Ветербург. Каждое дерево качается отдельно

Стрекочу кузнечики – весёлый настойчивый народ, принимающий и этот жаркий полдень, и всё, что должно произойти на пути к осени.

Он приезжает на свой участок, в своё поместье в восемь с половиной соток. Каждый метр этого пространства знаком, каждый метр буквально полит его потом.

Взять эту калитку. Он переделывал её много раз. Или этот куст жасмина, притащенный за 300 километров. Или три этих можжевеловых дерева, выкопанных в лесу здесь и посаженных перед окнами. Три окна, три можжевельника.

Три куста крыжовника были здесь и до него. Им больше двадцати лет, за ними нет никакого ухода, а они живут. И даже плодоносят. И это несмотря на то, что во второй половине лета на них появляются мелкие гусеницы и объедают листья. Так и стоят голые прутики с мелкими ягодами крыжовника. Он темнеют и становятся вкусными. Из них варят вкусное варенье. Так и с людьми бывает. За ними нет никакого ухода, а они живут и работают. И ещё сами заботятся о ком-нибудь.

А вот и правда, через которую мы перешагиваем: по голым ногам деревьев проводят пилой. Деревья падают с глухим стоном. Это правда болезненная, но она не оставляет его печаль. И эта древесная тоска, и эта жизнь в деревянном убежище, которое надо отапливать дровами… Об этом уже писал знаменитый фантаст, но собственный опыт не даёт покоя, как больная голова покоя ногам не даёт.

Вот иван-чай отцвёл, и его рефлексия, итог его жизни, ватные семена, разносится ветром по свету.

Тоска свободного времени рождает много дурного и много хорошего. Главное – не загнать собственное сердце, его клапаны, пропускающие все эти печали через себя.

Небо очистилось, но солнце опять садится в тучи, и значит завтра будет чем оправдывать своё безделье. И поэтому он ждёт дождя.

Термос

Если девочка с аккордеоном взволнованно и сосредоточенно ждёт учителя, и вдруг покажется, что опять вернулись тридцатые годы двадцатого века, не спеши делать выводы.

В термосе тысячелетий всё сохраняется довольно долго. Дети щебечут, собираясь в кучки. Но ты тоже сумей сосредоточиться, как та девочка. И не надо придумывать аналогий. Даже если Гитлер и вернулся, хоть мысли и скачут, скажи «Чур меня!» Это древнее приветствие. Они его боятся. «Отведи от меня чары!»

Все задумались о крови. И не о запахе её, и не о цвете. О её близости. В кучки собираются по её близости. Рядят-судачат. Присматриваются друг к другу. Начинают говорить друг другу комплименты. Повторяют их. Потом ещё и ещё. Говорят, мол, как хорошо нам вместе, как мы хороши. Как хорошо мы поступаем. Поэтому надо что-нибудь построить. Можно канаву, можно стену. Главное, чтобы было в честь нас.

Мотивировки

– Одной моей родственнице всегда 25 лет, но я уже даже не помню, сколько ей точно. И новенькой её не назовёшь. Моей бабушке 75. Но ей на 12 лет меньше. Она почему-то прибавляет себе всегда только двенадцать лет, – говорит одна.

Другая знакомая убавила своей маме пять лет, чтобы на кресте стояла дата, удостоверяющая, что она была не старше, а моложе лежащего рядом мужа.

Операция

Вислоухое утро радостно повизгивало и посвистывало. Лаковые листья еще не шелестели, но уже распоряжались ветром. Майский тренинг напрягал чувства, проверяя их на свежесть, а на тропинках партизанили в засадах необыкновенно размножившиеся в этом сезоне клещи-националисты. Они казались таковыми, они были неприятны, как скачущие на площадях люди, забывшие своё достоинство, стянутые ниточкой бьющего в синей жилке пульса.