Хроника кровавого века: Замятня

– Совершенствуюсь, – скромно ответил тот, вытирая остатки мыльной пены со щёк Гуревича. Убрав полотенце, он спросил: – Кельнской водой спрыснуть?[56 - В 1709 году в Кёльне парикмахер Иоганн Мария Фарина изобрёл парфюмерное средство и назвал его «Кёльнская вода». На французский лад «Кёльн» звучит как «Колон», вода: «Оде». Отсюда «Одеколон».]

– Пожалуй, – согласился Гуревич. Дождавшись, когда Карл закончит его причёсывать, он протянул пятьдесят крон и спросил: – Приятель твой, Колель Собельсон не появлялся? Как объявиться, дай мне знать. Сдачи не нужно.

– Спасибо господин Гуревич, – карл Паукер спрятал купюру в карман жилетки. Он посмотрел в окно и воскликнул: – Ты смотри-ка, он оказывается офицер!

По тротуару мимо окон цирюльни прошёл капитан армии Австро-Венгрии.

– Что тебя так удивило Карл?

– Понимаете, господин Гуревич, – пояснил Паукер, – этот слащавый господин в приятельстве с одним моим, не слишком хорошим знакомым, Адорджаном Ковалем.

– Чем же твой приятель Коваль не хорош?

– Этот самый Коваль торгует одним своим местом,– рассмеялся Паукер, – а я слышал, среди офицеров армии Австро-Венгрии содомский грех сильно порицается.

– Наверняка Карл ты ошибся на счёт этого господина, – задумчиво произнёс Гуревич. Он узнал того капитана, это был офицер Эвиденцбюро[57 - Эвиденцбюро – управление военной разведки Австро-Венгерской армии.] Генерального штаба Австро-Венгерской армии Альфред Редль. Гуревич взял Карла за краешек жилетки и тихо сказал: – Карл, я не хочу, что бы у тебя были большие неприятности, потому, не вздумай болтать про этого капитана.

– Понял,– со страхом прошептал Паукер.

Карл Паукер был прав, гомосексуализм в армии Австро-Венгрии порицался. В уголовном уложении этой империи, как в прочем и в других империях: Российской и Германской, гомосексуализм был уголовно наказуем. Если станет известно о содомских наклонностях капитана Редля, ему грозили, суд офицерской чести и позорное увольнение.

«Дело это не по моей части, – подумал Гуревич, – хотя, оставлять его без внимания нельзя. Сообщу о нём Константину Павловичу. Эта информация его точно заинтересует».

В молодости, Михаил Гуревич, баловался вольнодумными идеями и состоял в «Общестуденческом союзе», за что в 1888 году был выслан под гласный надзор полиции в Сургут. В 1889 году он был отправлен в Якутск, для отбывания воинской повинности. Через год он становится осведомителем полиции. В 1890 году Департамент полиции организует ему разрешение поселиться в Москве, где он был тайным агентом Охранного отделения полиции. В 1901 году о связях Гуревича с Охранкой становится известно революционерам, и как от тайного агента, от него уже не было проку. Гуревич официально поступает на службу в Департамент полиции.

Год он проработал в Петербурге в Особом отделе под началом Менщикова, а в начале 1903 года Зубатов перевёл его руководить заграничной агентурой в Румынии и Галиции. Раньше Гуревич никогда и заграницей-то не был, а тут такая хлопотная должность – руководить заграничной агентурной сетью Департамента полиции. Большую помощь ему оказал русский консул в Лемберге Константин Павлович Пустошкин, опытнейший дипломат. Ему и решил Гуревич передать информацию о капитане Редле.

***

Уроженец Самарской губернии Константин Пустошкин ещё в свой первый приезд, будучи гимназистом, был очарован Киевом. Это было тридцать пять лет назад. Гуляя по улицам Киева, он совмещал историю с реальным местом развития событий: вот здесь на Старокиевской горе было капище бога Перуна[58 - Капище бога Перуна – пантеон славянского, языческого бога Перуна, где приносились жертвы.], а рядом с Киевом в селе Жуляны, святилище богини смерти Жели, вот тут на улице Почайнинской, где в старину протекала речка Почайка, князь Владимир[59 - Вопреки всеобщему представлению, Владимир «Креститель Руси», киевлян крестил не в Днепре, а в речке Почайка.] крестил киевлян.

«Тут у нас кругом святые места, – сказал двоюрный брат, пятнадцатилетний Пётр Сорокин. Затем он рассмеялся, проводил взглядом проходящую мимо красавицу и добавил: – Киев, город святости и блуда».

