Петербургское действо. Том 2

– Не знаю… Но я попробую. Я не могу так оставаться. Это пытка… Я думал… я верил, что это вы… Если это были не вы или даже и вы, но не хотите сознаться и не сознаетесь… И это так и останется!.. Никогда не повторится!..

Юноша восторженно всплеснул руками и воскликнул:

– Зачем же я буду жить! Умирать надо? Надо! И скорее!..

И он двинулся к дверям. Маргарита бросилась, догнала его и сильно схватила его за руку.

– Стойте, – выговорила она упавшим от волнения голосом. – Погодите… Я вам скажу…

И она запнулась, будто снова колебалась.

– Ну, ну… – шептала она сама себе и вдруг вскрикнула: – Что ж тут делать? Святая Мария!..

– Ах, это слово! Это слово! – воскликнул Шепелев. – Ведь оно за вас говорит. Оно все говорит.

Маргарита вдруг, будто с отчаянием решимости, взяла его за руку и потянула в свою спальню-гостиную.

– Ну вот! Гляди! Глупый, упрямый, капризный! – нежно выговорила Маргарита, введя его в комнату. – Заставил меня изменить моему слову! Гляди!

Шепелев поглядел по направлению ее руки и увидел на диване черный газовый костюм, а на столе кучу сложенных бриллиантовых звезд с полумесяцем.

Он боялся понять, что это наконец признание.

– А «Ночь»! Она? Ведь вы «Ночь»? Вы?..

Маргарита, молча и слегка смущаясь, тихо вскинула руки ему на плечи и, обвив его шею, припала к нему и прильнула губами к его губам. Шепелев вскрикнул слабо и прошептал:

– О Маргарита! Теперь я… Да что говорить! Не надо, не надо говорить…

IV

Маргарита понимала, что после этого признания дерзкий и прихотливый поступок ее становится роковым. Связь с Шепелевым ставила ее в трудное положение с дедом и с Фленсбургом. Приходилось играть и хитрить еще более! Маргарита к тому же не обманывала себя и предугадывала, что рано или поздно и тот и другой поймут и увидят ее игру. В деде она теряла огромное состояние, о котором мечтала так давно, а в Фленсбурге наживала беспощадного врага.

«Все это бессмысленная прихоть! Уступка разума сердцу! – думала она теперь. – Любовь заставила меня быть глупой, нерасчетливой… Но любовь ли это? Не вспышка ли? И вспышка, которая так сильна, что не может быть долговечной… Бог знает! Я сама не знаю!.. Будь что будет! Авось все это еще не скоро спутается!..»

И Маргарита ошиблась. Все спуталось гораздо скорее и неожиданнее.

Иоанн Иоаннович, поддавшийся ее недавней искусной игре, был, однако, достаточно проницателен, чтобы не начать вскоре же подозревать внучку.

После маскарада он был уже несколько раз, сидел у нее подолгу, полушутя-полусерьезно и намеками предъявлял уже разные требования, обещая, однако, при этом переделать завещание в ее пользу, так чтобы все его состояние могло перейти ей.

Маргарита и прежде колебалась, так как неодолимое отвращение часто являлось у нее к этому старику; теперь же она окончательно не знала, как быть и что делать. Она опять играла насколько могла умнее, но хитрый старик начинал уже угадывать, подозревать и раздражаться. Уже раза два странным голосом Иоанн Иоаннович спросил у нее, кто и что молоденький офицер, который сажал ее в карету после бала посла и которого он уже дважды встретил у нее в гостях. Иоанн Иоаннович, по счастью, как всякий старик, был убежден, что женщина не может увлечься юношей.

– Что у тебя за дела с этим щенком? – спросил Иоанн Иоаннович. – Что он, влюблен, что ли, в тебя?.. Так прогони, чем возиться с молокососом.

И Маргарита объяснила, что юноша – родственник одной ее приятельницы, которая просила покровительствовать ему. Но старик не совсем остался доволен этим объяснением.

И Маргарита начинала бояться, что Иоанн Иоаннович вдруг прямо и круто поставит вопрос, на который она не знала что отвечать. Конечно, в крайнем случае могло воспоследовать только одно – возвратить бриллианты, за исключением броши, проданной Гольцу для Воронцовой. Но чтобы можно было поссориться с дедом снова, для этого надо было себя обеспечить иначе. Гольц уже не раз предлагал ей денег, но как ни велика была эта сумма, все-таки она не могла равняться с тем, что мог дать дед.

На другой же день после того же маскарада явился и Фленсбург. Она три раза отказала ему, но через неделю он вошел почти насильно и резко объяснил ей, что он все знает.

Сидя у Маргариты, Фленсбург был, однако, очень взволнован. Лицо его было слегка бледно, голос прерывался.

– Я отлично понимаю, – сказал он, – что мое положение крайне глупо, даже позорно. Я едва не собрался убить соперника на поединке, но бросил ради срама… Для мужчины нет положения смешней, как быть влюбленным и ревновать, не имея на это никакого права. Вы со мной тоже играли, игра вам надоела, и вы бросили. Это для кокетки не преступление. Она даже может сама сознаваться в этом… Но… одно время вы не играли! Вы были даже искренни. Но с тех пор многое переменилось. Во-первых, в доме вашем появился этот отвратительный старик, и, несмотря на то что он вам приходится дедом, он влюблен в вас… и вы терпите это… Это вам выгодно!..

