Первая Рыжая. Повесть (Издание второе, дополненное)

– Теперь я понимаю Аллу. Одну мою подругу. Ей сорок два, но она любит только мальчиков, не старше двадцати двух. О… это – особая любовь… И ты мне подарил это ощущение. Не было ещё у меня такой радости… ты в моей власти, и это что-то необыкновенное… люблю тебя, мой малыш…

Наши встречи продолжались, стали регулярными, и как мне казалось, приносили нам обоюдное удовольствие. Но я имел право появиться «в покоях Госпожи» только по её распоряжению. Правда, мне разрешалось звонить в те вечера, когда встреча не планировалась, и я звонил с телефона-автомата. Поэтому, всегда старался насобирать побольше «двушек». В те времена на одну монету можно было разговаривать сколько угодно. Но дело было в том, что в общежитии был всего один телефон-автомат, около которого всегда выстраивалась очередь «влюблённых джигитов», то бишь, в основном студентов, дозванивающихся до своих возлюбленных. Другой ближайший телефон располагался через два квартала, и часто на двери будки болталась бумажка с надписью «не работает».

Встречи у Татьяны были всегда разными, точнее, каждый раз «моя новая любовь» представала в какой-нибудь новой ипостаси. Порой она была сверхнежна и предупредительна. Кормила меня из ложечки домашним клубничным вареньем, а потом, свернувшись калачиком, прижималась ко мне, тихо и грустно философствовала о смысле жизни и падении общественных нравов. А иногда она была очень зла, решительна, и даже груба со мной, но при этом всякий раз давала понять, что всё это «не всерьёз», это игра такая, значит.

В целом же, Татьяна была очень умной, начитанной, с хорошо развитым воображением и чувством юмора, женщиной. Кроме того, она считала себя ответственной за «повышение моего интеллектуального уровня».

– Ты знаешь, – как-то сказала она, – пока они окончательно не сделали из тебя болвана – строителя коммунизма, нужно взять тебя под строгий контроль. Нет, ты конечно, изучай своих классиков марксизма, а то вылетишь нафиг из института. Вы там, наверное, ещё и зачёты сдаёте? А пока, на-ка, вот это. Сам прочти, но больше никому не давай, зачитают…

Она сняла с полки томик Артура Хейли.

– Я его обожаю! Сделай кофе, – Татьяна мечтательно закатила глаза.

Артур Хейли в то время был весьма популярен в советской интеллектуальной читательской среде, особенно те романы, которые и были в книге: «Аэропорт» и «Колёса».

Я книгу взял, и с интересом прочитал, но мне, честно говоря, эти произведения показались скучноватыми. Ещё в старших классах средней школы я слышал о них, но впервые познакомился лишь теперь, когда Татьяна сначала высказала своё восхищение, потом заставила прочитать, а затем и поделиться своими впечатлениями.

Я сказал, что и тот и другой роман мне очень понравились. Америка и американцы, свобода и крутизна всего происходящего, как это интересно написано, и всё такое. Тем не менее, Татьяна устроила мне «допрос с пристрастием», и мне пришлось сдавать ей экзамен по знанию американской художественной литературы. Татьяна была удовлетворена, когда помимо обсуждения работ Хэйли, я вкратце рассказал о прочитанных ранее произведениях Марка Твена, Роберта Шекли, Джека Лондона и О’Генри.

В следующий раз Татьяна дала мне номер журнала «Иностранная литература», в котором был опубликован в сокращении роман Германа Гессе «Степной волк». Правда, в журнале, почему-то публикация значилась, как киносценарий, а в авторах проходил Питер Устинов, известный в СССР как киноактёр и режиссёр. «Степной волк» мне понравился гораздо больше, и я прочитал его два раза. Таня была очень довольна, и мы долго обсуждали роман. А о том, что это работа Гессе, я узнал гораздо позже, но тогда, несмотря на то, что произведение было для меня слишком сложным, слишком необычным из всего того, что я читал раньше, оно произвело на меня огромное впечатление.

