Ветербург. Каждое дерево качается отдельно

Всё началось с губернатора, провозгласившего в девяностые, что область, обладающая такими богатыми лесными ресурсами должна заниматься только лесными ресурсами, и что пусть земли сельскохозяйственного назначения зарастают лесом, который будет расти сам, вместо овса, льна, ячменя и ржи. И животноводства не нужно. На лесные деньги можно будет и мясо закупать, и молоко, и всё остальное. Так и сделали.

Поля стали зарастать деревьями и кустарником. Пилорамы расплодились, заняли места коровников. Три фермы закрылись. Местные коровы стали покидать дворы местных жителей. Из тридцати кормящих бурёнок, к концу второго десятилетия от начала губернаторской программы, на руках местных жителей осталось три.

А тут ещё этот Насос появился! С большой буквы, потому что так прозвали тётку Таню – обладательницу самого мощного насоса в деревне. С ней пытались соревноваться, но что толку! Ведь её дом стоит первым в очереди к ручью. Никаких сельских сходов не соберешь с этими дачниками! Они, понимаешь, прописаны в городе, а здесь они свободные граждане, никому не подчиняющиеся!

Появились, правда, партизаны. Они перерезали шланги или ломали насосову плотину в ручье, но Насос установил камеру видеонаблюдения и засёк террористов. Им пришлось по-хорошему отрабатывать барщину, установленную Насосом, во избежание привлечения к суду.

Вскоре открылась новая опасность. Леса в области поредели, и уже новый губернатор задумался о судьбах родного края. Он нашёл выход и разработал программу добычи полезных ископаемых. Искали их долго но нашли. Ими оказались залежи песка. На этих песках стояли леса, населённые пункты, вроде деревеньки, с живущими здесь насосами. А тут ещё подвернулось, кстати, строительство федеральной дороги грандиозного назначения и торговля песком пошла в гору. Правда горы вокруг нашей деревеньки стали пропадать, и вода в глубоководных колодцах стала убывать. Да и ручеёк стал тощать.

Задумались люди. Не знали что делать: или продолжить борьбу с Насосом, или замахнуться на высшие силы? Задумались-пригорюнились. Кто-то стал искать путей спасения через свои городские связи. Кто-то приготовился сматывать удочки из этого благословенного уголка природы, теперь уже почти проклятого места.

Маэстро стал говорить, что просто климат меняется, теплеет, и потому надо привыкать жить по законам полупустыни. Ведь живут же там люди. Мол, арабов-мигрантов можно пригласить для делёжки опытом. Но это предложение не было принято населением деревеньки с энтузиазмом. Даже напротив: кто-то выбил реформатору стекло в доме, и маэстро даже написал в местную газету заметку о ксенофобии жителей области.

Заметку благополучно замотали, а в администрации был поднят вопрос о бурении артезианской скважины.

Но лето заканчивалось. В августе прошли обильные дожди, и вопрос нехватки воды как-то, как всегда и было раньше, перестал быть актуальным. Дачники подсчитывали свои запасённые за сезон соления, закатки, добавив к ним ещё и грибные составляющие.

А однажды все даже собрались на отвальную Маэстро. Он всех обнял и сказал, что уж в следующем-то году они всем миром решат все насущные вопросы и пожелал всем благополучного и радостного зимнего пребывания в городе. И даже всплакнул. Последней уехал Насос.

Только остающийся зимовать в деревне Лёша, единственный местный житель, не задумывался о будущем. Он с удовольствием сидел на всех отвальных, если они были, курил свои ядовитые сигареты и получал удовольствие от выпитого спиртного и съеденного закусочного, обещая дожить до следующего года и рассказать всем всё, что произошло без них.

В следующем году деревенька стала похожа на сказочного кита и одновременно на средневековый замок на горе посреди озера. Карьеры вокруг деревеньки заполнили талые и грунтовые воды, и не хватало только Конька-Горбунка, чтобы в один миг оказаться в этом чудесном государстве.

Вода вернулась!

Щепки

Под окнами то ли огород, то ли луг. Большущие старые яблони, старательный прямоугольник грядок. В стороне поле картошки. В низинке сломанная яблоня и много сильной травы, где-то скошенной, а где-то высоко взметнувшейся. Дальше взгляд радостно скачет по макушкам рябин, лип, ольхи. И над всем этим зелёным, мощным склоном царит плакучая берёза. Но царит она не как сторожевая башня, а как матушка, зорко следящая за детьми. А может она ждёт или провожает нас. Кто знает…

Дальше взгляд уходит в небо. Улетает как лыжник с трамплина и надолго задерживается в облаках.

– Настя, пойдём за щепками, – слышится через открытое окно уверенный голос бабы Насти. Сказано так, что не отвертишься. Вздремнувшая было после купания, Настя вздрагивает. – У вас и растопки-то для печки не осталось, а Мишка баню подрубает, полно щепок-то.

Хочется заплакать, но Настя подчиняется, берёт корзинку, и выходит на улицу.

– Где мать-то? – Строгий голос бабы Насти заставляет соображать и всегда быть настороже.

– Да в магазин пошла.

– А что мне не сказала? Мне спичек надо купить. А она ведь и грядку вон не дополола. Пошли.

