Княжий удел

Из собственных рук подал князь боярину братину с белым вином. Осушил Иван Дмитриевич ее до дна, и, когда от хмельного малость закружилась голова, заговорил боярин о затаенном:

– Мне бы с братом твоим старшим встретиться, Константин Дмитриевич. Службы я у него просить хочу. – И, заглядывая в глаза Константину, пытаясь угадать ответ, спросил: – Возьмет ли он меня к себе боярином? По старине хочу жить.

– Старину, стало быть, вспомнил. – Князь отпил вина, и оно закапало с рыжей бороды Константина Дмитриевича прямо в квашеную капусту. – Кажись, в Орде ты над ней потешался?

– Укорил, – обиделся боярин. – Я-то к тебе с добром пришел.

– А ведь не любят тебя в Москве, Иван. Всю власть к себе хочешь забрать. Бояре говорят, что и на митрополита стал покрикивать, чуть ли не великим князем себя возомнил.

– Не дело ты говоришь, князь, если бы только меня обижали, а то ведь и племянника твоего на свадьбе обесчестили! И как это взбрело в голову великой княгине пояс у Васьки Косого отобрать!

Князь Константин только хмыкнул.

– И здесь не обошлось без тебя, боярин. Хитер ты не в меру, вот твоя беда! Склоку из-за пояса ты сам и подстроил. Мне известно, что ты нашептал боярину Петру Константиновичу, будто бы пояс этот Дмитрия Донского. А ведь ты лучше всех знаешь, что это не так!

Иван Дмитриевич засопел:

– Наговариваешь, князь, обидеть меня хочешь.

– Ладно, не обижайся, Иван Дмитриевич, – улыбнулся Константин, – это я так. Против великого князя пойти я не смогу, а вот от тайной помощи не отказываюсь.

– Не пожалеешь об этом, князь. Честно я служить Юрию Дмитриевичу буду. Грамоту бы ты мне написал к нему, а уж я сумел бы растолковать, что и как.

Константин допил белое вино, потом протолкнул двумя пальцами в большой рот капусту и сказал:

– Не уговоришь ты Юрия без моей помощи, с тобой я в Галич поеду.

Быстро разошлась по городам весть о женитьбе Василия Васильевича. В церквах во здравие великого князя и княгини служили молебны, ставили свечи. Государыня разъезжала по святым местам и щедро одаривала братию милостыней. Убогие и нищие прибывали в стольный град в надежде отыскать теплый кров и сытный обед. Узкие улочки заполнили сироты, калеки, слепцы и просто бездомные, всем хотелось погреться у очага великого князя.

Дружина князя, вытесняя со двора юродивых, бранилась нещадно. Нет-нет да и полоснет плетью какого-нибудь надоедливого вдоль спины хмурый дружинник. Да так, что бродяга взовьется от боли.

– Прочь с Красного крыльца! – орет Прошка. – Сказано же, это государево место!

Нищие неохотно сползали вниз с лестницы, но только для того, чтобы подняться вновь поближе к светлице великого князя.

Василий Васильевич только однажды вышел к народу в сопровождении двух дюжих молодцев. Постоял на крыльце, созерцая плешивые головы стариков, а потом запустил руку в котомку, что висела у одного из молодцев на плече, и бросил горсть серебра на склоненные головы. Богомольцы расторопно похватали рассыпанные деньги и вновь с надеждой устремили взоры на государя. Задержалась у князя ладонь в котомке, зашуршало серебро, а потом вновь веселым дождем полетело во двор.

– Да хватит, государь, монетами сорить! Нищие – что голуби, сколько ни давай, все склюют, – советовал стоявший рядом Прошка Пришелец.

Василий Васильевич словно и не слышал его: он горсть за горстью бросал серебро, будто и вправду скармливал деньги прожорливым птицам. И когда в котомке не осталось ничего, Василий распорядился:

– Бросай и котомку!

Прошка далеко вниз швырнул сумку, и она подраненной птицей завертелась в воздухе и, едва коснувшись земли, тотчас была подхвачена каким-то расторопным нищим.

Кончилась великокняжеская милостыня, однако народу не убавлялось, наоборот, становилось все больше. Они, тесня друг друга, пробивались к самому крыльцу. Так голуби отпихивают крыльями соперника, стремясь поближе протиснуться к кормушке.

Государь скрылся неожиданно, словно его и не было вовсе. Солнце тоже, бывает, выглянет из-за тучки, порадует слепящим лучом и вновь спешит укрыться.

Уже неделя прошла, как сыграли свадьбу Василия и Марии. Ее ласки уже не трогали великого князя, был он сдержан. Тогда, в первую их ночь, оставшись наедине с Марией в комнате, он робко обнял ее за плечи, и княгиня покорно приняла ласку мужа и долго не хотела выпускать из своей ладони руку Василия. А когда он грубо повалил ее на кровать, Мария только невольно всхлипнула и затихла вновь. Так стала она бабой и великой княгиней.

