Толкование закона в Англии

В случае принятия билля второй палатой он передается на подпись монарху, начинается заключительная стадия законодательного процесса. Несмотря на то, что король теоретически обладает правом абсолютного вето, в многовековой практике законодательствования с 1707 г. в Англии не было случая, когда король отказал бы в своем согласии подписать принятый обеими палатами билль[169 - Journal of the House of Lords: volume 18. 1705–1709. Р. 506 // URL-документ: http://www.british-history.ac.uk/report.aspx?compid=29648 (http://www.british-history.ac.uk/report.aspx?compid=29648).]. Согласно Акту «О Королевском одобрении» 1967 г. (Royal Assent Act, 1967) монарх ставит подпись о своем согласии с законопроектом, что сообщается обеим палатам парламента, при этом королева не видит всего текста закона, принятого парламентом, в момент подписания не может отследить изменения, внесенные в законопроект, поскольку на согласование королевы представляется лишь краткое наименование статута. Дату подписания устанавливает правительство, билль при любых обстоятельствах должен быть представлен королеве, так как отсутствует процедура непредставления билля[170 - Erskine M. Parliamentary Practice. London, 1976. P. 562.].

Стадия королевского утверждения большинством исследователей рассматривается как необходимая формальность, поскольку у королевы отсутствует право отказать в согласовании билля. Ф.Беннион ссылается на отсутствие у монарха полномочий по отказу от подписания билля и уведомления об этом парламента[171 - См.: Bennion F. Modern Royal Assent Procedure at Westminster. 1981. P. 3 // www.francisbennion.com (http://www.francisbennion.com/).]. И.Ю. Богдановская указывает, что с 1854 г. существует также процедура, по которой королева сама подпись не ставит, а назначает для этого комитет из членов палаты лордов, включая лорда-канцлера[172 - Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 59.]. Процедура королевского одобрения состоит из двух стадий: непосредственное подписание королевой закона и доведение согласия королевы до обеих палат парламента в письме о признании билля (letters patent).

После получения королевского одобрения последний текст билля с поправками, нумерацией статей, оглавлением и датой королевского одобрения готовится в печать канцелярией одной из палат. Дата подписания акта монархом является днем его вступления в силу, если иное не оговорено в законе. Кроме того, дата вступления акта в силу может быть определена путем издания специального акта парламентом либо уполномоченным на это министром[173 - Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 132.]. Предоставление органам исполнительной власти права ввести акт в силу может привести к «неопределенному вето», когда министры будут откладывать вступление акта в силу на длительное время[174 - Spencer J. When Law is not a Law? // New Law Journal. London, 1981. Vol. 131. N 6006. P. 644.].

Печатник Ее Величества готовит две копии акта на пергаменте, которые после повторной проверки становятся официальными копиями акта: одна копия направляется в палату лордов, вторая – в государственный архив[175 - См.: Bennion F. Modern Royal Assent Procedure at Westminster. 1981. P.3 // www.francisbennion.com (http://www.francisbennion.com/).]. Содержание закона излагается в различных изданиях, ссылки преимущественно делаются на те издания, которые публикуются Издательством Ее Величества и продаются обычной публике. Издательство Ее Величества публикует законы в виде ежегодных томов, а также издает ежегодные индексы действующих законов.

Глава 4

Интерпретация и толкование

В английской правовой теории процесс толкования принято делить на две стадии: интерпретацию (interpretation) и толкование в строгом значении (construction). Под интерпретацией понимается интеллектуальная деятельность по раскрытию содержания и смысла нормативного акта, а толкованием обозначается деятельность по разъяснению его неопределенных и двусмысленных положений.

Интерпретация – это в большей степени внутренняя мыслительная активность – уяснение смысла и содержания текста самим интерпретатором, тогда как толкование – это деятельность, осуществляемая вовне, связанная с разъяснением собственной точки зрения иным лицам. В английском языке термин интерпретация определяется как акт и/или результат деятельности по раскрытию смысла и значения объекта интерпретации; объяснение, определение, перевод, описание и так далее[176 - См.: Webster’s New World Dictionary. New York, 2008.]. Интерпретировать – это объяснять или выражать значение, пояснять, переводить на понятный или знакомый язык, определять, разбирать, расшифровывать[177 - См.: Cambridge Advanced Learner’s Dictionary. 3rd Ed. Cambridge, 2008.].

