Княжий удел

– Хватай его! Чего рты пораззявили?! Или совсем одурели?! – орал тысяцкий. – Будет вам от князя Юрия Дмитриевича!

Только на миг оглянулся Прошка Пришелец, чтобы посмотреть, крепка ли стража у Василия Васильевича, как получил удар по голове и свалился с седла. Заломали Прошке руки, только хруст пошел.

– У, басурмане! – бранился Прошка. – Христопродавцы! Ведь государя же своего обижаете! Кому служите, ироды! Одумайтесь!

– Бить в колокола! – распорядился тысяцкий. – Юрий Дмитриевич к городу подходит.

Князь Юрий с дружиной въезжал в город уже не галицким князем, а московским великим князем. Колокола радушно басили, возвещая благую весть.

Иван Всеволжский ехал подле Юрия, и разгоряченный конь то и дело норовил вырваться вперед. Боярин сдерживал его и не давал ходу, опасался быть впереди князя-победителя.

И года не прошло, как митрополит Фотий скончался, а Русь уже стонет от междоусобной войны, изнывает ее большое тело от ран, льется невинная кровушка. Митрополит был той силой, которая способна удержать кровопролитие. Боялся митрополита князь Юрий. Он был единственным человеком на Руси, перед кем сын Дмитрия Донского снимал шапку.

Коломна – второй город после Москвы. Именно сюда великий князь сажал своего старшего сына, именно с этого удела он возвращался в стольный город. Коломна на Руси славилась высокими церквами и резными хороминами, даже колокольный звон здесь был по-особому чист и высок. И сам город ухожен и горделив. Жителей Коломны не удивишь ни приходом великого князя, ни многочисленной ратью, ни кровавой сечей. Доводилось видеть городу и гнев великокняжеский, и милость великую. Единственное, чего не видели горожане, так это пленения московского князя. И Василий Васильевич, словно дикий зверь, был посажен в железную клетку.

Юрий Дмитриевич, победителем въезжая в Коломну, перекрестился. Шапку скидывать не стал (негоже московскому князю голову перед смердами обнажать) и, повернувшись к тысяцкому, спросил:

– Где Василий? Взглянуть хочу.

– Пойдем, государь. Здесь он, окаянный, у терема княжеского дожидается. Как он со товарищами явился, так мы его сразу и повязали! Теперь не уйдет, теперь он в твоей воле!

Шуршал под ногами песок, но идти было легко. Во всем Коломна была лучше прочих городов, даже грязи поменьше, а домов крепких да изукрашенных – великое множество!

Покоробило Юрия Дмитриевича от увиденного. Кольчуга на Василии драная, голова бесстыдно обнажена, на щеках запекшаяся кровь, а сам, будто злыдень какой, в клетку упрятан.

Видно, так устроен человек, что не может он не чувствовать боль сородича, даже если находится с ним в тяжкой вражде. «Горемыка этот Василий Васильевич, – подумал князь Юрий. – В беде зачат. Видно, тащить ему этот груз до самой домовины».

– Сказано же было не своевольничать! – не на шутку осерчал Юрий. – Перед вами великий князь, а не холоп бесправный! Зачем его в клетку железную заперли, как медведя свирепого?! Снять с Василия Васильевича железо! – И уже тише, в самое ухо тысяцкому: – Держать князя в монастыре и стражу крепкую приставить. Никого к нему не пускать! Бояре и дружина Василия пускай идут по домам. Вся Русь должна знать, что Юрий Дмитриевич крови понапрасну не льет!

Шестьдесят верст отделяют Коломну от Москвы. Этот небольшой путь можно одолеть за сутки, однако Юрий Дмитриевич не торопился. Пугала его Москва. Теперь он ехал в стольную не гостем, а хозяином земли Русской. Был бы он помоложе, город стал бы для него наградой. А так сколько ему править? Как еще московиты его встретят? Привыкли они к Василию, знают его с малолетства. И отец его, и дед были великими московскими князьями. Юрий успокаивал себя тем, что за ним старина. «А придет время – и Василий на московский стол сядет». Не удержать сейчас отроку такой земли, Москва ведь характер имеет!

Иван Всеволжский не умолкал всю дорогу, торжествовал:

– Свершилось Божье правосудие! Так ему и надо, Ваське. Ишь чего захотел! Московское княжение ему подавай. Ежели всякий начнет старину попирать, тогда вообще порядка лишимся.

Хотелось напомнить Юрию про Орду. Да смолчал. Обидится боярин, пусть разглагольствует. А Иван Всеволжский все более распалялся.

– Ты, князь Юрий Дмитриевич, спуску Ваське не давай, – только так называл боярин некогда московского князя. – Запри в монастыре, и пусть там сгниет! Сначала он над тобой надсмехался, значит, и ты волен так поступать. А если молвы боишься, так плюнь, поговорят малость, а потом утихнут. Эх, как он надо мной распотешился! Не будет ему счастья.

Дорога в Москву Юрию Дмитриевичу была знакома. Помнил он здесь каждый поворот, каждый камень. Частым гостем приходилось бывать в стольном граде, только впервые въезжал в Москву хозяином. Уже и посады показались, а Юрию неспокойно.

– Передохнем здесь! – остановил князь аргамака, и вместе с ним замерла вся дружина.

