Пригород. Город

– Не помню. Хотите, я расскажу вам ее?

«Что случилось? Почему все исповедуются мне?», – не без иронии подумал он.

– Я весь во внимании.

– Вы опять со своей светской любезностью. Хорошо. Слушайте. Один художник нарисовал картину. Он был символистом и изобразил стройную девушку на берегу моря. Водная стихия бушевала, окутанная в розовую дымку, жемчужные барашки несли прохладу, наполняя воздух чем-то особенным, неповторимым, будто наэлектризовывая его. Он пропитался этим легко, как губка вбирает в себя влагу. Девушка в черном воздевала руки в немом призыве, словно она что-то испрашивала у неба. Может, лучшую судьбу. Возможно, молилась за кого-то. Но художник, поставив в уголке скромный автограф, назвал произведение «Отчаяние». Картина попала на выставку, не заслужив должного внимания, она так и исчезла бы в небытии, если б не один человек, посетивший экспозицию. Он был физиком. Взгляд его, замедлившись, остановился на розовой дымке, на девушке в черном обтягивающем платье, на ее фигуре готовой, казалось, вот-вот согнуться под тяжестью рока. И физик решил про себя: «То, что нужно. Я добуду открытку с этой картиной. Где-то у входа я видел, что женщина торговала цветными буклетами. Зашифрую „Отчаяние“ и пошлю его радиосигналом в космос». Он так и сделал. И вот в новелле проходит время. Много веков минуло, а сигнал, преодолевая немыслимые расстояния, с бешеной скоростью пролетел сквозь космос, и достиг чужой планеты. Там жили существа очень похожие на людей, но технически более развитые. Они расшифровали послание и, воодушевленные мыслью, что не одни во вселенной, полетели на зов в ту точку пространства, откуда пришел сигнал. Но каковы были их боль и разочарование, когда пришельцы ступили на Землю. Никого. Безжизненная пустыня. Человечество, много столетий назад погрязшее в жестоких воинах, истребило себя полностью. Пришельцы покинули планету. На этом заканчивается история.

– Да, грустная новелла. И очень похоже на Милославского, – сказал Дмитрий.

– Что похоже?

– Появилась у меня одна мысль. Этот загадочный господин, он… Он – пришелец. Я образно говорю. Милославский явился к нам и, истекая то ли печалью, то ли желчью, увидел руины городов, смерть, насилие, кровь, раздвигая невидимые завесы и глядя в будущее, он узрел опустошение. Холод коснулся его души, пессимизм и разъедающий скепсис проник в кровь, отравив сознание. Поэтому он замкнулся, разочаровавшись во всем.

Она вновь поглядела на Дмитрия, сказав:

– Да… Возможно, вы правы.

9

День прошел как обычно. Медленно и мучительно. Никаких развлечений, кроме застольных бесед и прогулок у моря. Сумерки тихо опустились, выкрасив мир в синий цвет. Ночь, тягучая будто смола, подарила глубокий сон.

Дмитрий погрузился в страну грез, но опять очнулся. Он услышал шаги и шорохи за дверью. Приподнявшись с постели, он повернул голову в сторону звука. Глаза, привыкшие к темноте, рассмотрели бронзовую ручку в виде лапы мифического зверя. Конечно, не мог рассмотреть Дмитрий мелких деталей. Это воображение дорисовало картину, а дверь была не различима, лишь бледное пятно желтоватого цвета – ручка – висело во мраке.

Он встал, оделся и пересек комнату. Медленно приотворил дверь. Прислушался. Тихие шаги прозвучали на нижнем этаже. Дмитрий вышел и, плывя сквозь мрак, пересек помещение по мягкой ковровой дорожке. Спустился с лестницы. Он заметил у черного входа человека, одетого в плащ. В руке у него был незажженный фонарь. Незнакомец мелькнул перед взором Дмитрия и исчез за дверью. Трудно было определить кто это. Долгополая ткань скрыла фигуру, да и встреча длилась пару секунд.

Выждав время, Дмитрий подкрался к черному входу.

На улице он следил за тусклым пятном света, плывущим вдоль моря. Оно скрылось за береговым изгибом. Зашагав быстрее, Дмитрий хотел застать врасплох человека, меняющего цветы.

– Простите, – произнес, немного волнуясь, Дмитрий, когда он догнал его.