Толкование – интеллектуальная деятельность, обращенная толкователем во внешнюю среду, направленная на формирование нового (по сравнению с исследуемым текстом) положения. Толкование в значительной степени связывается с применением нормы, ее своеобразным интеллектуальным редактированием и привязкой к конкретным правоотношениям. Следует отличать толкование как разъяснительную деятельность для неопределенного круга лиц и правоотношений от толкования, связанного с применением нормы к конкретным правоотношениям, сопровождаемого аргументативной конструкцией в правоприменительном акте.

При использовании указанных английских терминов (interpretation-интерпретация и construction-толкование) в их специальном, узко-юридическом понимании значение этих слов будет существенно различаться, что подтверждается мнением многих исследователей[178 - См.: Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995; Bennion F. Statutory Interpretation – A Code. 4th Ed., London, 2002.]. Термины interpretation и construction применяются в нормативных актах с разными значениями в едином понятийном контексте. Интерпретация – процесс, посредством которого определяется смысл слов в тексте закона, необходимость в толковании возникает тогда, когда слова статута двусмысленны и неопределенны[179 - Уолкер Р. Указ. соч. C.124.]. Толкованием является процесс, посредством которого разрешаются сомнения, возникающие в связи с неопределенностью или двусмысленностью текста. Из этого следует, что каждый закон, содержание которого рассматривается судом, интерпретируется, в то время как только сомнительные или двусмысленные положения закона требуют толкования[180 - Там же.].

Толкование статутов нельзя рассматривать лишь как результат применение логических правил, в английское понимание процесса толкования закона заложен анализ всего правового материала применительно к нормированию рассматриваемых правоотношений, в том числе законов, прецедентов, правил, презумпций, лингвистических максим и т. д. Напрашивающиеся компетентным исследователям сравнения между английской интерпретацией и российской стадией уяснения, а также между процессом английского толкования и российским понятием разъяснения нормативного акта, обоснованы только применительно к схожести английской интерпретации и российского уяснения. При толковании статута английский судья обязан принять во внимание не только все источники права, действие которых распространяется на предмет рассмотрения, но и оценить возможности применения тех или иных канонов и инструментов доктрины толкования. Кроме того, в английском судебном толковании доминирует правоприменительный аспект, оно всегда воспринимается как своего рода толкование-применение или толкование при применении. Толкователь осознает необходимость обосновывать применение именно этих правил, норм, прецедентов и т. д., в то время, как он мог бы применить и другие.

Некоторые российские ученые разделяют стадии толкования закона на уяснение и разъяснение, усматривая в разъяснении деятельностный аспект. Ю.И. Гревцов указывает: «Известны два основных аспекта толкования. В первом случае это раскрытие, уяснение содержания нормативно-правового акта как бы для себя. Такое толкование служит важным этапом использования или применения права тем или иным субъектом права. Во втором случае под толкованием понимают разъяснение смысла и нормативно-правового акта для других. Разъяснение имеет место тогда, когда содержание нормативно-правового не только уясняется самим субъектом, но и разъясняется всем заинтересованным в этом лицам и организациям»[181 - Гревцов Ю.И., Козлихин И.Ю. Энциклопедия права. Учебное пособие. СПб., 2008. С. 111.]. По мнению А.И. Бойцова, «с одной стороны, толкование представляет собой познавательный процесс, направленный на установление содержания закона (уяснение), а с другой – результат данного процесса, объективированный в той или иной форме (разъяснение)»[182 - Бойцов А.И. Уголовное право России: Общая часть: Учебник. СПб., 2006. C. 312.]. Если самостоятельность стадий толкования-уяснения и толкования-разъяснения имеют своих сторонников в российской доктрине толкования, то отличия толкования-разъяснения от толкования-применения (толкования при применении) не называются, хотя с точки зрения целей, функций и компетенций толкователя эти фазы толкования существенно различаются. Толкование-разъяснение может осуществляться субъектом, не уполномоченным применять нормы права к рассматриваемым правоотношениям. Например, прокурор, являясь стороной процесса, в обвинительной речи, в апелляционном представлении на приговор суда представляет официальное толкование-разъяснение закона, однако он не имеет полномочий на применение интерпретируемого закона к подсудимому. Толкование-применение, даваемое судьями в приговоре, апелляционном постановлении, имеет иное качество и правовые последствия как для процессуальных сторон, так и для общества. Общественный интерес заключается в общедоступной ясности нравственных мотивов и юридико-технических обоснований, составивших основу судейского усмотрения при формулировании толкования-применения закона в отношении поступка конкретного лица. Этап толкования, осуществляемого судьей при непосредственном применения правовой нормы (собственно толкования) является ключевым для существования английского права (без него право не существует)[183 - Seafood Court Estates, Ltd. v Asher [1949].].