Ах, эти красавицы, черноокие хохлушки! Ни одна женщина не может так завлекательно вилять бёдрами как они. Да Киев в семидесятые годы XIX века действительно был местом святости и блуда. Причём два эти совершено противоположных понятия тут мирно уживались рядом.

Местность вокруг Печорской Лавры[60 - Печорская Лавра – один из первых православных монастырей, основанных на Киевской Руси.] зовётся Кресты. Облюбовали Кресты местные проститутки. Однако тут любовь не выставлялась цинично на продажу как у парижских куртизанок на площади Пигаль. В Крестах всё было как-то по-семейному. Жрицы любви носили национальные костюмы, были они столь благочестивы, что принимали клиентов только до второго утреннего звона с Лаврской колокольни, то есть до восхода солнца.

Мужчины к посещению куртизанки так же подходили очень ответственно, полдня просиживали в цирюльне, прихорашиваясь. Кроме денег для оплаты услуг проститутки, мужчина брал с собой: колбасу, сало, водку. Принимающая куртизанка готовила обед, потом они с клиентом ели и предавались любви.

На Андреевском спуске[61 - Андреевский спуск – одна из центральных улиц Киева.] работали публичные дома, тут в общих залах было как в ресторации, пели цыгане. Самое роскошное заведение находилось напротив Андреевской церкви. Существует предание, что апостол Андрей Первозванный воздвиг на месте этой церкви свой крест, в ознаменовании обращения земли киевской в веру Христову.

Посетителями этих борделей в основном были студенты и офицеры. Из-за девиц здесь частенько вспыхивали драки, порою перерастающие в настоящие баталии. Одно из таких побоищ между студентами и офицерами оказалось особенно кровавым. Тогда студентов было больше, и они отлупили офицеров, выкинув их из всех заведений на Андреевском спуске. Серьёзно пострадали несколько офицеров, их пришлось лечить в лазарете. Разгневанный этим обстоятельством генерал-губернатор Киевской губернии, приказал бросить в казематы некоторых студентов, зачинщиков драки. В ответ их товарищи объявили забастовку, они прекратили ходить на занятия, и заперлись в борделях. Губернатор сдался и выпустил студентов.

В 1870 году на Андреевском спуске поближе к Андреевской церкви, поселился академик Петербургской академии наук Андрей Муравьёв. Благочестивый старичок искал тишины на пути к Богу, по этой причине он и купил особняк на Андреевском спуске. Но какой может быть покой в окружении публичных домов?!

Воспользовавшись своим личным знакомством с императором Александром II, академик добился, чтобы публичные дома убрали с Андреевского спуска. Бордели перевели поближе к студентам в Латинский квартал[62 - Латинский квартал в Киеве – район современных улиц: Шота Руставели, Жилянского, Эспланадная.]. Теперь жалоб на бордели ни от кого не поступало. Однако в 1876 коду там случился казус: киевский губернатор Гудим-Левкович умер в трудах на ненасытной жрице любви Сонечке Головко. Разгорелся сильнейший скандал и бордели решили убрать за город.

Вот тут случился второй казус: мещане, живущие в Ямской слободе в открытом письме, опубликованном в газете «Киевлянин», просили губернские власти разместить бордели у них в слободе. Мотивировали они свою просьбу тем, что Ямская слобода нуждается в доходах. Власти пошли навстречу общественности, так и появился знаменитый киевский квартал «красных фонарей» под названием: «Яма». Весьма любил его посещать писатель Александр Куприн, написавший знаменитую повесть: «Яма».

В девяностых годах Киев становится индустриальным городом. В 1892 году здесь пустили первый в Российской империи электрический трамвай. В город, надеясь найти работу, хлынул народ со всех уголков Российской империи, естественно перебрались сюда и девицы лёгкого поведения из Одессы, Николаева и из соседних деревень. Вот тогда-то и исчезла та атмосфера флирта, которой славился Киев, осталась одна продажная и циничная любовь.

Однако не перевелись пикантные места в Киеве. Одним из таких был салон мамаши Гинди. История мамаши Гинди печальна и поучительна для некоторых мужчин: жил в Киеве богатый купец Мендель, имевший красавицу жену. Не раз местные ловеласы пытались завести интрижку с Анной Мендель, но никто не добился успеха, ибо красавица-купчиха была верна своему мужу.

