Рогнеда. Книга 1

Когда вернулись обратно, увидели, что нет боярина больше, а воины все лежат порубленные, а над побоищем воронье летает. Долго блуждал Михалко по лесу, пока не наткнулся на след ногайский. Да не один он был, а во множестве. Воины вмиг поскучнели и на одном из привалов исчезли, оставив Михалко одного. Кинулся он, было, искать их, да все без толку. Рассвирепел Михалко, зарычал, страшно грозя немыслимыми им карами, и двинулся далее один. Не то, что он шибко любил боярина, а не мнил другого хозяина кроме него. Так верный пес предан хозяину своему и прощает ему все обиды и унижения.

Помогло Михалко чутье и глаз острый. Тут ветка обломана, там конский след глубокий, здесь остатки привала вражеского. Хоть и были ногаи конными, а он пешим, но выследить их сумел и вскоре узрел воинов на невысоких мохнатых лошадках. Помогло то, что двигался почти без остановки – и днем и ночью, делая лишь короткие привалы. Во время пути питался, чем придется, и сам стал похож на зверя лесного.

Один раз попытался, было, сунуться, но спугнул дозор татарский. Насилу и ушел. Долго петлял по лесу, запутывая следы, а потом возвращался назад, боясь упустить ворогов. Эта ночь должна оказаться решающей. Дальше ждать не имело смысла. Силы у Михалко убывали, и чувствовал он: еще чуть-чуть – и не хватит силушки боярина вызволить. Вчерась днем повезло. Сумел словить зайца и съел целиком, даже единой косточки не оставил.

Михалко перекрестился, взывая к помощи богов, припал к земле и пополз, ориентируясь на едва уловимый лошадиный запах. В зубах держал острый нож, единственное свое оружие. Переполз через балку и в овраге различил очертания лошадиных морд. Кони стояли сплошной массой, тесно прижавшись друг к дружке. На пригорке сидело двое дозорных. Михалко придвинулся ближе, поднял голову, выбирая дальнейший путь. Кони, почувствовав чужого, запрядали ушами. Михалко отодвинулся подальше и пополз туда, где сидели дозорные.

Оказался как раз за их спиной. До Михалко донесся негромкий говор. Он прополз еще немного, под рукой предательски хрустнула ветка. Один из ногаев повертел головой, поднялся. Михалко совсем прижался к земле, слившись с ней в одно целое. Кочевник немного постоял, потом сел обратно. Михалко выждал еще немного, взял в руки нож. Выдохнул и, чуть приподнявшись, метнул нож в того, что был подальше. Нож еще свистел в воздухе, а он, рывком оттолкнувшись, бросил тело вперед. Нож вошел аккурат в то место, где кончалась кольчуга, оставив незащищенной маленький клочок тела. Басурманин хрюкнул и стал заваливаться назад. Его товарищ удивленно повернул голову, еще не сообразив, что случилось, и в этот момент Михалко навалился сверху. Ордынец оказался жилистым и юрким. Оба хрипели, стараясь добраться друг другу до горла. Басурманин изловчился и больно ткнул Михалко кулаком в бок. Тот зарычал, но не от боли, а от злости и головой ударил туда, где белело лицо врага. Затем еще и еще. Ногай обмяк. Михалко нащупал шею врага и надавил, сколь оставалось сил. Раздался хруст.

Он сполз с тела врага, немного полежал, восстанавливая дыхание, пучком травы обтер лицо. Надо было торопиться. Наскоро обшарил тела врагов, взял меч, кинжал и пополз дальше. Еще днем он заметил, где сидит Василий, туда и держал путь. Полз сторожко, стараясь не поднимать головы.

Вот и стан. Чуть правее у высокого дерева был привязан боярин, Михалко даже различил склоненную голову. Рядом сидел, прислонившись к стволу, дозорный. Михалко прополз еще немного и, подобравшись почти вплотную к пленнику, вторично метнул нож. На этот раз удача изменила ему. Нож просвистел почти у самой головы и исчез в кустах. Ордынец насторожился, посмотрел туда, где раздался подозрительный шорох и вдруг захрипел, пытаясь подняться. Из горла у него пошла кровь, и он опрокинулся назад.

Василий очнулся от тревожной дремоты, услышав рядом возню. Открыл глаза, посмотрел в ту сторону и подумал, что кошмар, преследовавший его во сне, продолжается. Из кустов, сплошной стеной опоясывающей поляну, на него надвигалось какое-то чудище. Точь в точь такое же, как в детских сказках, поведанных когда-то давно бабкой. Он вздрогнул, захотел отодвинуться, но путы не пускали. Чудище вдруг оскалилось, показывая гнилые губы, а потом замычало. Страшно так, протяжно, отчего Василия прошиб холодный пот.

– Господи!!! – пробормотал обреченно. – Настал последний мой час. Спаси и помилуй раба твоего, Василия. Лишь на твою защиту уповаю.

Чудище перестало скалиться, протянуло огромные лапы и стало дергать за веревки, которые держали Василия. И тут, наконец, до боярина дошло.

– Господи, – выдохнул, ужаснувшись и обрадовавшись своей догадке. – Михалко, неужто ты? Как я рад видеть рожу твою немытую! Вот спаситель! Не бросил, значит, хозяина своего. А я-то думал…

Михалко замычал, закивал головой и, вспомнив, наконец, про меч, перерезал путы. Потянул боярина за собой и первым исчез в кустах. Обдирая в кровь лицо и руки об острые шипы, Василий поспешил следом.

Ползли долго, до тех пор, пока стан ногайцев остался далеко позади. Наконец остановились. Василий привалился к дереву, тяжело дыша. Михалко улегся рядом, сжимая в руке меч. Когда немного отдохнули, Василий разлепил глаза, обозрел местность вокруг. Лес окружал их со всех сторон, а беглецы оказались в овраге на дне высохшего ручья.