Некоторые английские юристы, выделяя две стадии процесса толкования закона, не считают это деление существенным, поскольку стадии трудно разделить между собой. По мнению Р. Кросса, различие между интерпретацией и толкованием заключается лишь в том, что это стадии единого процесса: что на первом этапе (интерпретация) используется лишь сам текст закона, положения которого анализируются на ясность и недвусмысленность, на втором же этапе (толкование), в случае, если ясность и недвусмысленность вызывают сомнения, судья прибегает к иным материалам, необходимым для правильного толкования нормы права[184 - Cross R. Ibid. P. 18.].

Несомненно, деление на части мыслительной деятельности судьи носит условный характер – оценивая юридические факты, характер действий субъектов, сопоставляя их с конструкцией нормы закона, учитывая иные применимые источники права, – невозможно зафиксировать переход от уяснения (интерпретации) к разъяснению и применению (толкованию). Большая часть признанных трудов по толкованию норм права в Великобритании написаны юристами-практиками, являющимися в то же время преподавателями права. Формируемая их исследованиями теория толкования закона в полной мере согласуется с практикой его применения. Если выделить в российской методологии процесса судебного толкования закона три элемента: толкование-уяснение, толкование-разъяснение и толкование-применение, то английская стадия толкования в узком значении (construction) будет соответствовать российскому толкованию-применению (толкованию при применении).

Глава 5

Судебное толкование

Государство может существовать и развиваться только при наличии в нем упорядоченных и одобряемых большинством населения механизмов разрешения споров. Судебную систему в теоретическом аспекте можно считать наиболее приспособленной для разрешения споров упорядоченной структурой, зависимой в большей степени от корпуса права, нежели от сиюминутной воли действующих субъектов исполнительной власти. Следует понимать, что законодательное установление не действует само по себе, ибо оно есть всего лишь неодушевленный текст. В социальной и правовой жизни принимают решения и воплощают их в жизнь акторы[185 - Актор (лат. actor – деятель) – человек, социальная группа, институт или иной субъект, способный осуществлять конкретные действия, имеющие последствия не только для него (Прим. автора).], оживляющие и применяющие закон согласно своему усмотрению. Законодательство, исполнительная и судебная системы требуют постоянных и интенсивных усилий для своего функционирования.

Будет ли достаточным для улучшения ситуации в той или иной общественной сфере написать проект закона, проголосовать за него в парламенте, подписать у монарха и опубликовать? Разумеется, этого недостаточно, поскольку «нельзя породить институцию и предположить, что она будет сама жить. Она будет сама жить только в той мере, в какой она будет возобновляться усилием человека, направленным на то, чтобы эта институция была. Например, закон нельзя установить, а потом о нем забыть, считая, что он будет продолжать существовать. Существование закона покоится целиком на существовании достаточного числа людей, которые нуждаются в нем как неотъемлемом элементе своего существования и готовы бороться и идти на смерть, для того, чтобы этот закон был»[186 - Мамардашвили М. К. Опыт физической метафизики. М., 2008. С. 19.].

