Золушка

– Одна, говоришь, твоя!?

– Да! Когда ты по делам укатил на месяц в Гавр. Да! – едва соображая свои слова, проорал остервенившийся Дюге. – Я, поимел тогда твою красотку! Твоя Марьетта – это моя дочь… Даже личиком своим, она…

Но буржуа не договорил… Он дико вскрикнул и повалился навзничь, обливаясь кровью…

Карадоль, схвативший со стола нож, мгновенно всадил его в грудь клеветника по самую рукоять.

Буржуа был ранен насмерть и через два часа скончался. Карадоль был тотчас же арестован, взят в жандармерию и затем увезен и подвергнут предварительному заключению, впредь до суда.

Через полгода он был судим и осужден на десять лет на галеры. Но затем, дело его в Cour d’Appel[96 - Апелляционном Суде (франц)] было пересмотрено и кассировано, ибо вмешались вдруг никому неведомые покровители. И Карадоль, судимый вновь, благодаря всяким сомнительным circonstances attеnuantes[97 - смягчающим обстоятельствам (франц)] был осужден лишь на три года тюрьмы.

Неожиданное послабление местная молва объяснила оскорбительными для семьи мотивами. Общественное мнение всего округа заподозрило, что покровителем убийцы явился местный супрефект, богач и крупный землевладелец, который якобы был давно серьезно влюблен или, быть может, даже тайный любовник старшей дочери Карадоля – Renеe, замечательно красивой девушки.

Так как Карадоль был заключен в тюрьму недалеко от Парижа, то семья, продав землю и дом и уплатив много долгов, покинула Кальвадос и перебралась в местечко Териэль в департаменте Соммы. Это было необходимо отчасти для того, чтобы быть поближе к заключенному, а отчасти, чтобы уйти от позора и двусмысленного положения семьи преступника.

На новом месте жительства мать и дочери заявили, что муж и отец находится в отсутствии, во французских колониях, и будет обратно только через три года.

Анна лишь одна получила право изредка видеть мужа, но дочерям было в этом отказано.

За время отсутствия доброго, но строгого отца, всегда незаметно наблюдавшего за двумя старшими дочерями, случилось много нового. Анна слабовольная и тихая могла справиться только с Эльзой, которой минуло всего семь лет, когда случилось нежданное несчастье. Старшие же дочери были уже взрослыми девушками еще прежде, чем Карадоль подвергся тюремному заключению. Когда он снова возвратился в семью, оставленную почти безо всяких средств, то, благодаря старшей дочери Renеe, Анна с семьей уже пользовались помощью и услугами местного богатея, буржуа Грожана.

Девушка, которую звали уменьшительным Renе и которой дали, за ее красивую осанку и горделивую манеру двигаться и говорить, прозвище Reine[98 - королева (франц)], была, действительно, в связи с пожилым богачом.

Явившийся Карадоль ничего не мог предпринять против этого постыдного положения дочери, так как Rеne-la Reine минул двадцать один год, и она в качестве совершеннолетней вышла по закону из-под отцовской власти. Кроме того, он считал себя самого настолько опозоренным преступлением и пребыванием в тюрьме, что всех виновных в чем-либо, не считал себя вправе судить.

Глава 8

Жизнь Карадоля после тюрьмы и на новом месте пошла на иной лад… Он стал грустно тих, тяготился даже своим существованием, презирал самого себя, всячески удалялся от людей и проводил время за слесарной работой, которой обучился в заключении.

Только два существа, казалось, привязывали его к жизни и могли оживлять и будить в нем прежнего умного и доброго человека, честно рассуждающего обо всем и все верно судящего. Это была младшая дочь Эльзира, которой было уже десять лет, и годовалый ребенок сын, которого Карадоль, всегда желавший иметь сына, стал боготворить. Мальчик родился на свет за год до освобождения отца, и Карадоль называл его всегда, со слезами на глазах:

– L’enfant du malheur![99 - Дитя несчастья (франц)]

Но, вместе с тем, он страстно любил младенца и нянчился с ним от зари до зари. Малютка Этьен не сходил с рук отца: Карадоль даже работал иногда одной рукой, чтобы держать сына на другой.

При отъезде семьи из Кальвадоса все было продано за бесценок, а долгов уплачено много и, кроме того, Анна была обманута личностью, взявшейся за дело продажи, и необходимость жить три года не на доход, а на капитал – все привело к почти полному разорению.

Теперь Карадоль, вернувшись в семью, жил в нужде, а в будущем грозила нищета. Слесарное мастерство, которое он от тоски полюбил в тюрьме, явилось по счастью подспорьем, тем паче, что и в это простое незатейливое дело Карадоль внес даровитость своей натуры. Новые изящные замки с секретом, которые он сам разработал, неплохо продавались… Оставалось только не лениться.