А однажды, Татьяна протянула мне тоненькую книжицу в мягкой обложке и очень серьёзно, очень задумчиво заглянула в глаза. Она сказала, что это очень дорогая для неё книга, которую я, как любимый её человек, должен обязательно прочитать. Всё отбросить и прочитать. Очень возможно, продолжала Татьяна, эта книга прояснит суть некоторых вещей, о которых я ранее не задумывался.

Я не запомнил автора, из памяти стёрлось и название этой маленькой книжки. Но содержание, я действительно, запомнил навсегда. Речь в повести шла о молодом человеке – инвалиде, которому была уготована незавидная судьба, в которой не существовало перспектив добиться чего-то существенного, в то время, как его друзей и подруг ожидало светлое и счастливое будущее. Но этот человек не пожелал повиноваться воле обстоятельств, собрал всю волю, всю жизненную силу в кулак, и поставил себе задачу добиться того, чтобы быть не просто «как все», не просто достичь успеха, но и создать полноценную семью, стать лучшим в области приложения своих сил, насколько это было возможным. Это была книга о тяжёлом труде человека, у которого не было шансов, в борьбе, а по сути, войне самого с собой за прорыв из глубин уныния и печали к свету. Запомнился эпизод, когда его пригласили на свадьбу друзей, причём невестой была девушка, в которую он был безнадёжно влюблён. К этому времени, он уже успел добиться кое-каких успехов, а по интеллектуальному уровню, намного обогнать всех своих друзей. Но на него продолжали смотреть как на просто инвалида и вечно бывшего-будущего неудачника. Но когда он произнёс тост, а по сути, речь во здравие молодых, за столом вдруг воцарилась глухая тишина. Он нашёл такие слова, и произнёс их так, что его мысль не просто дошла до сердца каждого гостя… Она поразила всех присутствующих.

Сюжет сам по себе был достаточно трагичен, но окончание хорошее. Герой не только побеждает, не только добивается успеха, но и находит свою Главную Любовь жизни, точнее, любовь находит нашего героя.

Очень сильная книга. И теперь мне иногда кажется, что может быть, наша встреча с Татьяной, наши отношения, любовь и всё остальное – всё это случилось только ради того, чтобы в один прекрасный момент она мне дала эту книгу, и я её прочитал. Эта вещь не просто произвела на меня впечатление, она что-то изменила во мне, в моём восприятии окружающего мира. В моём отношении к людям вообще. Наверное, случилось так, что книга попалась мне в руки в тот самый момент, когда и должна была появиться в моей жизни, чтобы немного изменить её течение. И так уж вышло, что человеком, который вольно или невольно принял непосредственное участие в этом «ключевом» событии, стала Татьяна.

После прочтения книги, я пришёл к выводу о том, что в сущности, ещё очень мало знаю о жизни вообще, и почти ничего не смыслю о настоящих трудностях, которые может испытывать человек. И уж, конечно, очень далёк от такого понятия как «вера». Вера в себя, вера в людей, в Бога. Помимо всего прочего, книга открыла мне глаза на то, что кроме мира молодых, здоровых и беззаботных студентов, есть мир скорби и печали. Мир брошенных стариков и инвалидов, где ежедневная и ежечасная борьба – нормальное состояние, где чувства сострадания и готовности прийти на помощь, ценятся гораздо выше денег, автомобилей и алкогольного веселья. В ней не было ни слова о героических подвигах во имя победы социализма во всём мире, о жертвах ради выполнения задач партии и правительства. Зато там было много о добре и зле, предательстве и верности, любви и обыкновенной человечности.

На этот раз, Татьяна не стала устраивать очередной «экзамен», но когда я возвращал книгу, она снова очень внимательно посмотрела мне в глаза. Похоже, что-то уловила, может быть то, что я стал немного другим…

Однажды я пришёл (по предварительной договорённости) около полуночи и застал её «хорошо выпившей», чего раньше не случалось. Татьяна сообщила, что была в ресторане с подругами, на что имеет полное и безусловное право. И «кто я такой, чтобы ей указывать». Я, правда, ещё не успел и слова сказать, но Татьяна смерила меня взглядом из-за покосившихся очков, как милиционер уличного шалопая, и вдруг прогремела:

– Да кто ты вообще такой! Пришёл тут…

– Таня, любимая… Можно я пойду, я вижу тебе сегодня нужно…

– Молча-ать, сопляк! Тебе вообще давали слово? П-пришёл тут и р-распоряжается… А ну, иди сюда, живо! Проси прощения! На коленях!

