Декабрьская Серенада. Издание третье

– Да это же просто ужас, что творится в стране! – повысил голос он, – везде обкрадывают! Везде обманывают! Просто на каждом шагу! Позовите заведующую, немедленно!

Кассир перевела взгляд с экрана на гражданина и сладко улыбнулась.

– А у нас её нет. Если хотите, обратитесь вон, к Генриетте Михайловне, – она кивнула на мадам в соседнем окне.

Генриетта Михайловна как раз смотрела в нашу сторону, и с молчаливым неодобрением участвовала в эпизоде. Затем, ледяным, надменным тоном произнесла:

– У нас есть кто и постарше.

Обманутый пенсионер отошел в сторонку, и, что интересно, даже не посмотрел на меня, как, по идее, главного виновника всего недоразумения. Конечно, он думал об этом, и, наверное, так: «Это всё из-за тебя, наглец». Поэтому и я подумал ему в ответ: «А ты, старый болван, чего варежкой хлопаешь? Девчонка два раза приглашала желающих, так чего ты только сейчас проснулся? Справедливости хочешь? Так вот я отвечу тебе: справедливость теперь у каждого своя. Кто первый встал, того и тапочки. Всё, свободен.»

Разумеется, ничего такого я ни ему, никому другому никогда бы не сказал. Тем более, что лично меня дядя не зацепил, но, думаю, и моей мысли достаточно. Конечно, можно было порекомендовать ему заткнуться и стоять тихонько, тут, рядом с нами. Меня уже почти рассчитали, и он бы точно был следующим. Но я ничего не сказал, опять же потому что и он мне ничего не сказал.

Товарищ пошел искать правду, а я взял свои деньги, и не спеша направился к выходу. Мелкая победа приносит большое удовольствие, и теперь мне понятно, почему многие наши люди так радуются, когда им удается добиться хотя бы небольших преимуществ на бытовом уровне. Например, безопасно кого-нибудь обругать, кому-то что-то доказать, кому-то досадно напакостить, а самому остаться ни при чем и т. д. Это приносит радость, и примерно такого рода чувство я испытал, когда покидал отделение сбербанка.

Потом, уже на улице я закурил, и мне… стало стыдно. Именно за эту мелкую, убогую радость. Получается, что я мало чем отличаюсь от других стареющих граждан, и более того, принимаю их правила и установки. Ещё пару лет назад, я бы, наверное, так не поступил, а теперь вот… Может быть, я слишком большой смысл вкладываю в эту глупую, в общем, историю, слишком серьезное значение придаю пустяковому делу…

Кроме того, теперь мне думается, что вообще не следует об этом рассказывать Вам. Этот смешной, как мне казалось поначалу рассказ, может испортить хорошее окончание трудового дня, связанное с Вашим появлением, Вашей улыбкой и Вашим молчанием, здесь и сейчас.

Тем более, какой-то мерзавец слишком резко распахнул дверь конференц-зала за Вашей спиной, и едва не зацепил Вас. Наверное, следовало бы дать ему в морду, но я вовремя разобрался, что это наш сотрудник и хороший знакомый Крючков, и он не знал, что мы с Вами молчим по эту сторону двери.

Поэтому я просто… осмелился погладить Вас по спине, оберегающим жестом.

Мне, знаете ли, вдруг захотелось прикоснуться к Вам… и если я что-нибудь сделал, подумал, или хотел сделать не так, то прошу прощения.

На коленях, конечно же!

***

Вы знаете, меня всегда привлекали женщины, умеющие играть на музыкальных инструментах. Я также не был обделён вниманием с их стороны. Но… как-то не складывалось. У них, наверное, находились более внимательные слушатели и, действительно, благодарные поклонники…

Музыкальная гостиная

Эльвира исполняет на фортепиано «Французскую сюиту ми-бемоль мажор» Иоганна Себастьяна Баха. Огонек свечи в подсвечнике на крышке инструмента подрагивает, в такт каждому нажатию на педаль ножки Эльвиры. Я сижу в глубоком кресле у камина, курю сигарету и, не без удовольствия, внимаю виртуозному исполнению вышеназванного произведения.