Помимо нравственной перемены к лучшему в Карадоле резко обозначилось иное, новое отношение к семье. Он стал холоднее с женой, заметив что-то… чего еще никто не замечал. В доме появился нанятый им двадцатилетий подмастерье Баптист Виган. Ревнивый и теперь еще более подозрительный муж сразу угадал, что должно было впоследствии случиться, несмотря на немолодые годы его жены.

К старшей дочери Рене отец стал относиться с полным презрением и часто, даже при посторонних, давал ей наименование продажной женщины.

Чаще всего он выражался о Рене словами:

– Старшая дочь? C’est de la marchandise[100 - Это просто товар (франц)].

Умная и степенная девушка, отчасти высокомерная, отличавшаяся самообладанием, молча терпела укоры и насмешки отца. Хотя она была уже совершеннолетняя и, конечно, стремилась поскорее перебраться из дома в дом богатого любовника, но все же оставалась, побаиваясь отца. Ее любовник, пожилой Грожан, тоже опасался человека, который уже отсидел в тюрьме за убийство.

К своей второй дочери, Марьетте, Карадоль относился равнодушно. Крайне веселая и беспечная девушка иногда забавляла его, но она любила лгать и льстить, и вообще отличалась уменьем подделаться ко всем, равно и к своему сурово-печальному отцу. Сердце отца не лежало к лукавой дочери. Он чувствовал в Марьетте худые задатки, как бы прирожденные, порочность мысли, чувств и вкусов. Ему часто казалось, что она много хуже своей виновной, но гордой, прямой и честной сестры. Участь Рене лежала камнем на сердце отца, но представлялась ему несчастной случайностью. Будущая худшая судьба Марьетты представлялась ему неизбежным последствием ее натуры.

Зато третью дочь, девочку, которой шел лишь одиннадцатый год, Карадоль полюбил еще более, чем прежде. Он видел в ней себя самого в женском образе. Эльзира и лицом и характером напоминала ему его детский возраст.

Одно поражало Карадоля, чего он не мог себе, однако, объяснить. Из рассказов покойного отца своего он знал разную мелочь о жизни и нравах креолов в колониях. Теперь многое, что он слышал от отца, он находил в Эльзире, не имевшей, конечно, никакого понятия о Гваделупе и ее обитателях и не знавшей даже, что она – квартеронка[101 - Квартеронка – женщина, девушка на четверть негритянской расы].

Так, между прочим, маленькая дочь, носящая имя бабушки негритянки, сама выдумала себе однажды висячую постель, протянув простыню на веревках между деревьями садика. Она умоляла позволить ей спать там на воздухе. А между тем Эльзира не могла и подозревать, что давно существует на свете нечто, называемое «гамак».

Девочка до безумия обожала сахар, причем настолько, что вид большого блестящего куска приводил ее в особо возбужденное состояние, глаза искрились, лицо румянилось, в руках появлялись тревожные движения.

Кроме того, безукоризненного поведения во всем, послушная, правдивая и разумная Эльза отличалась одним грешком, с которым Карадоль долго боролся по возвращении в семью… Под влиянием его убеждений, просьб и даже угроз, девочка, казалось, сама тоже боролась со своим пороком, но исправилась с величайшим трудом.

Дело было в том, что за время трехлетнего пребывания Карадоля в тюрьме, маленькая Эльза жила в семье диким зверком, ибо ни мать, ни сестры, уже взрослые, не обращали на ребенка никакого внимания. Пользуясь полной свободой и, исчезая из дому по целым дням, девочка повсюду бродила одна, уходя иногда лье за десять от дома, а летом часто еще и ночевала под открытым небом.

Одновременно, весь район стал жаловаться на вновь появившуюся беду, грозящую перейти в настоящее «flеau»[102 - бедствие (франц)]. Неизвестные воры уничтожали по ночам фруктовые сады окрестности. Лучшие плоды и ягоды исчезали почти повсюду. Самая зоркая бдительность ночных сторожей не приводила ни к чему. И не мудрено. Ведь они караулили и высматривали взрослых воров, а у них под носом появлялся, проползал в траве и кустами и делал свое разорительное дело крошечный воришка, к тому же ловкий, хитрый и дерзкий, не уступавший в искусстве хорьку и лисице. Ни разу не попалась Эльза в своих ночных походах, а сама в минуту откровенности призналась во всем вернувшемуся отцу.

И много труда стоило Карадолю отучить любимицу от ее единственного и глубоко укоренившегося порока. Сотни раз она клялась отцу излечиться от своей страсти и после долгого воздержания вдруг, когда наступало лето, исчезала ночью из дому и с наслаждением снова предавалась своему хищничеству. И не одна жадность к ягодам и фруктами увлекала ее, а какое-то иное непонятное ей чувство. Это было нечто вроде клептомании или вроде страсти зажиточного человека к браконьерству… Наслаждение от опасности в достижении запретного, и наказуемого законом. Восторги тайной и преступной борьбы!

