Время собирать камни

Ворон доклевав мясо, которое утащил со двора Юсапа, взмыл вверх. Он облетел по кругу весь Иласхан Юрт и вернулся к роднику. Сел на свое любимое дерево. Только мальчика Кунты там уже не было, он ушёл домой.

Глава 3

Мокрый снег сыпал как из решета, ветер стонал и выл в печной трубе. В такую погоду, матушка, Пелагея Ильинична Аносова любила говаривать: «До чего же я люблю осеннюю распутицу. Хорошо смотреть в окошко, как с неба водица льёт и снег падает, да радоваться, что ты сидишь под крышей и у тебя тепло и сухо».

Сегодня Владимир как раз получил письмо от маменьки. Она сообщала о казанских новостях: кто венчался, родился или помер: «В Ильин день [38 - Ильин день – церковный праздник, отмечаемый 20 июля (2 августа по старому стилю), в честь пророка Илии.]была в гостях у твоей тётушки Анны Ильиничны. После обеда, она гадала на тебя. Карты показали, что ожидает тебя сыночек, большая любовь. Отпиши родимый, нет ли у тебя на сердце зазнобушки. Хорошо бы тебе уйти в отставку со службы и ожениться, порадовать старуху – мать, внучатами…» – писала она.

«Эх, всё врут карты, милая матушка», – грустно усмехнулся Владимир.

Графиня Скобаньская, увлеклась Одинцовым и совершенно не обращала внимания на Аносова. Владимир пытался объясниться с ней, однако графиня, оборвав его любовные излияния, потребовала оставить её в покое. Владимир помчался к Одинцову, с полчаса высказывал ему своё возмущение, обвиняя в коварстве.

– Послушай Владимир, ты всё слишком близко принимаешь к сердцу, – сказал тот, выслушав сумбурные речи корнета, – поверь мне, графиня испорчена светом, ей чужды и незнакомы искренние чувства. Она просто смеётся над тобой. Так не позволяй же выставлять себя посмешищем.

– А как ты относишься к графине? – спросил Аносов.

– Этой особе вздумалось развлечься в нашей глухомани, и тут подвернулся я. Ни к чему не обязывающий роман.

– Я как другу тебе рассказывал о своей любви, и после этого ты говоришь мне такое! – закричал Владимир.

Выскочив от Одинцова, он помчался к Лежину, уж кто-кто, а друг то поймёт его, но Сашка поддержал Одинцова:

– Выбрось ты эту кокотку из головы. Ну не получилось с ней помахаться, не беда. Ты слишком серьёзно всё воспринимаешь, это до добра не доведёт. Поверь мне.

Нет, ни кто решительно не хотел понимать его. А он страдал, как он страдал!

– Ты что тут сумерничаешь, друг любезный? – услышал он за спиной голос Лежина.

Тот стоял у порога, из-за спины испугано выглядывал Ванька.

– Дрыхнешь братец?! – обернулся к нему Лежин. – Прими шинель.

Ванька с шинелью быстренько удалился. Сашка по диагонали прошелся по комнате, развернувшись на каблуках, подошёл к зеркалу.

– Хватит сидеть как сыч в темноте, пора выйти в свет. Одевайся, пойдём к Федякину. Посидим, развеемся.

– Пойдём, – согласился Владимир, гоня прочь печаль-тоску, – Ванька, мундир!

***

« 25 октября 1840 года.

Так уж повелось, что я доверяю свои сокровенные мысли этой тетради, а не другу. Нет никого в Кречевицах, кому мог бы я открыть своё сердце.

Служу здесь уже третий год, но так и не обзавёлся друзьями. Право даже не знаю в чём причина. Может всему виной мой скрытный характер или ещё что, но факт остаётся фактом, я одинок. Хотя в приятельских отношениях с некоторыми офицерами, но нет друга. Как сторонний наблюдатель созерцаю я за маленькими драмами, кои изредка происходят в Кречевицах. Впрочем, велика вероятность, что в одной из них центральным персонажем буду я. А что это будет комедия или фарс покажет время.

Примерно с неделю назад, у нас в Кречевицах объявились некто господин Бошняков с очаровательной спутницей, графиней Скобаньской. Внешность у Павла Афанасьевича примерзейшая, впрочем, возможно у него много добродетелей компенсирующих его внешнюю неприглядность. Мне это не ведомо, поскольку не имел чести близко сойтись с месьё Бошняковым.

У нас все ломают головы, в каком качестве приехала с ним графиня.

Впрочем, вскоре, всё это отошло на второй план. У графини нашлось немало поклонников, Бошняков же относится к её воздыхателям лояльно. По этой причине, все сделали вывод, что отношения между графиней и Бошняковым чисто дружеские.

Наибольшим любовным пылом к светской красавице воспылал драгунский корнет Аносов. На балу в офицерском собрании он весь вечер танцевал с ней, а потом явился ко мне, и заявил, что влюблён в графиню. Мальчишка совсем опьянел от этой страсти и возомнил, что и Скобаньская отвечает ему взаимностью.