Законодательные органы навязывают обществу свою интерпретацию должного поведения, судьи принимают решение о квалификации юридического деяния согласно правилам о должном, но с учетом сущего – конкретных жизненных обстоятельств субъекта и состоявшихся ранее прецедентов толкования. Только борьба за право возобновляет его существование, субъективное толкование закона правоприменителями делает возможным достижение справедливости исключительно посредством сверхусилий. «Ничто человеческое не может само собой пребывать, оно постоянно должно возобновляться и только так может продолжать жить, а возобновляться оно может только на волне человеческого усилия, а усилия не может быть, если оно не направлено на эти предметы»[187 - Там же.].

Применяя закон к конкретным правоотношениям, судья всегда осуществляет его интерпретацию и толкование. Мишель Тропер обозначает толкование как деятельность: «… «толковать» означает указать либо определить значение чего-либо. Первая дефиниция исходит из предположения о возможности знания смысла и о том, что толкование является познавательной функцией, вторая же – что волеизъявительной. Каждое из приведенных определений соответствует отдельной теории. Таким образом, определение не относится к самому действию, которое выступает объектом теории, оно само по себе выражение этой теории. В свою очередь две упомянутые теории основаны на онтологических и эпистемологических допущениях. Онтологические: если я утверждаю, что толковать – это указывать на значение, значит, я предполагаю существование объективного смысла, поддающегося описанию.

И, напротив, я могу предположить, что значения не существует, а, стало быть, его можно только определить. Эпистемологические: каждая теория занимает в мыслительной системе место, которому присуща определенная функция. Можно, таким образом, представить себе эту интеллектуальную систему как практическую дискуссию (например, между судами); четкое определение толкования стало бы замечательным подспорьем в осуществлении судебной деятельности. Как утверждает дуайен Ведель, судья может осуществлять свои функции, реализовать свои полномочия, приводить аргументацию только в том случае, если он осознает, что эта деятельность заключается в определении смысла. И, напротив, можно представить себе эту мыслительную систему в качестве научной системы, и в таком случае следует искать не ту теорию, которая предоставляет наилучшие подспорья, а ту, которая соответствовала бы условиям данной науки»[188 - Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 1. С. 7.].

М. Тропер отмечает взаимосвязанность онтологических и эпистемологических допущений. Обозначая свою концепцию толкования как реалистическую, он уточняет, что исследуемое толкование – это толкование исключительно юридическое, юридическая интерпретация; оно эффективно в юридической системе, в отличие от музыкальной или литературной интерпретации, которую нужно рассматривать иначе.[189 - Там же. С. 8.] Объектами реалистической теории толкования может быть как поведение судей, т. е. психосоциальный феномен (в этом случае право трактуется как эффективное поведение), так и методика эффективного юридического рассуждения, которая пытается понять «непрямые обязательства», довлеющие над задействованными лицами и границами личных суждений, которыми они располагают, а также непрямые обязательства, которые они производят. Изложенная М. Тропером реалистическая теория толкования опирается на концецию толкования Г. Кельзена (хотя по многим пунктам расходится с ней) и сводится к трем основным предпосылкам: толкование является актом волеизъявления, а не познания; его объектом служат не нормы, а формулировки или факты; субъекты, осуществляющие толкование, наделены специфической властью. Волеизъявительный характер толкования подтверждается тремя сериями аргументов: не бывает толкования contra legem (интерпретация, противоречащая истинному смыслу закона); не существует независимого от замысла значения, которое следует обнаружить; не существует объективного значения[190 - Там же.].

Не существует, по мнению М. Тропера, и значения, которое могло бы быть сведено к замыслу законодателя, поскольку автором большинства законодательных текстов является коллегиальный орган, не являющийся психическим субъектом. Замысел отдельно взятых субъектов не подлежит установлению, юридический автор не всегда является автором в интеллектуальном смысле, например, когда принятый парламентом проект закона был разработан администрацией, т. е. исполнительной властью, что в равной степени характерно и для Великобритании и для России.