Всё изменилось в один миг: Анна Мендель узнаёт, что её муж частый гость борделей. Она решается на месть и поступает на работу в публичный дом, став самой популярной куртизанкой Киева. От такого позора её муж бежал из Киева, но на чужбине не смог пережить горя и умер. Анна Мендель став богатой вдовой, бросать своего занятия не захотела. Она основала публичный дом, в котором клиентов обслуживали не безграмотные крестьянки, а образованные дворянки и жёны чиновников. Девицы у мадам Гинди работали не за кусок хлеба, а от любви к своей профессии. Салон мамаши Гинди славился «любовным искусством» тамошних девиц по всей Российской империи. Сама мамаша Гинди имела бешеный успех среди высшего мужского общества, и открыла множество филиалов своего салона. Нет не зря писатель Куприн, звал Киев той поры: «Сплошной бордель».

Всё же, как не критично был настроен к Киеву Петруша Сорокин, его двоюродный брат Константин Павлович Пустошкин любил приезжать в этот город.

– Я, конечно, понимаю, ты живёшь в просвещённой Европе, – говорил Петруша Сорокин, когда они вышли из дома и шагали по Прозоровской улице[63 - Прозоровская улица – современная Эспланадная улица в Киеве.], – но и у нас, кое-что имеется. Сегодня в «Шато де Флер»[64 - «Шато де Флер» – нижняя часть Царского сада в Киеве. Там находились: летняя концертная площадка, ресторан, пивная, танцевальный зал. Ныне на этом месте расположен стадион «Динамо».] играет свои цыганские напевы Пабло де Сарсате[65 - Пабло де Сарсате – (1844-1908), испанский скрипач и композитор.].

– Я большей частью живу в Румынии, а это самое захолустье Европы, – улыбнулся Пустошкин.

– Ну вот и славно, следовательно ты не пожалеешь о потерянном времени. Мы пообедаем в ресторане, а затем насладимся скрипкой великого испанца. А вот, кстати, и извозчик.

Сорокин с Пустошкиным подошли к извозчичьей коляске, на козлах которой сидел здоровенный детина с окладистой бородой.

– Милейший, довези-ка нас до «Шато де Флер», – сказал Петруша, усаживаясь в коляску.

– Не могу барин, уже заказан, – ответил извозчик.

– Полтинник даю, поехали, – настаивал Сорокин.

– Рад бы барин за такие деньги услужить вам, да человека подвести никак не могу, – вздохнул детинушка, – он на меня надеется. Мамзель у него тут. Пока значит, мужа её нет, голубки милуются. Случай чего выйдет, а меня на месте нет. Нехорошо барин.

– Шерше ля фам, – рассмеялся Петруша, вылезая из коляски, – пойдём Костя, поищем другого извозчика.

Пустошкин и Сорокин пошли дальше по тротуару, а спустя минуту, в коляску детины, уселся Евстратий Медников.

– Ну что Павлуша? – спросил он.

– Пока сидит там Евстратий Павлович, – ответил извозчик, – больше часу он там, а я примелькался здесь, уже трём клиентам отказал.

– Вон как раз Осип подошёл, а ты Павлуша езжай потихоньку, – похлопал Медников по спине извозчика.

Служба наружного наблюдения Российской империи в то время была лучшей в мире. Сделал её таковой Евстратий Павлович Медников. Из самых опытных агентов он создал особый «летучий» отряд, с которым ездил по городам России, выезжая порою и заграницу. Агенты в «летучем отряде» были асами своего дела, способные даже на пустынной улице, вести наблюдение за объектом так, что ему даже и в голову не придёт, что за ним следят.

Получив от Зубатова указание найти и задержать руководителя боевой организации эсеров Гершуни, Медников со своим «летучим отрядом» выехал в Киев. Здесь агенты Медникова раздобыли несколько извозчичьих экипажей, и установили наблюдение за всеми известными Охранному отделению Киева членами партии эсеров. Однако ничего пока о приезде Гершуни установить не смогли.

10 мая ротмистр Спиридович, совсем недавно назначенный начальником Киевского Охранного отделения полиции, встретился на конспиративной квартире, находящейся на Прорезной улице, с Медниковым.

– Евстратий Павлович, агентурным путём установлено, что в Киеве живёт некая англичанка Алиса Ллойд, – сообщил ротмистр, – она даёт уроки английского языка. На адрес госпожи Ллойд из Женевы поступают письма от эсеров, та передаёт их одной из своих учениц, по фамилии Рейнбот. Мамаша у этой барышни состоит в нелегальном «Красном кресте», помогает политическим заключённым.

– Благое дело, – кивнул Евстратий Медников.

– Сама мадам Рейнбот, будучи женой члена Петербургского окружного суда, в меру сил пособляет революции.

– Чем только Александр Иванович, люди от скуки и безделья не занимаются, – вздохнул Медников.

– Далее эти письма мадам Рейнбот передаёт в лечебницу на Бессарабском базаре, фельдшерице Рабинович.