Каленым железом

Оборванец сидел по-прежнему один, но уже где-то подстрелил закурить. Он пускал дым колечками, и кольца, надо сказать, у него получались замечательные – тугие, плотные. Он их надевал на палец, и они на пальце таяли.

– Полсолянки, люля-кебаб и компот, – сказала бедная Анюта.

– И коньячку, и сигарет.

Анюта молчала.

– И что-нибудь к коньячку: лимончик, семги принесите.

– Семги у нас нет никогда.

– А что есть копченое, вкусненькое?

– Теша нототении.

– Эх, тащите хоть и эту вашу тёщу, – сострил оборванец. – А вообще-то я не ожидал, что официанты так обедают.

– Как так?

– Скудновато, скудновато.

– С нас же высчитывают.

Оборванец засмеялся.

– Я так отсюда голодный уйду. Мяса! Дайте мне больше мяса!

Произнося последние слова, он несколько повысил голос, и слова получились немного визгливые.

Но официантка не вздрогнула.

– Хорошо. Шашлык будете есть?

– Буду, буду. Отлично.

И она принесла. Оборванец вкусно обедал, выпивал и покуривал. Он очень наслаждался жизнью.

Но когда Анюта подала счет, странный посетитель решительно отложил бумажку в сторону.

– Нет! Не говорите мне о деньгах! Мне больно! Этого не измерить деньгами. Лучше скажите, когда вы заканчиваете работу.

– В двенадцать, – отвечала ошалевшая официантка. – Но я еще полчаса считаю выручку.

– Все ясно, – усмехнулся оборванец. – Все понятно. Выручка. Дайте-ка мне ваш домашний адресок. Я приду к вам сегодня ровно в час ночи.

Хотите верьте мне, хотите нет, но официантка дала ему свой адрес. Вывела мертвой рукой на том же самом счете, где значились съеденные оборванцем двенадцать рублей сорок восемь копеек.

– До скорой встречи, – сказал оборванец и исчез, почтительно сопровождаемый швейцаром, который взял под козырек и долго смотрел ему вслед.

Он ушел, а куда ушел – это нам неизвестно.

Зато все известно про официантку Анюту.

Она работала. Она разносила, принимала, подавала, считала, улыбалась, а потом пришла в свою пустую однокомнатную кооперативную квартиру и стала смотреться в зеркало.

Нового ничего не увидела. На нее глядела женщина страшненькая, сухонькая, лет тридцати, с золотым зубом. Начинающаяся сеточка морщинок. Тонкие губки накрашены перламутровой помадой.

– Чушь, – сказала Анюта.

И часы пробили час.

– Чушь, – повторила Анюта через пять минут. – Чушь. Чушь.

И начала переодеваться.

За стенкой развлекались. Слышалось пение «Хмуриться не надо, Лада».

– Не надо, – сказала одинокая официантка, снимая синее форменное платье, развязывая черный галстук с широким узлом, распуская волосы.

И тут прозвенел звонок.

Анюта накинула халатик, открыла.

И сразу поняла, что оборванец порядком пьян.

– Пардон. Задержался в одном месте, – объяснял он, покачиваясь.

Та же гаденькая одежда, то же гаденькое все.

– Уходите. Вы пьяны! – с тоской сказала Анюта.

– Ну, пьян. А почему я должен уйти? – возражал оборванец. – Пустите меня, и я ничего вам не сделаю.

Официантка молчала.

– Ну чо ты? – оборванец обнял Анюту.

И она его впустила.

– Только не подумайте, что я… – сказала она.

– А я и не думаю, – сказал оборванец.

– И не надейтесь, что я…

– А я и не надеюсь.

– Будете пить чай?