– Куды теперь?

Михалко вытянул руку в направлении, противоположном тому, куда они ползли.

– Там что, люди?

Михалко кивнул головой.

– А ты отколь знаешь?

Михалко опять замычал, пытаясь что-то объяснить боярину.

– Ладно, что с тебя взять! – Василий махнул рукой. – Освободил, и то ладно. Когда возвернемся обратно – грамоту вольную получишь. И деньгу кое-какую на первое время. Я добро помню… – Василий закашлялся, выплюнул тягучий сгусток крови. Отдышавшись, проговорил: – Торопиться надо. Думается мне, что ногаи задумали что-то недоброе. Когда был у них, видел, что готовятся к чему-то. Хоть и не понимаю их языка, но догадался. Дорогу к селению найдешь?

Михалко почесал грязной пятерней спутанную бороду, неуверенно кивнул.

– Тогда двигаемся далее. – Василий поднялся, погрозив кулаком в сторону леса, проговорил зло: – Я кишки этого хана на кулак намотаю. Долго будет помнить мое унижение. Палец, на коем царский перстень покоится, вместе с башкой отрублю!

Сказав так, пошел следом за Михалко, полностью доверившись его чутью.

* * *

– Беда, хан! Русс пропал. Не иначе как духи леса утащили его с собой. – Начальник сторожевой сотни распластался у ног Каюма.

– Где? – Хан пнул ногой обнаженную голову.

– Там! – Сотник махнул рукой себе за спину.

Хан переступил через лежащего воина, прошел к месту, где содержали пленника. Увидел мертвого воина с перерезанным горлом. От злости у Каюма заходили желваки. Страшно посмотрел на сотника.

– А его, – кивнул на мертвеца, – тоже духи леса зарезали?

Сотник упал на колени, проговорил чуть слышно:

– Прости, недоглядел.

– Ты заслуживаешь смерти. – Хан смерил воина презрительным взглядом. – Ты забыл, что мы находимся в походе и все подчиняемся единому закону и единому богу. Богу войны Сульде. Поэтому ты умрешь.

Каюм шевельнул пальцами, клинок рассек воздух и обезглавленный сотник свалился в траву.

Немного успокоенный хан вернулся в центр становища. «Казнь пойдет на пользу воинам», – подумал, усевшись на седло. Тем злее будут, когда пойдут на штурм города. А русса жаль. Так хотелось преподнести его в дар… Но ничего, боги все решают за нас, значит, так надо было. Если штурм удастся, то там они наберут новых полоняников и вернутся домой героями, о которых еще долго будут слагать легенды.

Когда стало смеркаться, вернулся посланный на разведку воин. Он был в пыли с головы до ног, и только глаза лихорадочно блестели, выдавая нетерпение.

– Какие вести принес своему хану?

– Я исполнил все, что ты велел! – Воин вздохнул, успокаиваясь, и начал рассказывать: – Городок, что лежит перед нами, небольшой и стены в нем невеликие, а местами и худые. Долго я наблюдал, как входили и выходили из него воины и жители. Селян было больше, и я думаю, что людей там немного… – он осекся своей дерзости, взглянул на хана.

– Продолжай! – Каюм сцепил пальцы на животе.

– В город ведут две дороги. Если перекрыть обе, то гарнизону будет некуда деваться. Они окажутся запертыми и легко лягут под наши мечи. – Воин замолчал.

– Сколько воинов ты насчитал у руссов?

– Тридцать десятков, хан. Да жителей десятков пять.

Каюм откинул в сторону валявшиеся под ногами сухие ветки, велел воину:

– Начертай то, что видел.

Воин взял в руки перо с косо притупленным наконечником из тонкого тростника, примерился и начал выводить рисунок. Временами он поднимал глаза к небу, беззвучно шептал, шевеля губами и вспоминая виденное. Каюм внимательно следил. Ни один раз рука у него не дрогнула. Значит, прав оказался хан, выбрав этого востроглазого воина в разведчики. Подметил все точно. Закончив, склонил голову.

– Это все, что я видел.

Каюм задумался. Воинов у руссов меньше, чем у него. Это хорошо. Но они сидят за стенами и много положат его богатырей, прежде чем откроют ворота. Это плохо. У него нет ни приставных лестниц, ни стенобитных орудий, чтоб разломать эти стены. Но у него пять сотен славных бахадуров, озверевших от бездействия и жаждущих крови. Они готовы идти за ним, куда он ни пожелает. Это хорошо. Тогда надо брать хитростью. В этом – единственная его удача.

Прервав размышления, Каюм велел сторожевому воину подозвать сотников. Когда все собрались, он встал, обошел место, где был начертан рисунок.

– Сегодня на рассвете мы пойдем на приступ крепости руссов. Взяв ее, вернемся домой еще с одной победой и полными сумами золота.

Сотники заулыбались. Бездействие утомило всех настолько, что они не могли дождаться, когда опять окажутся на боевом коне с мечом в руке. Каюм на это и рассчитывал. Он поднял руку.

– Ты, мой храбрый Абубекир, со своей сотней перережешь вот эту дорогу… – Суковатая палка упала позади рисунка. – А ты, Баубек, встанешь вот здесь… – Острая ветка прочертила черту на песке. – Руссы будут заперты, словно в мешке. Вы начнете закидывать их горящими стрелами. И тогда я, во главе трех сотен, пойду на штурм. Я думаю, долго они не продержатся, и через малое время мы отпразднуем победу. Выступаем на рассвете, когда сон у руссов будет наиболее крепок. Готовьте воинов. Боги не оставят нас.