Я покорно опустился на одно колено, взял её ладошку в руки. Она была холодной, и я принялся своим дыханием, а затем и поцелуями согревать её.

– Танечка! Я торжественно прошу прощения у своей Госпожи, и обязуюсь так больше никогда не делать.

Татьяна взъерошила мне волосы и прижала голову к груди. Всхлипнула:

– Я никому тебя не отдам… А пусть только попробуют! А почему ты ещё до сих пор одет? Такой сладкий, и такой одетый… Я хочу тебя съесть, шалунишка…

Немного позже, когда мы курили и слушали на «маленьком японце» оркестр Джеймса Ласта, Татьяна, немного протрезвевшая, делилась воспоминаниями о юбилее, который сегодня вечером отмечали в ресторане. Старые подруги, старые друзья, всем немного за сорок. Все здесь, во Львове, «неплохо сидят», что означало: все друзья и подруги Татьяны устроены на прибыльных, непыльных и тёпленьких местечках, полностью обеспечены и ни в чём не нуждаются. Пили коньяк (самый дорогой), ели деликатесы, включая осетрину и чёрную икру. Всего было навалом, и деньги никто не считал, хоть юбиляр и настаивал, что платит только он. Но в компании было правило – все застолья оплачивать сообща. Правило установилось издавна, и никто его не собирался менять. А потом…

– А потом я увидела за соседним столиком очень одинокого и очень грустного еврея. Он был совершенно один, и наблюдал за нашим весельем огромными печальными глазами. Ты знаешь, Алексис, мне захотелось подойти к нему, взять за руку и увести за собой…

Татьяна замолчала. Очевидно, ожидала моей реакции, но я молча курил и ждал продолжения этого увлекательного рассказа.

– Э… дружок, ты не уснул ли случайно? Твою девушку хотят украсть евреи, а тебе всё равно! Так вот, сегодня я тебе спать не дам, пока не протрезвею окончательно!

Она встала, подошла к столу, включила электрочайник. Приготовила растворимый кофе.

– Я очень люблю евреев, – Татьяна отхлебнула кофе, затянулась сигаретой, – ты случайно не еврей?

– Случайно, не очень, – пошутил я. На ум пришла строчка из песни Высоцкого: «…если кто и был в родне, так и тот татарин», но озвучить я её не успел.

– Ладно врать! Очень – не очень. Если бы ты был евреем, то был бы «обрезанным». А ты не «обрезанный», значит, не еврей. Паршивый гой, вот ты кто! Короче, в Израиль тебя бы не пустили. Такие там не нужны. Слушай, давай выпьем по капелечке, моя головка ещё бо-бо!

Мы выпили по стаканчику вина. Сегодня на мельхиоровом подносе стояла бутылка португальской мадеры.

– А причём тут Израиль? – спросил я, когда прожевал конфету.

– А притом, мой малыш, что я хочу уехать отсюда. Навсегда!

Теперь я был основательно сбит с толку. Я не мог понять, а точнее, уловить нить разговора (что неудивительно, Татьяна ещё недостаточно протрезвела), и не знал, как реагировать на это откровение. Но всё же, спросил:

– А здесь что, плохо?

– Здесь не плохо. Здесь отвратительно. Поэтому все умные люди уехали в семьдесят втором и семьдесят девятом. Понимаешь, Алекс, я хочу нормальной жизни, меня, видишь ли, задолбали ваши советские порядки. Мы здесь не живём, а выживаем. А я хочу, чтобы мой сын вырос свободным человеком. Ясно тебе, простая душа?

