Хроника кровавого века: Замятня

В 1894 году молодые обвенчались, а было в ту пору Георгию двадцать четыре года. В церкви Гапона прельщала возможность помогать нуждающимся людям. Но семейное счастье у Георгия было недолгим, его молодая жена внезапно умирает. Горе Георгия было огромно, а тут ещё другие священники, недовольные тем, что проповеди Гапона очень популярны в городе, а это уменьшает количество прихожан у них, настояли на том, что бы лишить Георгия прихода. После этого Гапон в Полтаве оставаться не мог, и перебрался в Петербург. Он собирался поступить в Петербургскую духовную академию.

Владыко Илларион и уважаемые горожане Полтавы, которым полюбились проповеди Гапона, снабжают его рекомендательными письмами, и он едет в Петербург. Став студентом Духовной семинарии, Георгий Гапон делает много попыток «служения народу», но все его действия, самого же его и не удовлетворяют. Только попав в приют Синего креста, он находит то, что искал. Гапон преподаёт Закон Божий в Ольгинском приюте для бедных, но этого ему мало, и он посещает пристанища босяков на Гаванских и Девичьих полях. Ходит по ночлежкам и трактирам, помогает бедным и отчаявшимся словом и делом. Подчас он отдавал нуждающимся людям свои последние деньги, снимал с себя одежду.

В это же самое время Гапон знакомится с отцом Иоанном Кронштадтским,[72 - Иоанн Кронштадтский – Иван Ильич Сергеев (1829-1909). Настоятель Андреевского собора в Кронштадте.] однако быстро разочаровался в нём. Гапон считал Иоанна Кронштадтского таким же ханжой, как и большинство священнослужителей. В отличие от Иоанна Кронштадтского, своей целью Гапон считал служение людям, а не Христу. В самом Иисусе Христе, он видел человека, отдавшего всего себя в служение людям, а отнюдь не Бога. Этих взглядов Георгия Гапона никакой священник потерпеть не мог.

В своих проповедях Георгий упирал не на божественную сущность Христа, а на его подвижничество, он призывал к этому же своих слушателей. Гапон пытается создать «братство рабочих», что бы люди: «попали в лучшие условия и обрели себя». Благодаря своим делам, Георгий Гапон становится популярным среди рабочих, и естественно попадает в поле зрение Департамента полиции.

Но грешен человек и подвержен страстям! Благие дела и подвижничество это духовное, а плоть требует своего, не считается она с чистотой наших помыслов. Не всякому удаётся усмирить её. Не смог этого сделать и Георгий Гапон. Роптала его плоть в те часы, когда он читал Слово Божие молоденьким девушкам, воспитанницам Ольгинского приюта. Не устоял отец Гапон, пошёл на поводу у своих страстей. Летом 1902 года соблазнил он шестнадцатилетнюю воспитанницу приюта Сашеньку Уздалёву. Когда всё вскрылось, Гапон был изгнан из приюта, и запахло лишением сана. Сашенька считалась несовершеннолетней.

Тут ему на помощь пришёл Сергей Васильевич Зубатов, только что назначенный на должность заведующего Особым отделом Департамента полиции. Он решает вопрос с Петербургским митрополитом Антонием. Гапон прощён, его сан сохранён, и более того, ему даже разрешено жить с Сашенькой Уздалёвой как с гражданской женой.

Ещё работая в Москве, Зубатов имел опыт создания рабочих организации для ограждения рабочих от влияния революционеров. Этим же он решил заняться в Петербурге, именно для этих целей и нужен был ему Георгий Гапон. Целью Гапона так же было создание рабочих организаций, но сотрудничество с полицией, тогда он для себя считал недопустимым. Однако в благодарность за помощь Зубатова в решении своих личных проблем, дал слово помогать ему.

Министр МВД Плеве прохладно отнёсся к идеям Зубатова, но великий князь Сергей Александрович был хорошего мнения о его деятельности в рабочей среде. Он часто хвалил Зубатова в беседах с царём, и Плеве как опытный царедворец, решил поддержать Зубатова. Однако он хотел лично поговорить с Гапоном. Тот на аудиенции у министра МВД уловил противоречия между Плеве и Зубатовым. Гапон решил сыграть на этом.

