Пушкин с востока на запад

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид[15 - Армида – волшебница-обольстительница, героиня поэмы Торквато Тассо «Освобождённый Иерусалим».],

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Но оставим платоническую лирику для более пространных писаний. Здесь же отметим, что на следующий день Александру Сергеевичу предстояло дальнейшее подорожье: на запад, в Тамань, а после – к берегам древней и прекрасной Тавриды…

***

Полковник Матвеев решил лично сопроводить поезд Раевского от Екатеринодара до самой Тамани. О чём и объявил за обедом:

– …От греха подальше, так мне будет самому спокойнее.

– Полагаю, это лишнее, Григорий Кондратьич, – пытался возражать генерал. – Охранение у меня вполне достаточное.

– Но я решительно настаиваю.

– С вашими ли заботами сопровождать досужих путников? Если что – отобьёмся, будьте уверены. Да и не посмеют горцы напасть.

– Так-то оно так. А всё же в последнее время число хищнических партий значительно увеличилось. Да и добыча немалая: известный генерал – могут соблазниться, чтобы потом требовать выкуп.

– Со мной полуэскадрон, да ещё и пушка. Это же сколько разбойников должно собраться, дабы возыметь надежду не уйти несолоно хлебавши? Вряд ли решатся – ведь две-три сотни голов придётся положить при атаке.

– Такая уж у черкесов планида: вырастают несеяные и пропадают некошеные. Нет, что ни говорите, Николай Николаевич, а полуэскадрона будет недостаточно – я выделю в охранение полтораста казаков. Да и сам всё же поеду.

Раевский сдался, разведя руками:

– Что ж, воля ваша…

С этим и принялись собираться в дорогу.

А через полчаса конный поезд тронулся в путь, вздымая тучи пыли, по таманскому почтовому шляху. И в скором времени густо побелённые, крытые соломой и камышом хаты Екатеринодара скрылись позади.

Хронотоп второй. Путь к лукоморью

Миновав станицы Копанскую и Мышастовскую, на закрайке сумерек въехали в Ивановскую.

О завершении этого дня Гераков не преминул оставить в своём путевом дневнике запись, полную восторженных лирических экзерсисов:

«В восьмом часу вечера, в Ивановской станице, мы остановились у одной козачки, и на дворе, при двух мужественных часовых, освещаемые печальною луною, без свеч, почти как днём, обедали и ужинали в одно время; около нас, на обширном дворе, быки с важностию прохаживались, коровы прогуливались, телята прыгали, ягнята щипали травку, курицы клокотали, цыплята под крылышки их прятались, свиньи с поросятами хрюкали, лошади ржали; теплота нежная упиралась вкруг нас, хозяйка старая, но добрая, хлопотала, угождая нам, и помогая повару; в это время вспомнил я некоторых наших путешественников; сколько пищи для сентиментального сердца! Сколько воздухов ароматических, целебных и бальзамических, как не выронишь слезу из правого глаза! Оставя трогательные картины, я вступил в разговор с козаками, и узнал, что козаки сохраняют все посты; что в постные дни вина не пьют; что свято чтят своих родителей, слепо повинуются приказаниям начальников, верны жёнам своим, и передают всё, что знают, своим детям. Молодые козаки, дети, наизусть знают все походы отцев и дедов своих! Вот прямо природное воспитание, получаемое от родителей своих, а не от пришельцев, коими с давних лет наводняется любезное наше отечество. Строгое повиновение наблюдается всегда и везде, ибо начальники, быв прежде сами простыми казаками, на опыте дознали, как должно управлять подчинёнными; доброта души сияет на лицах козацких, и все вообще умны, кротки, и приветливы; рассказы их весьма приятны: нельзя не любить их!»

***

Наутро – едва взошло солнце, по холодку – покинули гостеприимную казачью хату в Ивановской и вновь устремились на запад. («Нас сопровождали 150 козаков, – отметил Гераков, – первые двенадцать вёрст мы проехали с быстротою молнии, менее нежели в полчаса, и 28 других в час, до Копыла, лежащаго при речке Протоке. Здесь опасность заставляет так скоро ездить»).

Пушкин и Раевский-младший рысили верхом, атаман и семейство генерала с домочадцами – в четырёх разномастных экипажах. Слева несла неторопливые воды Кубань, постепенно делаясь всё шире, а справа зеленело привольное степное безоглядье, простираясь до самого горизонта. И так до самой Копыльской переправы через Протоку, правый рукав раздвоившейся к морю Кубани.

Экипажи перевезли на пароме, а путники переправились в лодках. Далее, миновав Петровский и Андреевский кордоны, достигли Темрюка. В этой небольшой станице, насчитывавшей без малого сотню турлучных мазанок и имевшей единственное каменное строение – любовно выстроенную местными зодчими церковку на майдане, решили остановиться: сменить лошадей да переждать нещадную жарынь до более благоприятной предвечерней поры.

Обедали в раскидистом саду, на подворье у местного есаула. Затем молодёжь вышла прогуляться по берегу Курчанского лимана, подступавшего вплотную к восточной оконечности станицы.

Пушкин принялся расспрашивать Раевского-младшего об Отечественной войне, помянув ходивший в обществе рассказ о том, как в деле при Салтановке генерал Раевский лично повёл свой корпус против пяти дивизий маршала Даву, причём во главе колонны шли также его сыновья: меньшого, одиннадцатилетнего Николая, он вёл за руку, а шестнадцатилетний Александр схватил знамя, лежавшее подле убитого подпрапорщика, и понёс его перед войсками.

– Это преувеличение, друг мой, – улыбнулся Николай. – Там, под Могилёвом, батюшка действительно повёл колонну в атаку со шпагой в руках, хотя уже был ранен картечью в грудь. Но близ него шёл только Александр.

– Но ведь и ты был там!

– Отрицать не стану, везде сопутствовал родителю. Да ведь я тебе уже рассказывал – и как в Смоленске оборонялись, доколе не получили приказ отходить, взорвав мосты, и какое дело было на Курганной Высоте при Бородине…

– Уж об этом всей России ведомо, какою славой прогремела батарея Раевского! – готовно воскликнул молодой поэт. – Не зря Жуковский воспел твоего батюшку!

И – после короткой заминки-припоминания – продекламировал возвышенным голосом:

Раевский, слава наших дней,

Хвала! Перед рядами

Он первый грудь против мечей

С отважными сынами!

После этого они хором рассмеялись. Причиной был пришедший обоим на память случай, как в минувшем году они заехали к Жуковскому на квартиру, дабы передать тому приглашение в гости от Раевского-отца. Василия Андреевича не оказалось дома, и Пушкин, не удержавшись от шалости, оставил старшему собрату по перу записку со следующим экспромтом:

Раевский, молоденец прежний,

А там уже отважный сын,

И Пушкин, школьник неприлежный

Парнасских девственниц-богинь,

К тебе, Жуковский, заезжали,

Но к неописанной печали

Поэта дома не нашли –

И, увенчавшись кипарисом,