Горьким было похмелье бедного корнета: графиня дал понять Аносову, что он ей безразличен. Оно и понятно, Скобаньской вряд ли интересен наивный юнец, но что совсем уж занятно, своё внимание графиня направила на меня. Двусмысленную роль, сыграл при этом месьё Бошняков. Встретив меня на улице, он чуть ли не силой затащил к себе на обед. Там и осчастливила нас своим присутствием госпожа Скобаньская.

Как выяснилось, графиня оказалась особой преоригинальной.

На следующий день я был приглашён госпожой Скобаньской на чай. Мы мило беседовали с ней о пустяках, вспоминали общих знакомых. Разговор коснулся Петра, моего старшего братца. Графиня как выяснилось, знакома с ним, она живо интересовалась его судьбой. Я уверил её, что Петя ведёт размеренную жизнь помещика, и ничем не интересуется кроме как видами на будущий урожай.

Графиня припомнила о вольнодумствах Петра, но я уверил её, что это всё в прошлом. Скобаньская к моему удивлению стала высказывать бунтарские мысли, намекая на свои связи с польскими конфедератами. Я же напомнил ей, что являюсь офицером и своим долгом считаю служение государю императору.

Однако вскоре заумные разговоры наскучили графине, и мы перешли на темы более безопасные.

Интересно, чем я мог приглянуться этой светской львице? Вокруг неё немало ухажёров на много красивее меня, но графиня благосклоннее всего отнеслась к моей скромной персоне. Так или иначе, но наш адюльтер продолжался, и дело шло к логическому концу, мы стали любовниками.

Надо сказать, что любовный пыл графини в постели, выше всяких похвал.

Вероятно разомлев от моих ласк, госпожа Скобаньская завела вольнодумные речи о тирании нашего досточтимого монарха. На меня её слова навеяли огромную тоску, и я поспешил раскланяться.

Всё бы ничего, но бедняга Аносов, продолжает тайно вздыхать о графине. Он пытался объясниться с ней, но та холодно попросила его больше не преследовать её. Не знаю почему, но Владимир меня обвинил в своих любовных неудачах. Он пришёл ко мне на квартиру, наговорил различных дерзостей. Я, было, пытался урезонить его, к сожалению, он меня не послушал. Вот таков анекдотец.

Впрочем, ничего страшного в этом нет. Графиня скоро уедет, и Аносов её благополучно позабудет. Тогда-то мы с ним весело посмеёмся над всей этой историей.

Владимир умиляет меня своей наивностью. Он напоминает моего старшего брата Петра. Между мной и братом двенадцать лет разницы, но порой мне кажется, что старший из нас я, а не Пётр.

Зимой тридцать первого года, когда я ещё был юнкером в Александровском училище, братец пожаловал в Петербург. В один из вечеров мы пошли с ним во «Французский театр» Апраксина[39 - Данный театр находился в доме флигель-адъютанта генерал-майора Апраксина А.А., один из двадцати частных театров, которые были в то время в Москве.]. Там давали Шиллера: «Коварство и любовь» с Молчановым[40 - Молчанов Иван Евстратьевич (1809-1881) бывший крепостной актёр. В начале 1850 года основал из увольняющихся на пенсию военных песенников первый профессиональный русский народный хор.]. Как Пётр рыдал над этой пьесой! Удивил он тогда меня изрядно.

Брат по-прежнему, как и в юношеские годы мечтает осчастливить всё человечество, только не знает как. В голове его роятся множество прожектов, которые разбиваются в прах, соприкоснувшись с реальностью.

Взглянувши пристально на Петра, можно найти в нём много недостатков, но, несомненно, одно, человек он глубоко порядочный, и не способный на подлость.

Аносов как мне кажется из той же породы. Впрочем, я могу и ошибаться».

Положив перо на стол, и закрыв чернильницу, Алексей, сцепив пальцы на затылке, откинулся на спинку стула.

«Эко непогода разыгралась, – подумал он, глядя в окно, – как говорила наша ключница Дуняша: « В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит». Да уж больно дома сидеть не хочется, а охота, как известно пуще неволи. Пойду к Федякину, развеюсь».

Одинцов встал, надел мундир, и крикнул денщику:

– Василий, подай шинель и фуражку.

Посетителей в ресторации было не много. За одним из столиков ужинал генерал Офенберг, компанию ему составляли полковник Штольц и господин Бошняков. Издали раскланявшись с ними, Алексей прошёл в бильярдную. Там у окна расположилась компания офицеров. Драгунский поручик Белозёров что-то рассказывал. Судя по всему, история была весёлая, потому как вся компания хохотала. Подойдя, к ним, Одинцов сказал:

– Ваш смех слышан даже на улице. О чём Игорёк, ты так занятно повествуешь?

– Вспоминаю как Коленька Федосеев, будучи юнкером, убеждал меня, что, не может быть свободолюбивой мысли под армейской кокардой. Любил шельмец повторять: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». От былого вольнодумства не осталось и следа. Сейчас Федосеев целыми днями гоняет свой взвод, лишь бы заслужить одобрение Прусака.

– Причина служебной ретивости его всем известна, это Поленька Офенберг. Посему данный факт служит смягчающим обстоятельством Николаю, – пожал плечами Одинцов, – кстати, автор этих строк, господин Грибоедов, так же прислуживал начальству и весьма ретиво.