Я сожалею, что дальше узкого семейного круга дело не идет. Имеется в виду, что круг слушателей Эльвиры составляют лишь домочадцы. Ну, кто может оценить такую чудную игру? Мама, папа, шалопай – брат? И, ещё я, принимаемый, как потенциальный жених девушки Эльвиры.

Ведь если посудить, играет она очень даже неплохо. Вот и записать бы её на какой-нибудь конкурс молодых исполнителей, ведь много же их проводится повсюду, особенно в последнее время… Я как-то озвучил эту мысль за десертом, но в ответ было сказано: «Ах, оставьте, Александр! Это лишь для себя, в минуты грусти…»

И вот, сейчас я присутствую, когда самые минуты грусти. Эльвира играет проникновенно, весьма проникновенно.

Однако, что-то я сегодня притомился. Главным образом потому, что не знаю, как сказать (так, чтобы не обидеть), что в ближайшее время (два-три года) жениться не собираюсь. Я ещё слишком юн (едва исполнилось тридцать шесть). Ведь, можно предположить, что после женитьбы минуты грусти могут растянуться в часы. И тогда в ход пойдут не только задумчивые сюиты и фуги Баха, но и печальные композиции Вивальди, а то и вообще, что-нибудь, типa «Lacrimosa» Моцарта.

Возможно, стоит разок-другой поотсутствовать на тихих семейных вечерах, придумать, что нездоровится…

А потом позвонить по телефону и всё объяснить. Вот так надо поступить, наверное.

А сегодня, оставить всё на своих местах: как обычно, поужинать за милой беседой, прихватить с собой домашнее печенье (чтобы не вызывать подозрений), и на прощанье, расцеловать ручки Эльвире и маме…

Да, пожалуй, так и надо сделать.

***

Некоторые женщины преображаются, когда начинают скандалить. Они становятся такими хорошенькими, привлекательными… просто обаяшками… просто наливными яблочками! Прошу прощения, Евгения Николаевна, я ни на кого не намекаю…

Схватка

Сегодня не очень-то удачное утро, которое, в сущности, почти не отличается от вчерашнего или позавчерашнего, но ощущается что-то ещё, не очень приятное. Добавилось какое-то смутное предчувствие…

В метро (увы, снова метро, Евгения Николаевна!), на первый взгляд, выглядит всё как обычно, и я, в общей массе пассажиров заполняю вагон электрички. Ехать три остановки до «Зябликово», там переход на «зеленую» линию и далее, до «Коломенской». Раньше, до открытия станции «Зябликово» я добирался на работу через центр, с двумя пересадками, в постоянно переполненном вагоне. Теперь на этом новом отрезке пути всегда есть свободные места, а главное, возможность попытаться привести в порядок мысли, либо почитать, чтобы день, наконец, начался. Сегодня я читаю. Перечитываю «Портрет Дориана Грея». Как обычно, отмечаю карандашом, понравившиеся мне мысли и фразы, чтобы затем переписать в свою литературную тетрадь. У Оскара Уайльда в этой вещи просто россыпь таких. Очень интересно, некоторые места перечитываю по два раза…

Но всё же, что-то не так. Что-то в самой давящей атмосфере пространства вагона. Мне кажется сначала, что поезд слишком медленно едет. Потом, что слишком долго стоит на станции «Борисово». Обычно пролетает быстро, а тут застрял. Я сижу в первом вагоне, и он постепенно заполняется людьми, успевшими сбежать с эскалатора на платформу, и заскочить в ближайшую дверь. Я уже почти уверен, что сейчас мой маленький уют и маленькое личное пространство будут кем-то нарушены – кто-нибудь неудобный усядется рядом, свободных мест почти не осталось.

Ну вот, дама средних лет, невыразительная, в сером. Чуть позже мне придет мысль, что она немного не в себе. Она слишком решительна, и немного взвинчена, это видно по жестикуляции и походке, которой она движется по проходу прямиком ко мне. Негатив выплескивается через край, уже в такую рань.

Так и есть (то есть так, как я и думал), она тяжело усаживается рядом со мной, и начинает активно работать плечами, освобождая место для себя, – на эти два перегона, если она, как и я до «Зябликово». Я спокойно, но с твердостью говорю:

– Мадам… ну толкаться, наверное, не надо…