43. Роман-психотерапия

– Ну, – начал я, – она меня напугала, помимо того, что это просто красиво.

– Напугала? – удивилась она. – Пугающая красота?

– Вроде того. Я испугался её разбить. Не то чтоб я хотел или даже задумывал нечто подобное, я просто испугался, что она разобьётся, и всё.

– Разобьётся? Она же не ваза!

– Не ваза, это точно. Но она своего рода сосуд. Она наполненная. Я стоял там и думал о смерти. Не о своей смерти и не о смерти вообще как процессе, а о смерти человека. Может быть, даже конкретного человека. О том, что смерть не столько страшная, сколько непонятная. Как это так – вот есть человек, а вот его нет. И никогда уже не будет.

– Можно верить в перерождение.

– Можно во что угодно верить, но если ты начнёшь ухаживать за цветком, уверяя, что это твоя бабушка, то довольно быстро окажешься в известном месте, где, вероятно, тебе тоже разрешат ухаживать за цветком.

– Нет, я вряд ли. Туда только буйных отправляют, а я хорошо прячусь.

– Так ты и станешь буйной. Твои дети, понятное дело, не станут тебя разубеждать, это дело крови, но обязательно найдётся тот, кто назовёт тебя сумасшедшей, – и вот тут ты станешь буйной. Не за себя, за бабушку будет обидно.

Мы решили заказать ещё одну пиццу, убеждая друг друга, что утром можно позволить себе любую еду – за день как-нибудь расходится.

– Я всё равно не очень пока понимаю, какая связь Моны Лизы со смертью? – Лена старательно вытоптала тропинку к исходной позиции.

– Да нет никакой связи. Это ощущения. Мои ощущения. Мои и только мои, ничьи больше. Я просто подумал, что если бы с картиной что-то случилось, – это… это как смерть человека. Невозможно представить, что её нет. Там дышать страшно. Мона Лиза так глубоко внутри каждого из нас, что многие этого вообще не осознают. Это данность – как небо. Мы же не можем представить, что небо раз и исчезнет? Это нелогично, антинаучно, сверхчеловечно – это невозможно. Состояние неба впаяно в наш генетический код. С Джокондой то же самое.

– Ну она хотя бы материальна.

– В этом я тоже начал сомневаться.

Мы пересекаем Морачу по мосту Святого Петра Цетиньского.

– В каждом городе, наверное, есть свой Пётр, – говорит Лена. – Только зовут их всех по-разному.

– Тебе ль не знать, – увёртываюсь я.

– Я и говорю, что у них это как заболевание. Петербург принято любить, даже если ты не находишь в себе сил восхищаться им искренне. Это всё от недостатка эмоций, от дефицита впечатлений.

– У меня было что-то подобное в Праге – я очень долго не мог туда доехать. Не складывалось. В манию превратилось. А приехал – город и город. Красивый, конечно, очень – замки, мосты, Влтава, но не ах! А потом понял – я избалован. У меня было столько впечатлений, что чувство восприятия притупилось. Что «ах» уже не будет никогда.

– Воспитывай в себе это как-нибудь.

– Я пытаюсь. Поэтому я здесь.

Лена изумилась так сильно, что сняла тёмные очки.

– В Подгорицу за впечатлениями?

– Ну не только в Подгорицу, но это часть общего плана, да.

– И много у тебя впечатлений от этой части плана?

– Пока не очень, но я надеюсь, их будет гораздо больше, – улыбнулся я, понимая, что Лена всё понимает и подробностей не потребуется.

Это то, что мне тоже в ней нравилось, – она была умна и при этом не слишком любопытна. По крайней мере, не уходила сверх необходимого. В ней вообще не было ничего сверх – такая гармония в естестве. Она искренне интересовалась, но не переступала черты – понимала, где нужно остановиться, чтобы не потревожить личное. К тому же Лена была избавлена от этих надоедливых женских штучек – постоянной необходимости подтверждения собственной красоты. Она всё о себе знала и выбирала в этом смысле скорее смирение и скромность, чем пафос и апломб.

– Есть и те, кого Петербург не впечатляет, – продолжала она. – Но в этом никогда не разобраться. Пойди пойми, что в них отсутствует – вкус или чувство такта. Некоторые предполагают, что это протест, и с этим можно согласиться, но зачем тут протест? Странно ведь, скажем, не любить Дженис Джоплин. То есть любить её не обязательно, но вряд ли кто будет спорить с тем… вряд ли вообще стоит об этом спорить. Тебе нравится Дженис?

– После того, что ты сказала, у меня нет вариантов, но да, нравится, конечно, и это искренне. Правда. Я люблю Дженис Джоплин. Клянусь.

– Чем докажешь?

– А это теперь надо доказывать?

– Теперь да.

– Как скажешь. Тебя устроит, если я скажу, что люблю Summertime только в её исполнении? И ещё в исполнении украинских хоров.

– Никогда не слышала украинских хоров.

– Ты не знала, что Summertime фундаментально – украинская песня?

– Шутишь! – чуть не вскрикнула Лена.

– Честно! – подтвердил я, почувствовав укол тщеславия. – Она называется «Ой ходить сон коло вiкон». Колыбельная, разумеется. Я тебе поставлю.

Достав плейер, я отыскал нужный трек не быстрее, чем Лена свои наушники. Мы остановились, и следующие три минуты я с удовольствием наблюдал за меняющимся выражением её лица. Лена расплывалась в музыке, не оставляя себе шансов на спасение, и сама в эти три минуты выглядела хрупкой, как Мона Лиза.

– Это прекрасно, – сказала она, когда песня закончилась. Я только удовлетворённо хмыкнул. Уж что-что, а делиться музыкой я умею. Да, я совершенно точно это умею. Это одна из тех вещей, в которой не приходится сомневаться.

– А есть ещё? – спросила она.

– Что есть ещё? – не понял я.

– Ну такие песни.

– Есть.

– Это потрясающе! – не унималась она. – Я же именно об этом и говорю. Можно не любить, не полюбить, но как это может не впечатлять? Надо быть либо конченым сухарём, либо круглым безумцем. Нет, в этом невозможно разобраться.

Возвращая мне плейер, Лена покачала головой. Словно в отчаянии.

– Невозможно, – повторила она.

– Я всегда думал, что разобраться можно в чём угодно. Главное, после того как разберёшь – собрать это всё обратно. Тут, конечно, тоже возможны варианты. Из одних и тех же деталей то и дело собираются разные вещи, и музыка в этом смысле – первое доказательство. Правда, я никак не могу решить, что интереснее – процесс или результат. В музыке они сливаются.

– Это, конечно, так, – задумчиво произнесла Лена, – мне сложно понять. Я всё ещё под впечатлением от песни, растеклась тут. Но я уверена, что совсем не имеет никакого смысла разбираться в том, где результат оказывается скучнее процесса.

Она прищурила глаз и посмотрела на меня с особенным смыслом:

– Сейчас, мне кажется, я сказала что-то про секс.