– Какая нелепость! – воскликнула Маргарита и рассмеялась, но смех этот был неестественный.

– Главное не в этом… Это пустяки. А вот что не пустяки! После вашей дружбы с бароном Гольцем мне стало казаться, что вы сильно заняты… что у вас новая цель… как бы вам это сказать? Что сам Гольц надоумил вас начать осаду кокетством несколько выше, то есть выше нас, простых смертных. Но в ту минуту, когда я был убежден, что вы заняты тем, чтобы понравиться и влюбить в себя… скажу прямо – государя!.. в это время оказалась для меня невероятная вещь! Оказалось, что вы связаны, но очень серьезно, с мальчишкой, с рядовым, почти с ребенком. Признаюсь, я перестал понимать то, что видел! Этот гадкий, отвратительный старик, с одной стороны, и, с другой – мальчуган, едва вышедший из пеленок… Признаюсь, от всего этого на меня повеяло Петербургом. Хотя вы иноземка, но и в вашей личности сказалось влияние Петербурга, то есть привычки и нравы здешнего высшего общества. Вся его мерзость, разврат, даже преступления против самых простых, самых святых законов общежития и нравственности! Вы знаете, я не преувеличиваю! Я не ненавижу… я просто презираю это общество. Вы знаете так же, как и я, всю эту грязь. Возьмем пример. Вы знаете, что здесь, в обществе, то же, что и в народе русском, есть чуть не обычай, что жена юноши-сына – сплошь и рядом любовница свекра-отца. Ну а любовница деда мужа… это еще законнее для них…

Фленсбург говорил тихим, но дрожащим голосом и при последних словах слегка побледнел. Но эти слова его заставили и Маргариту перемениться в лице.

– Вы кончили? – произнесла она едва слышно.

– Да, хотя не совсем еще.

– Ну, с меня и этого достаточно. Хотя вся ваша речь есть речь безумного, но тем не менее я отчасти довольна, что вы высказались. Вы мне дали право на этот раз окончательно попросить вас оставить меня и не посещать.

– Стало быть, это полный разрыв? – выговорил Фленсбург.

– Даже не разрыв, потому что никогда никакой связи между нами не было, – выговорила Маргарита, злобно усмехаясь. – Вы говорите, что я когда-то была искренна, и хотите сказать, что я, хотя недолго, любила вас. Вы ошибаетесь, никогда, ни единого дня этого не было. На это есть свидетель. Хотите его… это Лотхен!

– Графиня! Не наживайте во мне заклятого врага. Как я умею сильно, долго любить, так же умею и ненавидеть. И я не настолько христианин, чтобы платить добром за зло. С той минуты, как я узнаю, что мы с вами враги, я буду действовать против вас! И беспощадно!..

– Сколько вам угодно, – усмехнулась Маргарита. – Надеюсь только, что вы меня не зарежете из-за угла. А все остальное мне не страшно.

– Даже не страшно, если я поеду к вашему верному другу Гольцу и скажу ему нечто, мне одному известное, и после чего… нога его не будет у вас.

– Я даже не понимаю!

– Я поеду рассказать Гольцу, что иноземка графиня Скабронская решилась на такой поступок, который хотя очень обыденный и простой при здешних диких и распущенных нравах, но который сам по себе со стороны иноземки и относительно Гольца есть поступок нечестный и мерзкий. Вы меня поняли?!

– Я даже не хочу беспокоиться понимать. Все эти угрозы смешны… Повторяю, делайте, что вам угодно…

И Маргарита поднялась со своего места. Фленсбург встал поневоле.

– В таком случае, графиня, я начинаю мщение, – выговорил он. – И тотчас еду рассказать Гольцу, как в его маскараде «Ночь» проводила время в устроенной для ее отдыха уборной. Я знаю, видел и могу доказать… Да! Доказать, что внесла в честный и приличный дом прусского посла чешка-авантюристка Маркета Гинек.

Маргарита вдруг побледнела как полотно и от разоблаченной тайны, и от своего прежнего имени, которого не могла слышать равнодушно. Каким образом Фленсбург узнал это имя, которого она никогда никому в Петербурге не сообщала? И каким образом он знал об ее дерзком поступке в ночь маскарада?

Наступило гробовое молчание.

Фленсбург ожидал, что вот сейчас побежденный враг, как бы под угрозой смертельного удара, попросит пощады.

Маргарита действительно стояла, опершись дрожащей рукой о кресло. Ее красивые пальцы с острыми ногтями как бы впились в спинку кресла, чтобы удержаться на ногах. Голова ее была слегка наклонена, глаза полузакрыты, и длинные ресницы скрывали теперь от Фленсбурга тот пламень, который горел в ее опущенном взоре.

«Что делать, как быть? – стучало в голове ее как молотом. – Как обезоружить его, как заставить молчать?»

В одно мгновение Маргарита обсудила свое положение и решила, что заставить молчать врага можно только слишком дорогой ценой, – следовательно, совершенно невозможно. Приходилось поневоле поднять перчатку.