Пировать бы государю свадебку да любиться с молодой женой, но думка о прошлой любви изъела ему душу поганым червем. К Марфе бы сейчас, в Китай-город. Вспоминалась государю шальная темная ночь, где боярыня была к нему ближе, чем рубаха на голом теле. Открыть бы кому свою тайну, да разве расскажешь? Бывает, и колодец говорит.

Великая княгиня Мария была в тереме, а Василий Васильевич уже битый час пялился на образа в Крестовой палате – молитвы не читались.

– Прошка! – наконец окликнул великий князь своего верного слугу.

Явился Прошка Пришелец, застыл у двери.

– Как там… Марфа Всеволжская?

О тайном недуге своего господина Прошка догадывался и раньше, блеснули хитрые глаза, и отвечал он, напустив грусть:

– Уехал боярин Всеволжский, а куда – неведомо. А после него уже женка с дочерью в повозках укатили. Только челядь в хороминах и осталась. Да никуда ему не деться, князь, здесь у него остались земли богатые.

– Зажги новые свечи перед образами и уходи, – наказал великий князь. – Мне помолиться надобно.

Со многих городов собрал дружину Юрий Дмитриевич. Укрепили его силой и обиженные сыновья. Не обошлось здесь и без лукавого боярина Всеволжского, который неустанно разъезжал по городам и собирал великую силу.

Однако не сразу князь Юрий допустил к себе Всеволжского и, если бы не брат Константин, повелел бы боярина затравить собаками.

С лаской и подарками явился Иван Дмитриевич к князю Юрию, хитрой гадиной по земле расстилался. Долго говорил о заповедной старине и о грамотах, что великим московским князем Дмитрием Донским оставлены. Хмуро слушал Юрий, только все больше пьянел: не то от слов, сказанных боярином, не то от зелья хмельного, выставленного на столы расторопными девками.

Иван Дмитриевич знал, чем улестить князя, какие нужно сказать ему слова:

– А как он тебя унизил, Юрий Дмитриевич, уж этого я и от Васьки не ожидал. Ты ведь сам великий князь, а не холоп дворовый, чтобы за отроком коня вести! А племяш-то твой, гордец эдакий! Спину выпрямил и на толпу с высоты поплевывает.

Хотелось возразить боярину, напомнить, что была на это воля Улу-Мухаммеда, и в Золотую Орду он пришел просителем, но рана, которая, казалось, затянулась со временем, закровоточила вновь. Обмакнул в хмельной мед русые усищи Юрий Дмитриевич и невесело согласился:

– Прав ты, боярин. Васька мне на голову наступил и этим возвысился. – И, хмуро поглядывая в строгие глаза Ивана Всеволжского, продолжал: – Никогда не думал, что после того случая из одной братины буду с тобой вино пить.

– Спасибо, князь, что не прогнал. И мне ведь горько! Он, негодник, всякого норовит обидеть: тебя, меня, дочь мою, а теперь вот сыновья твои пострадали! Вспомни же, как на свадьбе Васьки литовка эта окаянная пояс с твоего сына сняла! Перед всеми дворовыми опозорила. И сдался ей тот пояс! Да не поясок ей нужен был, Юрий Дмитриевич, а позор твой! С силой соберись, за тебя и другие города станут, и грамоты древние на твоей стороне. А за правду всегда воевать легче.

Хитрые речи боярина пробирали до самого нутра, и краска гнева разошлась по лицу князя. Он сумел бы позабыть собственную обиду, навсегда бы оставил надежды на московский стол, но оскорбления, нанесенные его сыновьям, прощать был не вправе. Им еще дальше жить!

– Что скажешь, Юрий Дмитриевич?

Глаза у князя стали темными, как осенняя ночь. Поежился боярин, словно от стылого ветра: не обратился бы княжеский гнев против него самого. Но Юрий Дмитриевич протянул ему чашу с вином и сказал:

– Племянника наказать нужно, пока он не окреп на московском столе. Тянуть не стану, послезавтра и выступлю с воинством.

Дружину Юрий Дмитриевич собрал ладную и числом многочисленную. Постояли денек у Галича, дожидаясь опоздавших, а потом, не прячась от вражьего глаза, воинство двинулось в Москву.

Дружина быстро дошла до Переяславля, а уже отсюда верст шестьдесят будет и до стольного града.

В Троицком монастыре Юрия Дмитриевича ждали посланцы московского князя. Ударили челом перед удельным князем.

– Государь наш Василий Васильевич к тебе послал. Миру он у тебя, князь, просит. Так и спрашивает: зачем же Русскую землю междоусобицами рвать? Неужто мы полюбовно договориться не сможем? Ведь обещал же ты московскому князю быть младшим братом!