Мужчина обернулся. Фонарь осветил знакомое лицо.

– Господин Кнехберг?

– Да я, а кто же еще? Чужих здесь вы не встретите. Мой пансион – единственное жилое строение на несколько миль. – Он пытался придать фривольности голосу, но вышло неуклюже.

– Так это вы цветы меняете?

– Только прошу, никому не говорите. Мне не хочется… – Его взгляд упал на тюльпаны, зажатые в руке. Он сменил цветы, спрятав старые под плащ.

– Я ничего не понимаю. Зачем этот маскарад?

– Господин Лебедев, идемте в пансион, и я все объясню, обещаю.

«Еще одна исповедь», – родилась мысль.

Они оказались в пансионе. Прошли в номер Дмитрия.

– Понимаете в чем дело, господин Лебедев, эти курган и цветы в память о моей дочери. Вы, наверно, знаете историю о доме – слухами земля полнится. Так вот, когда умерла Поля – моя дочь, – с женой все пошло наперекосяк. Сейчас забылось, но, кажется, дня не проходило без взаимных упреков. Что-то сломалось в моей и ее душе. Что-то безвозвратно ушло. Детей она больше не хотела. С чего вдруг пришла такая блажь? Поверьте, я пытался изменить ситуацию, но жена… В итоге разошлись. Дом остался на мне, и, похоже, я – больной человек. Люди бегут от прошлого, которое ранит их, пытаются забыть мрачные эпизоды жизни, но я… Я остался здесь и растравил душу воспоминаниями о дочери. Воздвиг этот курган, приношу цветы…

Господин Кнехберг замолчал.

– Я понимаю вас, – тихо произнес Дмитрий. – Но к чему таинственность, ведь рано ли и поздно все узнают. Человек любопытен от природы.

– Да, да, да, сколько раз я повторял заученную формулу: человеческое любопытство, оно вездесуще, но я не хочу, чтобы касались меня, желаю надеть маску и играть роль, как страшно б не звучало, ибо мое прошлое – это мое прошлое. Не надо жалеть меня. Понимаете?

– Да, – ответил Дмитрий скорее по инерции, чем осознано.

Воцарилось молчание.

Они сидели в полной темноте, и Павел Аркадьевич внимательно разглядел едва различимые очертания собеседника. Почудилось ему, что это манекен, кукла в человеческий рост. Она недвижна и безучастна. Можно смело наговорить ей все, что угодно.

Он тихо произнес:

– Не буду мешать вам, господин Лебедев.

– Спокойной ночи.

– Но вы никому не рассказывайте.

– Я обещаю.

Когда дверь закрылась, Дмитрий разделся и лег. Отвратительное состояние завладело им, словно он перенапрягся: мышцы как ватные, дышать тяжело. Он смежил веки. Свинцовый сон завладел разумом.

Дмитрию пригрезился господин Кнехберг, в бешенстве разбирающий курган и бросающий камни в море, но те не хотели тонуть, и волна приносила их обратно к берегу, чудесным образом складывая новый курган.

10

Дмитрий несколько раз приступом брал текст, как штурмуют крепость. И любая атака срывалась. Или, казалось ему, это был пиратский корабль, проплывающий мимо. Он манил, но взять на абордаж не хватило решимости. Было что-то в этих словах, помимо лежащего на поверхности пессимизма и скепсиса в отношении технического прогресса. Что? – Он не смог объяснить. Дух обреченности, витавший как пороховой дым между строк, ел глаза и саднил горло.

Лист беспомощно лежал на столе, ожидая своей участи. Дмитрий, изучая бисер букв, в нерешимости взял перо, но возвратил его на место.

На следующий день перед завтраком он зашел к Милославскому в номер. Тот встретил его дружелюбно:

– Здравствуйте, господин Лебедев, милости прошу. – Хозяин номера указал гостю на кресло. – Я знаю, с какой целью пожаловали. Вы будете говорить о моих записях. – Он, сев удобнее, свел пальцы в замок.

– Совершенно верно.

– Переписали?

– Нет.

– Очень странно. – И Милославский удивленно посмотрел на Дмитрия. – А в чем причина?

– Прежде я хотел задать вопрос. К сожалению, не решаясь его озвучить, испрашиваю дозволения…

– К чему высокий слог? Или тема щекотлива? Хорошо. Говорите. Я весь во внимании.