Поскольку разумные и рациональные люди реализуют через законодательный орган власти свои личные и групповые интересы, всегда можно выразить сомнение относительно равного значения законопроекта для всех граждан государства. Существование политической борьбы за власть в государстве поляризует интересы, мы обязаны отдавать отчет в том, что принятый в интересах одной группы лиц текст законодательного акта в дальнейшем будет применяться ко всему населению, в том числе, к оценке действий лиц, оппозиционно настроенных к правящей партии и ее руководству. Акт «О Парламенте» 1911 г. (с последующими изменениями) приучил английское общество к смене партий, к коалиционным компромиссам и поражениям неэффективно правящей партии на следующих выборах. Частично не избираемая верхняя палата английского парламента призвана усложнять правящей ad hoc политической партии прохождение законов, чтобы сделать законодательство более сбалансированным. Поскольку Палату общин в течение пяти лет может контролировать одна партия, Палата лордов выступает своего рода политическим противовесом с осознанием реальности прихода другой правящей партии на очередных парламентских выборах. Регулярная смена консерваторов и лейбористов в качестве правящих партий, а также ротация лидеров партий позволяет судебной системе, в том числе судьям высших судов, не попадать в зависимость от волеизъявления руководства правящей партии.

Несмотря на трудности формирования английской судебной системы, именно противостояние общего права, права справедливости и статутного права существенно повлияло на возникновение доктрины толкования закона. Общее право развивалось как право судейского усмотрения, внедрение директив лорда-канцлера вызывало у судей нежелание принимать положения права справедливости. Нормативные положения статутного законодательства, востребованного динамичным общественным развитием, также могли противоречить судебной практике. Для рационального и поступательного развития империи требовалась доктрина толкования, понятная не только судьям, юристам-практикам и юристам-ученым, но максимальному количеству подданных. Судебная реформа конца XIX в. привела к слиянию общего права с правом справедливости, оформившиеся в доктрину каноны толкования давали возможность при вынесении судебных решений разумно толковать нормы применяемых статутов и положений прецедентов. Население может предвидеть последствия своих юридически значимых действий только в случае понимания алгоритма судебной аргументации.

Доктрина толкования закона позволяет поддерживать интеллектуальное противостояние прецедентного права статутному праву, способствуя соблюдению баланса интересов гражданского общества и публичной власти. Пришедшая на несколько лет в результате тех или иных выборов лет группа лиц (политическая партия) в таких условиях не в состоянии установить авторитарный режим, осуществить свое быстрое обогащение за счет бюджета и подчиненного населения, приватизировать общее имущество в свою пользу и остаться править на десятилетия. Английская судебная система и судейский корпус, несмотря на свою включенность в структуру публичной власти, оказываются связанными, в том числе, доктриной толкования закона, препятствующей принятию несправедливых, неразумных, нерациональных решений.

Гражданское общество поддерживает судей, последовательно отстаивающих свое право на нормотворчество (создание прецедентных норм), мотивируя это публичным интересом в противостоянии реализации краткосрочных интересов пришедшей в парламент на несколько лет политической партии.

Можно утверждать, что в законодательном акте всегда доминируют интересы его инициаторов, составителей и олигархических групп. По мнению М. Тропера, ни в замысле законодателя, ни независимо от него не существует объективного значения. Единственное значение определяется толкованием; можно сказать, что до толкования текст не имеет значения, но он находится в ожидании такового. Из этого следуют важные теоретические выводы: объектом толкования является не норма, содержащая значение, а носитель этого значения, т. е. текст или факт. Текст подлежит толкованию всегда, а не только когда неясен. Толкование – это решение, касающееся определения ясности или неясности текста. Орган, уполномоченный осуществлять подлинное толкование[191 - С точки зрения М. Тропера подлинным толкованием является толкование, за которым юридическая система закрепляет значимые последствия, оно не подлежит оспариванию в судебном порядке и в случае толкования текста внедряется в этот текст. Очевидно, что речь идет о судебных ведомствах высших инстанций и Конституционном Суде (Прим. автора).], может объявить текст непонятным для обоснования необходимости своей (собственной) интерпретации; или, напротив, понятным, чтобы таким образом подтвердить его значение, не признавая, что на самом деле осуществляет толкование этого текста[192 - Там же. С. 11.]. Толкователь наделяет своими значениями факты окружающей действительности, например, обычай – повторяющуюся практику, сопровождающуюся ощущением ее обязательного характера[193 - Там же. С. 14.]. В судебном решении могут быть установлены факты, имеющие юридические последствия, составляющие обычай и представляющие в своей совокупности значение нормы, которой следует соответствовать.

