Фартовый чекист

– Постнов! – крикнул Сидорчук, и его грубое лицо невольно расплылось в улыбке. – Постнов, чертяка!

Несмотря ни на что, он не смог в этот миг сдержать радости, видя старого товарища живым и почти здоровым. Егор Тимофеевич быстро пошел навстречу по грязи и лужам. Через минуту он уже сгреб раненого друга в объятья.

– Эй! Постой! Больно! – тихо сказал Постнов, стараясь выбраться из стальных тисков. – Ты все такой же медведь! А я, брат, никуда не гожусь. Раскис.

Сидорчук опомнился и отпустил Постнова. На его лице отобразилось смущение.

Он любовно придержал за плечи побледневшего товарища и прогудел смущенно:

– Ну, прости дурака! Совсем ведь забыл про твою руку! Вижу, идешь как ни в чем не бывало, вот и набросился. Нынче ведь времена какие!.. Сегодня разошлись, и уж не знаешь, даст ли бог свидеться завтра.

– Ты чего это про бога вспомнил? – прищурился Постнов. – На тебя не похоже.

– А! Видать, въелось в нас это старорежимное, враз не вытравишь! – с досадой сказал Сидорчук. – Оно даже тяжелее, чем оборону держать по всем фронтам. Ты, верно, слыхал, что в республике-то делается? Прет вражина со всех сторон! На Украине гетман никак не угомонится, на Печоре белогвардейщина голову поднимает, Деникин, Антанта… На самого Владимира Ильича, на дорогого вождя нашего, покушение совершено.

– Да, слыхал, – сказал Постнов. – Положение сложное. А я вот тут труса праздную. – Он с сожалением показал на перевязанную руку. – Стыдно!

– За рану, полученную в бою с врагами республики, стыдиться нечего! – с пафосом воскликнул Сидорчук, потом словно вспомнил что-то неприятное и добавил с неохотой: – Другого стыдиться надо…

Постнов вскинул голову, с интересом посмотрел на товарища и спросил:

– Ты это о чем? Не про меня ли это? Что-то я ничего не понимаю. Чего же мне еще стыдиться?

Сидорчук взглянул на него из-под насупленных бровей. К Постнову он всегда испытывал теплое, почти родственное чувство, как старший брат к младшему. Нравился он ему, даже несмотря на то, что происхождение у Постнова было не вполне пролетарское.

Николай родился в семье священнослужителя, отличался правильной, чересчур грамотной речью, интеллигентными чертами лица и деликатными манерами. Искупало эти недостатки то, что Постнов рано порвал с семьей, ушел из дома и целиком отдался революционной работе. Начинал у эсеров, был на баррикадах в девятьсот пятом, оказался в ссылке, бежал, в четырнадцатом вступил в РСДРП, брал в семнадцатом власть в Петрограде. В общем, биография у человека была хоть куда.

Они встретились в семнадцатом при весьма драматическим обстоятельствах – впятером отбивались от толпы юнкеров. Потом вместе поступили в ЧК и уже не расставались до того момента, как Постнов был тяжело ранен. Одним словом, претензий у Сидорчука к боевому товарищу до сих пор не было. Былая связь с левыми эсерами не в счет. Кто старое помянет, тому глаз вон. Тем больнее Егору Тимофеевичу было осознавать, что с бойцом, преданным делу революции, происходит что-то странное.

Сидорчук некстати вспомнил про кружева, замеченные им в комнате Постнова, даже покраснел от досады и буркнул:

– Я тебе не судья. Ты вроде из пеленок давно вырос. Вон борода даже!.. Только, по правде сказать, не нравится мне твой выбор.

– Странный ты какой-то, Егор Тимофеевич! – засмеялся Постнов. – Раньше ты понятней объяснялся. А сейчас все шарадами какими-то. Какой мой выбор ты не одобряешь? Я ведь последние месяцы мало что сам выбирал. Руку мне прострелить без меня решили, сюда в Веснянск определили – тоже со мной не посоветовались.

– Я про хозяйку твою говорю, – сказал Сидорчук. – Уж больно неподходящее для нас это соседство. Съезжать тебе с квартиры надо, Николай!

Постнов поднял брови и стал пристально разглядывать товарища.

– С чего это? – довольно сухо спросил он наконец. – Меня все устраивает.

– Это нам понятно, что тебя все устраивает, – сердясь и сбиваясь, заговорил Сидорчук. – Кружавчики, подушечки, теплая баба под боком. Забыл, какое время на дворе? Забыл? А я тебе напомню! Или голубая кровь взыграла, а, Николай Ростиславович?

Переход от чистосердечной радости почти к ненависти совершался у Сидорчука мгновенно, без всяких усилий. Постнов знал эту особенность боевого товарища, потому спокойно воспринял неприятные слова.

– Очумел, что ли, Егор Тимофеевич? – спросил он. – Какая голубая кровь? Мать моя прачкой была, отец из разночинцев, своим горбом в люди выбился. Ты меня в дворяне записал, значит? Забыл, как мы вместе?..

– Я все помню, – сурово сказал Сидорчук. – Только кое-что своими глазами вижу. Нежности разводишь, амуры, а я к тебе с серьезным заданием. Таким, что предельной собранности требует. Меня, между прочим, сомнения берут, что ты теперь поручение партии выполнить сможешь…

– А ты не сомневайся, – перебил его Постнов. – Нет у тебя на это права! Я любой приказ партии выполню, хоть бы для этого пришлось жизнью пожертвовать. Я хоть сейчас…

Он вдруг рассвирепел. Его лицо, только что казавшееся вполне добродушным, исказилось и еще больше побледнело. Он принялся срывать с шеи черную повязку, на которой покоилась раненая рука.

