортировки людей. Но в целях экономии средств, которых не стало хватать и на зарплату, поскольку государство выделяло денег на добычу угля, как, впрочем, и на всё остальное, в последние годы всё меньше и меньше, было решено ограничиться двумя уклонами, соединив грузовой и людской уклон в один.

Столь же непростым был путь обратно с той лишь разницей, что теперь шахтёру нужно было подниматься вверх с глубины четыреста десять метров ниже уровня океана, звуки прибоя которого сюда, конечно, не доходят, хотя по сути океан находится совсем рядом. И если шагающий на работу или с работы человек видит под кирзовыми сапогами воду, то, переступая через неё, он знает, что это не морская, а обычная подпочвенная пресная, что сочится по стенам то там, то здесь. Она тоже сыграла свою трагическую роль в описываемом событии.

Звену Николая Уварова, приехавшему на архипелаг из Пермской области, в которое входил и его земляк Спешилов, поручено было в эту смену произвести взрывные работы в гезенке номер шесть.

Читателю, не знакомому с профессиональным термином, поясню, что гезенк – это соединительный колодец или бункер, который пробивают от верхнего штрека, где добывают уголь, в нижний штрек, где находится конвейер для транспортировки угля. Добытый уголь подвозится к гезенку и сбрасывается через него прямо на конвейерную ленту. Вот такой гезенк под номером шесть и должны были пробить финальными взрывами в ночной смене. Вопрос состоял в том, как выполнить работу.

В принципе, все работы, которые выполняются в шахте в данную смену на конкретном участке, обычно расписаны подробно в паспорте. Однако в тот день паспорта работ не было.

Позднее во время расследования причин трагедии одному из руководителей был задан вопрос о причине отсутствия паспорта, на что был получен ответ:

– Ввиду несовершенства технологии проведения этой выработки не представлялось возможным вести работы по заранее утверждённому паспорту. После каждого очередного взрывания конфигурация забоя постоянно менялась, каждое звено проходчиков приспосабливалось, как бурить шпуры. Количество шпуров, угол их наклона, схема расположения были непостоянными, в связи с чем буро-взрывные работы в гезенке номер шесть велись разовыми взрываниями, поэтому на семнадцатое сентября отработать постоянный паспорт не удалось.

Но это не значит, что рабочим не было известно какие работы и как выполнять. На руках у мастера был наряд-путёвка, на основании которой следовало произвести в гезенке два взрыва на расширение.