Дорогой читатель, пока мы рассматривали жизнь Георгия Гапона, он благополучно добрался от Адмиралтейской набережной до Фонтанки, а путь его лежал в Департамент полиции, где его ожидал Зубатов.

– Батюшка Георгий, проект вашего «Собрания русских фабрично-заводских рабочих», который вы в апреле сего года подали градоначальнику, до сих пор ожидает его решения, – сообщил Зубатов, – однако хотел бы вам признаться, что со многими положениями этого документа я не могу согласиться. Вы батюшка ездили в Москву, ознакомились с работой тамошнего общества рабочих, однако мало что почерпнули из этой поездки.

– Какой прок черпать из затхлой лужи?! – усмехнулся Гапон. Он поправил крест на груди и продолжил: – В Московском обществе рабочих смердит от доносительства в полицию. Какую помощь оказывает тамошнее общество рабочим? Едва на собрании возникнет насущный для рабочих вопрос, как того кто задал его, арестовывают. И вы хотите, чтобы после этого вам доверяли рабочие?!

– Никто не против острых вопросов, – Зубатов поморщился как от зубной боли, – однако не нужно подменять их революционной демагогией.

По существу Зубатову как царскому чиновнику было наплевать на нужды рабочих. Он лишь хотел с помощью созданных полицией рабочих движений, обезопасить существующий строй от потрясений. Гапон же искренне пытался помочь людям, и в этом было их основное противоречие. Но при этом оба совершенно искренне верили, что при существующем строе, можно облегчить положение людей. Пройдёт немного времени, и сначала Зубатов, а потом и Гапон разочаруются в своих взглядах. Один отойдёт в сторону, а другой окажется в гуще событий, которые послужат толчком к крушению Российской империи.

– Познакомился я с вашим Афанасьевым, председателем московского общества, – усмехнулся Гапон, – живёт в роскошных апартаментах, имеет слугу. И это рабочий! Нет, Сергей Васильевич, это не тот путь, по которому следует идти. Единственно верный путь, идя по которому можно улучшить положение рабочих, это путь который прошли рабочие в Англии. Необходимо создание независимых профессиональных союзов.

– Вы говорите совершенную ересь отец Георгий! – хлопнул ладонью по столу Зубатов. Он посмотрел в глаза Гапону: – Уж, не от своего ли дружка Александра Карелина, нахватались вы социалистических идей? Где вы с ним познакомились?!

– В чайной общества трезвости на Васильевском острове.

– А вам известно отец Георгий, что он социал-демократ? Состоит на учёте в полиции с 1897 года, когда стал членом марксистского кружка Бруснёва? Такие люди в вашем обществе крайне вредны!

– Мы не можем отторгать от себя людей, только потому, что они состоят на учёте в отделе полиции как неблагонадёжные, – покачал головой Гапон. – Если в нашем обществе, будут только люди наподобие вашего агента Ильи Соловьёва, кто же поверит мне?

«Как с такими убеждениями, он смог убедить Плеве?!» – удивился Зубатов.

Долго ещё после ухода Гапона думал о нём Зубатов, прежде чем вспомнил, что в пять часов вечера у него встреча в ресторане «Весна».

Для своих конспиративных встреч с агентами Зубатов частенько выбирал рестораны и трактиры. Если сноб Азеф предпочитал фешенебельные «Донон», «Контан» или «Кюба», то такой непритязательный агент, как печатник Быков, любил рестораны средней руки, наподобие «Самарканда», который находится на Чёрной речке.

Зубатов знал предпочтения всех своих агентов и строго следовал им. Однако когда он встречался не по служебной необходимости, то предпочитал ресторан «Весна», который находится на Малой морской улице. Это заведение нравилось Зубатову за атмосферу. Там никогда не было буйных купеческих загулов, а собиралась вся интеллигенция Петербурга: литераторы, художники, артисты, адвокаты.

Сегодняшний его компаньон на вечер, Пустошкин Константин Павлович – дипломат, умница и хороший собеседник.

– Признаться, Константин Павлович, озадачил ты меня своей просьбой, – Зубатов выпил рюмку водки, и закусил бутербродом с икрой.