Баба Настя сразу, как только новые дачники приехали в деревню, взяла над ними шефство. Так в советские времена отличники в школе и лучшие рабочие на производстве брали «на буксир» отстающих и отлынивающих от своих прямых обязанностей товарищей.

Пошли они почему-то не прямо к бане, а кругом, сначала вдоль ручья, а потом по тропинке к роднику. Пели комары, цвиркали птицы.

– Стой! Ложись! – вдруг громко зашептала провожатая и, схватив за руку Настю, пригнула девочку к земле. – Мишка едет. Переждём.

Мишка, которому шёл седьмой десяток, проехал мимо на лошади.

– Бежим!

Добытчицы потрусили к бане, быстро набрали щепок и двинулись было назад. Но баба Настя опять взяла Настю за руку, остановила её.

– Он хоть и родственник мне, но вредный мужик. Любую щепочку пристроит, за любое перышко удавит.

Она ещё продолжала что-то говорить, а Мишка, уже без лошади, приближался к ним, улыбаясь. Подойдя, одобрительно мотнул головой.

– Молодец, Настя, будет хоть чем печь растопить. А то с дровишками у вас пока плохи дела.

И непонятно было, к которой Насте были обращены эти слова. То ли он одобрял действия маленькой Насти, то ли бабу Настю хотел подколоть.

Но скорее всего он видел, как залегли в траву две подруги, и потому глаза его весело блеснули.

Коралловый миф

У меня особые отношения с этим склоном, с этим зелёным прекрасным чудовищем. Он не суров, но и не романтичен. Он сам по себе. Он вытянут. Он беспечен. В нём живут родники. В родниках серебряная вода. Сосед Жора возил её на анализы в Петербург. Как будто склон болен, а Жора заботится о его здоровье, возит на анализы продукты его жизнедеятельности. (Порочный круг ассоциаций.) А Жоре стало интересно потому, что из Жоры вышел чудесный камень. Он всем его показывал: серо-коричневый, внешне похожий на коралловый риф, – с зазубринами и острыми вершинами. Все удивлялись: и как это он вышел из Жоры, проделав путь от почек до выходного отверстия! Жора всем предлагал потрогать этот его почечный риф, но все пугались и прятали руки за спину. А именинник радостно улыбался, и было видно, что он счастлив. Теперь Жора хранит ценный камушек за стеклом, в специальной коробочке. Кто хочет взглянуть и потрогать – звоните. А у кого есть подобные залежи в организме, советую узнать адресок.

А ещё из склона вытекает Святой ручей. Там раньше и часовня стояла, прямо над ручьём. В праздник Параскевы Пятницы сюда приезжал митрополит Новгородский, служил молебен. А вокруг ярмарка клокотала, народа тьма, и леса не было, а были сплошные поля. И народу в округе было только мужского пола 3 тысячи. Теперь-то и трёхсот не соберёшь обоих полов.

Пока я нащёлкивал эти строки, в небе из облаков сформировался огромный крылатый субъект, не знаю какого рода и звания, но довольно светлый. Заглянул в окно и весьма быстро удалился, а за ним проплыл облачный крест, как на Андреевском флаге.

Это стоит июль. Грозовые облака создают удивительный сериал года, не надоедающий, но притягивающий взгляды людей.

А с холма-то смотреть дивья, как говаривала моя мама.

Коммуналка

Настойчивые, а возможно и нагловатые, трясогузки верещат. Они, видите ли, поселились в нашем летнем домике под самым коньком, и теперь выражают своё недовольство тем, что мы приехали и тоже здесь поселились. Они вселились в апреле, а мы в мае, поэтому считают себя хозяевами дома. Недовольны даже тем, что я сижу перед окном на первом этаже, даже его не открывая, и скачут передо мной демонстративно, настойчиво и трепетно.

Птенцы, видите ли, у них вылетают…

Склонное

Длинное облако, почти отражение склона, сбросило десант дождя, но он такой мелкий, что я понял – это само облако. Но небо опять закудлатилось. Вдали вдруг распахивается синь. У нас здесь всегда так: какая бы погода ни стояла, но на закате всегда появляется солнце.

Ну, вот, посмотрел очередную серию. Пора идти ужинать. Не тут-то было – забарабанил дождь. Придётся переждать. Чуть косенький, но очень уверенный, колотит по крыше, как оратор на телешоу, дождавшийся, наконец, слова. Но синь, как нахрапистый телеведущий резко обрывает его и даёт слово не рекламной тишине.

Ожидание

Трава густая и высокая. Пройти трудно – путаешься, спотыкаешься, чертыхаешься. Влажное лето, высокая трава.

Скосишь её – просторно и пусто, но и в густой траве, у земли, у самых корней места много: и пробежать можно, и провилять, извиваясь, как змея, и затаиться, если ты маленький.

Этот тихий адреналин рождает чувство спокойной уверенности, как будто душа настраивается на приём света. И жизнь травы, деревьев, птиц, и неба, и земли становится понятной, и ты своим посвистом или шелестом участвуешь в этой симфонии, исполняя своё предназначение.

Выходишь на луг, ещё цветущий, но уже с жёлтыми стеблями травы, с сухими семенами.

Стрекочут кузнечики. Это не те птицеподобные телеприёмники, всё время ищущие и находящие нелепые поводы по поводу своего существования.