Сын… Это было для меня ещё одним открытием. Но в данный момент мысли мои были заняты другим. Я был комсомольцем, как и все студенты института, а на нашем, выпускном курсе, некоторые уже успели вступить в коммунистическую партию Советского Союза, поэтому, я вдруг почувствовал себя очень неловко. И вообще, весь этот разговор действовал на меня угнетающе. Конечно, можно было сказать, что мне уже пора, но мне показалось, что это может очень обидеть Татьяну, ведь она со мной откровенна, и получилось бы, что я просто испугался и убежал.

– Можно мне ещё выпить немножечко вина? – мне просто хотелось перевести разговор на другую тему.

– И мне тоже. Поправка требует добавки, как говорят у нас в бюро. Алекс! Вы на меня сегодня действуете успокаивающе, за это Вам полагается сладкое… но немного позже.

Мы выпили, закусили шоколадом. Татьяну снова потянуло на ту же тему.

– Вообще-то мне Израиль и даром не нужен. Просто через Израиль легче уехать в Европу, а лучше, в Штаты. У меня подруга живёт в Бостоне. В семьдесят шестом вышла замуж за Изю Бомштейна. Они и познакомились в нашей компании. У Изи в Нью-Йорке были родственники, сделали вызов. Три года, как уехали, теперь живут как люди. Изя поначалу работал в гараже, теперь таксист, зарабатывает неплохо, у Алёны свой косметический салон…

Для меня всё это было настолько ново и настолько чуждо, что я слушал, открыв рот.

– Вот ты, – Татьяна ткнула в меня пальцем, – закончишь свой институт, отправят тебя в Мухосранск, и что тебя там ждёт? Чему, вообще, вас учат? Политработе, не иначе, а чему могут ещё научить в совковом институте? Будешь поднимать колхозную культуру, в свете партийных решений… Ты же, наверное, ещё и комсомолец? А «Малую землю» читал?

Я замолчал, не представляя пока, что могу ответить Татьяне, поскольку был окончательно сбит с толку. Израиль, Европа, Америка… и ещё американский таксист Изя Бомштейн… Ё-моё…

Да, я учился в одном из лучших советских высших учебных заведений. Из нас готовили специалистов, которые после выпуска должны были нести культуру и просвещение в массы, чем я и собирался заняться, как к тому призывали партия и комсомол. И, разумеется, не просто читал, а изучал «Малую землю». Несмотря ни на что, литературные произведения Леонида Ильича Брежнева, всё ещё были для меня вещами, которые я никак не мог, да и не хотел выбрасывать из головы. Более того, три с половиной года назад, на вступительном экзамене по русскому языку и литературе я писал сочинение по «Малой земле» и получил оценку «хорошо».

Тогда среди студенчества, и не только, ходили слухи, что эту книжку написал Генеральный секретарь не сам, а вот всю премию забрал себе. Хотя, казалось бы, мог и поделиться с теми, кто помог ему сочинить книгу. А вот я, например, не мог взять в толк, как такой солидный человек, политический деятель и главный начальник нашего передового отряда – коммунистической партии, мог вот так запросто присвоить себе чужой труд. Это что же получалось? Что, может быть, он не сам воевал там, на Малой земле? Но факт оставался фактом: на Малой земле Леонид Ильич не только воевал, но и проявлял мужество, героизм и отвагу, чем снискал уважение подчинённых и авторитет среди товарищей. И очень возможно, выражаясь словами героя одного сверхпопулярного фильма, «свой офицерский паёк под койкой не доедал». А раз так, то и книгу написал он сам! Или, почти сам.

Скорее всего, надиктовывал воспоминания, а секретарша печатала на машинке. Мне представилось, как Леонид Ильич неторопливо прохаживается по кремлёвскому кабинету в синем шерстяном спортивном костюме с надписью «СССР» на груди, и диктует свои воспоминания, покуривая сигаретку «Новость», и, возможно, попивая чаёк, как на фронте – «со спиртиком». Хотя, может быть, это происходит на загородной правительственной даче Генсека: «…после слова „поехали“, поставьте точку, пожалуйста…. или, может быть лучше восклицательный знак?»…