– А к кому же, как не к полицейскому мне обращаться за советом в столь щекотливом деле, – пожал плечами Пустошкин.

Как выяснилось, в Петербург Пустошкин приехал именно для встречи с Зубатовым. Он рассчитывал получить совет и помощь в одном своём служебном деле: один из высокопоставленных офицеров Генерального штаба армии Австро-Венгерской империи, замечен в пристрастии к содомскому греху. Порок свой сей доблестный офицер скрывал, ибо в случае придания гласности этого прискорбного факта, неминуемо последует суд офицерской чести и позорное увольнение из армии.

– Почему, мы не можем поставить пороки офицера армии нашего возможного врага, на службу Российской империи? – спросил Пустошкин.

– Можем, и непременно поставим, Константин Павлович, – кивнул Зубатов, – в этом деле я окажу вам посильную помощь.

Мужеложство в Российской империи, как и в большинстве стран в то время было уголовно наказуемым деянием. Согласно «Уложению о наказаниях уголовных исправительных»: уличённых в мужеложстве должны лишать всех прав состояния и подвергать аресту на четыре-пять лет. Православным к тому же полагается религиозное покаяние.

Впрочем, к содомитам в России относились либерально, а дворяне и вовсе никогда не подвергались уголовному преследованию. Николай II относился к содомитам либерально, ещё и потому, что они были в семействе Романовых не редкостью, а среди родовитых сановников было их великое множество.

Состоятельных мужчин испытывающих сексуальный интерес к молодым юношам звали «тётками». В Петербурге они имели своё место для охоты – Невский проспект, от Публичной библиотеки до Пассажа. Прогуливаясь там, они высматривали объект своей будущей «любви»: молоденького мастерового, недавно приехавшего из деревни, или солдатика.

Познакомившись, «тётки» вели свою «пассию» в кондитерскую, угощали пирожными, а затем шли к себе домой. Те, кто не хотел приглашать домой, вели своих мальчиков в номера Знаменских бань, которые находились на одноимённой площади. В баню можно было прийти и одному, банщик по имени Гаврила, тучный мужик лет сорока, неизменно предлагал клиенту: «своё тело: белое, рыхлое, рассыпчатое». Если клиент пожелает молоденького, Гаврила найдёт и юношу. Для этих целей у него есть альбом с фотографиями, юноши там сняты в различных позах. У всех завлекательные имена: Фрин, Аспадин, Эон, и тому подобное.

Обо всём этом, по долгу службы знал Зубатов, но это было не то. Нужен был не юноша ублажающий «тёток» в бане, а тот, кто способен обаять высокородного австрийского вояку. Таких людей у Зубатова на примете не было, однако он знал того, кто поможет ему. Этого человека, почётный академик императорской академии наук Владимир Соловьёв назвал: «Содома князь и гражданин Гоморры». Правда, чего уж греха таить, сам Владимир Соловьёв был большим любителем содомских утех. Однако наша речь не о нем, а о Владимире Павловиче Мещерском.

В 1891 году, когда Зубатов начал службу в Охранном отделении, его учитель и наставник жандармский ротмистр Бердяев, как-то показал донесения агентов на Мещерского. Тот в своём доме открыл «Литературные среды». В отчётах полицейских агентов ничего не было о литературе, там указывалось, что Мещерский: «употребляет молодых людей, актёров и юнкеров[73 - Юнкер – воспитанник, проходящий курс наук в военном училище.], и за это им протежирует. В числе его любовников называют актёров Александровского театра Аполлонова и Коровина-Круковского. Для определения достоинств задниц жертв, у него заведён бильярд».

«Учитесь, Сергей Васильевич, как нужно делать карьеру, – хохотал Бердяев, – для успешного продвижения карьеры, теперь не мозги и усердие по службе важны, а иные места и достоинства».

«Каким местом князь Мещерский обязан взлёту своей карьеры?» – спросил Зубатов.

«Разными местами», – серьёзно ответил Бердяев.