Сидорчук схватил его за локоть, сжал как тисками и произнес тихо, но грозно:

– Спокойно! Без истерик! Ты, красный командир, революционер, а нервы показываешь, точно институтка!

Постнов дернулся, безумными глазами уставился в лицо Сидорчука, потом как-то сразу обмяк и сказал виновато:

– Это правда, с нервами плохо дело. С тех пор как запихали меня сюда, поверишь, ни единой ночи нормально не спал. Вот что рвет душу-то, понимаешь? Дождь в окно стучит, а мне чудится, что это за мной идут. Стыдно сказать, но с винтовкой в руках, под пулями я себя лучше чувствовал. А ты меня женщиной упрекаешь! Что ж, хорошая женщина. Может, и получилось бы у нас что-то, но сам понимаю, не время! Если честно, даже рад, что ты меня забираешь.

– Я тебя не забираю, – сказал Сидорчук.

– То есть как? – Постнов недоумевающее уставился на него. – Почему не забираешь? Ты же сказал – задание?

– Это особое задание, – пояснил Сидорчук, понижая голос, хотя никто не мог их слышать на почти пустой улице. – Это задание такого рода, что тут не надо ни шашкой махать, ни из нагана палить. Хотя при нужде и этим придется заняться. Но главное здесь – конспирация, стальные нервы и терпение, смекаешь?

– Нет.

– Давай-ка пройдемся, – предложил Сидорчук. – Признаюсь, не нравится мне твое настроение, Николай! Да и обстановка тут у тебя мне не по душе. Но руководство рассудило, что ты справишься. Еще когда тебя сюда направляли, уже тогда все было решено. Хочешь не хочешь, а доверие партии нужно оправдать. Кровь из носу! Напортачишь – к стенке!

– Да ты не стращай! – поморщился Постнов. – Вот честное слово! Нашел, тоже мне, кого пугать! Ты лучше толком объясни, в чем дело! Задание, доверие, это все понятно. Ты к сути переходи.

– А суть такая, – строго произнес Сидорчук, невольно распрямляя спину, словно на параде вышагивал. – Суть такая, что ты должен организовать у себя хранилище, тайник, банк своего рода. Обстановка какая в республике, ты знаешь не хуже моего. Бороться будем до последнего, но враг силен. Все может приключиться. На крайний случай партия определила подготовить пути отхода.

– То есть как это отхода? На попятную, значит? – Постнов до боли сжал здоровый кулак.

– Не на попятную, а пути отхода, – назидательно повторил Сидорчук. – Образованный человек, воевал, значит, должен понимать разницу. В любых обстоятельствах нужно сохранить ядро нашей партии, вождей наших, Владимира Ильича. Случись худшее, мы должны будем уйти в подполье, даже уехать за границу и оттуда продолжать борьбу. Стратегия! Из искры возгорится пламя! Я за тебя лично поручился перед товарищем Дзержинским! Понимаешь теперь, какое тебе оказано доверие?

– Понимаю. И что же мне поручено хранить? – недоверчиво морща лоб, спросил Постнов.

– Бриллианты, – сказал Сидорчук. – Целых три фунта. Сам-то я в них толку не вижу, но знающие люди говорят, что несметных денег эти камни стоят. Из каких-то царских коллекций. Еще документы, паспорта заграничные. Все добро в железном ящичке с хитрым запором. Ты должен своей рукой заверить опись ценностей, которые я тебе передаю на хранение. Одна бумага у тебя остается, другую я в Москву отвезу. Значит, береги этот сундучок как зеницу ока, чтобы ни одна контра о нем не пронюхала. Сам понимаешь, что будет, если не убережешь. Оружие у тебя имеется на крайний случай?

– Наган да десятка два патронов, – сказал Постнов.

– Дам тебе пяток лимонок и патронов добавлю, – пообещал Сидорчук. – Ну, и это… Деньги кое-какие тебе тут выделены на прожитье. Барином будешь жить.

– Это все хорошо, – заметил Постнов. – Только дальше-то что? Долго мне здесь куковать? Если откровенно, я когда тебя увидел, надеялся, что ты меня с собой заберешь. На фронте от меня больше пользы было бы.

– На фронте от тебя с одной рукой больше вреда, чем пользы, – мотнул головой Сидорчук. – Да и в тылу сейчас не лучше. Везде контрреволюция голову подымает. Схватка не на жизнь, а на смерть. Без жалости. А ты выздоравливай. И с барышней поосторожнее! Не нашего она поля ягода. Белая кость. Мои слова тебе не по вкусу – вижу, но ты их на ус намотай. Я людей лучше знаю. От таких вот дамочек чего хочешь можно ожидать!..

– Ладно, не маленький! – буркнул Постнов. – Так пойдем в дом. Там опись проверим, перекусим, чем бог послал.

– Некогда мне, – возразил Сидорчук. – Возвращаться надо. Каждая минута на счету. Камушки вот проверить если…

– Да что там! – махнул рукой Постнов. – Тебя сам Дзержинский послал, а я пересчитывать буду? Давай свои бумаги, не глядя подмахну.

– И то дело, – с облегчением сказал Сидорчук. – В машине они у меня. И груз там же. Припрячь понадежнее и глаз не спускай. А придет день, объявится тут человек и скажет: «Закат нынче алый, должно быть, к буре». Ты ему ответишь «Рассвет будет еще алее». Запомнил? Он покажет тебе мандат и объяснит, что делать дальше. А пока твое дело – караулить. С барышней будь поосторожнее. Может быть, съехать тебе от греха подальше? От этого бабьего вопроса много нашего брата пострадало. Но тут суть не в тебе и не во мне. Мировая революция под ударом! Ты вот о чем помни!