Карадоль прожил еще только три года. Ничем не болея, он постепенно чахнул, как чахнет растение с невидимо подточенным корнем. Раскаяние в совершенном преступлении, испытанное наказание, потребность удаляться от общества, которое он полюбил, кроме того, постыдная участь старшей дочери вследствие разорения их и, наконец, сомнительные отношения пожилой жены с молодым подмастерьем – все вместе легло гнетом на существование и быстро извело честного и доброго человека.

Карадоль пролежал в постели с полгода и тихо умер среди полной нужды, почти нищеты.

– Пора умирать! Лучше будет для всех вас, – повторял он часто. – Без меня la marchandise vous fera vivre[103 - товар целее будет (франц)]. Крохи со стола Грожана и Рене будут ваши.

Умирая, он поцеловал только четырехлетнего сына и Эльзу и сказал любимице лишь одно слово:

– Le gars…

Глава 9

Наутро после стычки с Баптистом Эльза поднялась, как всегда, рано и плохо выспавшись. Ночью ей пришлось, как бывало постоянно, подниматься несколько раз ради того, чтобы отпирать и запирать заставы. Только часов в пять утра маленький Этьен на новый крик «lа barri?re» проснулся раньше сестры и, увидев, что она спит глубоким сном, вышел с ключом заменить ее.

Вернувшись в комнатку, он не лег снова спать, а уселся у открытого окна и стал чинить и улучшать бумажного змея, сделанного ему его другом эльзасцем Фредериком. Когда при новом хлопанье бича о требовании пропуска Эльза открыла глаза и хотела встать, Этьен остановил сестру:

– Спи, la fille![104 - сестренка (франц)] Я справлю la besogne[105 - работу (франц)].

Мальчик вышел, а Эльза мгновенно снова сладко заснула и проснулась только в восемь часов.

И начался для нее такой же день, как и все предыдущие. Напившись жидкого кофе с одним куском сахара и без молока, девочка взяла свою порцию твердого и сероватого хлеба, настоящего pain de menage[106 - домашнего хлеба (франц)], и задумчивая, тихо пустилась в путь, за три километра в школу «Сестер Священного Сердца».

Уже вышедшая из того возраста, когда девочки учатся у монахинь, Эльза продолжала ходить к «сестрам» по настоянию директрисы школы, которая очень любила ее и даже собиралась совсем забрать к себе в услужение, чтоб избавить от Баптиста.

Время в школе прошло так же, как шло всегда. Уныло, скучно и бессмысленно. Так казалось девочке и она, не считая себя правой, была совершенно права. Сначала проходило пение молитв по-латыни, наизусть, и что именно Эльза пела хором с другими девочками, она не понимала. Затем следовало писание в тетрадку под диктант монахини. Но это писание всегда оставалось в школе и не исправлялось, и учительница никогда ничего не объясняла. Поэтому, ученицы не знали, правильно ли они пишут или делают ошибки. Затем наступал перерыв на один час ради завтрака. Дети выбегали на улицу, шалили, и ученицы принимались есть то, что принесли с собой. Эльза с жадностью съедала свой кусок хлеба с яблоком. Только изредка мать давала ей в школу кусок сыру или десяток каштанов, или пирожок.

После перерыва начинался урок арифметики или географии. Долбление наизусть задач или собственных имен. В географии для Эльзы была, однако, одна загадка. Часто в уроке по поводу разных стран света упоминалась железная дорога, на которой она за Баптиста исполняла обязанности сигнальщика, то есть «Le Nord».

Многие страны, города, реки оказывались, по разумению девочки, прилегающими к chemin de fer du Nord[107 - Северной железной дороге]. Такие страны, как Швеция и Дания, оказывались даже со слов монахинь-учительниц tout a fait an Nord[108 - на севере (франц)], а Россия была ? l’еxtrеmitе du Nord[109 - на самом крайнем севере (франц)]. Поэтому Эльза давно решила, что последняя станция ее железной дороги и есть Россия. И ей очень хотелось достать когда-нибудь себе и Этьену des permis[110 - проездное удостоверение (франц)], или бесплатные билеты и, сев в вагон в Териэле, съездить в Poccию, причем выехать, конечно, пораньше, чтобы вернуться к вечеру домой.

Прокатиться до конца дороги le Nord, то есть до станции «lа Russie», стало, со временем, мечтой девочки, но она таила это от всех, кроме одного хорошего друга. Баптист много раз обещал достать ей с братом des permis ради прогулки, но недалеко, только до города Амьена. О желании прокатиться по всей дороге, Эльза, конечно, ни разу не заикнулась с ним, но надеялась на своего друга Фредерика. Эльзасец обещал девочке достать билеты гораздо дальше Амьена и, стало быть, пожалуй, и до «lа Russie», хотя он сомневался, есть ли такая станция, местечко или город. По его мнению, такая станция могла быть только за границей Бельгии, у которой le Nord уже кончается.