Владимир Мещерский был умён и талантлив. В 1846 году его в восьмилетнем возрасте отдали в Петербургское училище Правоведения. В те времена этим училищем заведовал бывший рижский полицмейстер полковник Языков. По его приказу светских воспитателей в училище заменили отставные военные, и розги там стали основным элементом воспитания. По воскресениям устраивались публичные порки нарушителей режима. На одной из таких экзекуций Володя Мещерский испытал свои первые сексуальные переживания. После окончания училища, Мещерский не имея богатых родителей, службу начал с самых низов. Не довольствуясь маленьким жалованием, Владимир пробует себя на литературном поприще.

В 1861 году он поступает на службу в МВД, которое тогда возглавлял Пётр Алексеевич Валуев. Его сын Алексей Валуев так же учился в училище Правоведения вместе с Владимиром Мещерским. Молодые люди ещё в училище увлеклись однополой любовью, что для тамошних воспитанников не было редкостью. Многие «птенцы гнезда полковника Языкова» грешили этим, взять хотя бы однокурсника Мещерского, великого русского композитора Петра Ильича Чайковского. Однако в отличие от Владимира Мещерского, Чайковский жестоко страдал от своего порока, что в конечном итоге и привело к его гибели. Владимир Мещерский напротив, своё увлечение грехом не считал, а от того чувствовал себя комфортно, живя в ладу с сами собой.

Именно дружба с младшим Валуевым, замешанная на плотских утехах, помогла на первых порах в карьере Мещерского, а потом пригодились его литературные таланты. Министр Валуев свёл Владимира с графом Строгановым, который был воспитателем наследника престола Николая. Литературные труды и взгляды Мещерского приглянулись графу Строганову, и тот настоял на дружбе Владимира с наследником престола. Правда, злые языки при дворе, шептали, что всему виной нетрадиционная ориентация наследника Николая, вот граф Строганов и подыскал ему благонадёжного Володю Мещерского.

Дружба Никса (так в семье звали Николая) и Владимира Мещерского была крепкой. Николай вскоре должен был обвенчаться с датской принцессой Догмарой. От одной мысли об этом наследник приходил в ужас, а верный Владимир утешал его. В 1864 году Никс от нервных потрясений, связанных с предстоящей женитьбой, заболел, и поехал лечиться в Европу, Владимир сопровождал его.

В 1865 году Никс умирает. На его похоронах в Царском селе Владимир Мещерский заводит дружбу с его младшим братом Александром, который становиться наследником короны. Теперь уже он должен был жениться на датской принцессе Дагмар. Царскую семью ожидают новые тревоги – наследник Александр влюбляется в кузину Владимира Мещерского. Однако тот благополучно разрешает эту проблему, и наследник освобождается от любовных чар. Теперь браку Александра и Дагмар уже ничто не угрожает. Александр III взойдёт на трон, и влияние Владимира Мещерского при дворе возрастёт. Оно несколько уменьшилось при его сыне Николае II, однако и тот, охотно выслушивал советы друга отца.

К Мещерскому, за советом в столь щекотливом деле, и решил обратиться Зубатов. Он отправился его в особняк на Николаевской улице[74 - В современном Санкт-Петербурге, это дом 9 по улице Марата. Здесь находится музей-квартира композитора Дмитрия Шостаковича.].

– Так, так, – рассмеялся Владимир Павлович, едва Зубатов изложил ему суть дела, – и с этим вы голубчик, пришли ко мне?

Он всплеснул руками и продолжил:

– Ну конечно, как меня только не называют!

– Я к вам Владимир Павлович, пришёл за советом, исключительно как к мудрому человеку, который сможет помочь в столь важном и щекотливом деле, – смешался Зубатов.

– Это я как раз хорошо понимаю, – махнул рукой князь Мещерский, – все вы не прочь за спиной, воткнуть мне шпильку в одно место. Но как только вам требуется помощь или совет, то прямиком бежите ко мне.

Мещерский улыбнувшись, посмотрел на Зубатова и продолжил:

– Да я к вам батенька Сергей Васильевич, не в претензии. Так общие рассуждения. Люди уж так утроены, что не прочь сунуть нос в чужое грязное бельё и покопаться в нём. А потом состроить недовольную мину и осуждать меня. Но как только требуется помощь, то спешат ко мне. Вот и Сергей Юльевич Витте, всюду на людях порицает мой образ жизни, норовит стороной обойти, а намедни, сам пожаловал ко мне, с просьбой, что бы я довёл до государя одну мыслишку.