Из деревушки, раскинувшейся по обе стороны дороги, навстречу воинам выбежали ребятишки: выпрашивали у ратников поломанные стрелы, просили подержать тяжелые рогатины. Крестьяне домовито занимались хозяйством: правили плетни, строгали бревна на срубы, а в дальнем конце деревни неутомимым дятлом стучал топор.

Остановившееся войско было не в диковинку. Часто князья на этом поле останавливались на отдых и отправляли гонца в город, чтобы он наказал боярам встречать князя с почестями. Вот и эта дружина тоже стоит: дожидается хлеба с солью да колокольного звона.

Постояли еще у леса. Помолчали. И дружина не торопится в Москву.

– Как будто ты и не рад великому московскому княжению, Юрий Дмитриевич, – обронил Иван Всеволжский хмуро.

– Не понять тебе всего, боярин, – был ответ. – Василий племянник мне.

– А может, ты трезвона дожидаешься с Благовещенского собора, князь? Так не будет его! Не привыкли к тебе московиты, их сначала покорить нужно, а уже потом признания ждать. Ваське они многим обязаны, вот его встретили бы! И еще я тебе скажу, Юрий Дмитриевич, хорошо, если ворота откроют, а то штурмом город брать придется.

– Поехали! С Богом!

Ворота в Москву оказались открытыми. В карауле два безбородых отрока застыли с бердышами на плечах. Не смутили их великокняжеские бармы Юрия Дмитриевича.

– Кто таков?!

Потянулся Иван Дмитриевич за клевцом, чтобы рубануть строптивцев по самой макушке заостренным концом, но великий князь отстранил занесенную руку. Негоже первый день со смертоубийства начинать.

– Я, Юрий Дмитриевич, князь великий, а это холопы мои. В вотчину свою еду, в Москву!

– Вам бы поклониться Юрию Дмитриевичу, а вы глотку дерете, – поучал молодцов боярин.

Караульные расступились и впустили великого князя с воинством в стольный город.

Чужака Москва встретила враждебно – третьи сутки Юрий Дмитриевич княжит, а бояре к нему идти не спешат. Заперлись в своих хороминах и нос во дворец не кажут. Можно было призвать на службу галицких и дмитровских бояр, однако лапотники! Куда им со стольными тягаться! Московиты породовитее и познатнее будут, а серебра накопили столько, сколько у великого князя не найдется. Служба силком не делается, нужно выждать немного – пускай бояре попривыкнут к новому хозяину, а потом сами ко двору заявятся. Да еще бобровые шапки перед его милостью поснимают. Без князя им никак, даже собака в добром хозяине нуждается.

А перед самой вечерней, когда слуги уже запалили в палатах свечи, неожиданно к великому князю пожаловала Софья Витовтовна.

Расступилась проворно дворня перед великой княгиней, а престарелый юродивый, давнишний обитатель великокняжеского двора, увязался за Софьей.

– Здесь он, матушка, здесь! От тебя все прячется. И страже велел тебя не пускать, да разве они могут великую княгиню ослушаться? Мы его, ирода, всюду сыщем! Никуда он от нас не спрячется!

Софья Витовтовна прошла в покои великого князя. Здесь все было так же, как и при ее сыне. Вдоль стен выставлены могучие сундуки, у окон стоят лавки, и только под иконами один стул – для самого князя.

– Что же ты сестру свою не приветишь? Навстречу ей не выйдешь? – беззлобно укоряла Софья Витовтовна князя Юрия. – А я помню, было время, когда ты меня перед Красным крыльцом встречал и низко в ножки кланялся.

Князь Юрий даже не поднялся со стула, отвечал:

– Что было, то прошло, княгиня. Только все мое уважение к тебе обида за сыновей вытеснила. Теперь на Москве я хозяин. Сын твой монастырь в Коломне выбрал, постриженья ждет. Видно, участь у него такая, доживать свой век монахом. А ты, княгиня, не серчай, глядишь, игуменом станет.

– Вот, стало быть, как ты мне за мое добро платишь. Муж мой, Василий Дмитриевич, зол был на тебя очень. Воинами на поле брани хотел тебя, как зайца, затравить, да я ему все время поперек дороги становилась. Помнила всегда, что ты свояк братича моего, Свидригайла.

При упоминании о Свидригайле Юрий Дмитриевич слегка нахмурился. Оба князя были женаты на дочерях смоленского воеводы Ивана Святославича. Свояка Юрий любил. Месяца не проходило без того, чтобы он не навестил его. Выработалась в князе потребность во время крепкого пития изливать свояку душу. Свидригайло умеет слушать и советы добрые дает.

Однако князь отвечал зло:

– Знакома мне уже твоя доброта! Опозорила моих сыновей на Васькиной свадьбе! Вся Москва хохотом изошла!

– Видно, придется отписать брату Свидригайле, как его свояк великую московскую княгиню хулит.

Говорила с досадой великая княгиня – знала, не дойдут ее слова до сердца Юрия Дмитриевича. Был бы жив Витовт, не дал бы внука в обиду, сумел бы его позор смыть. Свидригайло и сам всегда против старшего брата шел, вот этим он и напоминает Юрия Дмитриевича. Однако великая княгиня не могла не знать, что упоминание о Свидригайле – единственная тропинка в душе Юрия, которая способна привести ее к цели. Знала княгиня Софья и о том, что почитал Юрий своего побратима больше собственных братьев.

Поежился князь Юрий. Великая княгиня уходить не хочет, по-прежнему стоит у порога.