Судебное толкование как реализация властного полномочия является актом волеизъявления, относящимся и к фактам, и к формулировкам. Его правильность или ошибочность доказать невозможно, поскольку вступившее в силу решение суда признается законным и обоснованным. Право на критику судебного толкования, процедура обжалования не изменяют правила – вступившее в силу судебное решение изменяет характер прав и обязанностей сторон: наделяет собственностью, обязывает пребывать определенный период в тюрьме, признает незаконным и не порождающим правовых последствий определенный акт. В случае отмены судебное решение de jure не будет существовать, в случае его изменения вышестоящей инстанцией оно продолжит свое действие в новой редакции, оставаясь законным и обоснованным. Какими бы оценками решение ни наделяли стороны, оно будет порождать юридические последствия в рассматриваемой нормативной системе. Многие российские судьи считают любое вступившее в законную силу судебное решение справедливым, отождествляя категории законности и справедливости. Опровергнуть доктринальное (как научное, так и обыденное) толкование невозможно, поскольку результат этого спора не приведет к изменению решения, а оценка качества аргументативных совокупностей, представленных оппонентами, будет являться не действительным знаком качества системы доказательств, а вкусовым (научным, практическим, каузальным и т. п.) пристрастием оценивающего субъекта.

В.В. Волков выделяет в поведении судей при принятии решений две модели: нормативную и эмпирическую. Нормативная модель оставляет судью один на один с текстом закона, представленными доказательствами и собственным внутренним убеждением. Конечно, кроме текста закона в распоряжении судей имеются решения и постановления высших судов, готовые решения по аналогичным делам и другие сходные документы, содержащие толкование законов и облегчающие их применение. Но они не содержат решения о виновности подсудимого или правоте сторон[194 - Как судьи принимают решения: эмпирические исследования права / Под ред. В.В. Волкова. М., 2012. С. 3.]. Эмпирическая модель принятия судебных решений наделяет судью материальными и карьерными интересами, статусными амбициями, полом, биографией, предшествующим опытом, включенностью в социальную среду, контекстом иерархической организации и подчиненностью властным воздействиям в этой организации, нахождением в институциональной среде, где его действия оцениваются и эта оценка имеет ощутимые последствия.

Российскую правовую действительность можно охарактеризовать доминированием эмпирического подхода к принятию судебного решения, при котором процесс принятия решений задается не только кодексами, законами и юридическими обстоятельствами конкретного дела, а множеством экстралегальных факторов, которые переплетаются с легальными, а также тем, что этот процесс не локализован в голове отдельного судьи, а распределен по одной или нескольким организациям и коллективам с подвижными границами, хотя номинальное авторство решения и принадлежит конкретному судье или коллегии судей[195 - Там же. С. 5.]. Английскую модель поведения судей при принятии решения следует преимущественно отнести к нормативной.

Существенным отличием английского судебного нормотворчества является признанная компетенция судьи для составления казуального текста, отражающего судейское видение права в норме закона, прецедента, обычая, применительно к конкретным правоотношениям. Судья имеет полномочия, обязанность и способность дать оценку фактам и действиям субъекта не только с точки зрения одного статута, но в совокупности естественно-правовых и формально-юридических взаимодействий. Право является одним из элементов культуры этноса, а стороны судебного процесса, правоохранительные органы, защищающиеся и нападающие – суть равнозначные части ойкумены.

При планировании законодательного процесса, составлении проектов законов и их прохождении через парламент у акторов означенных процедур доминируют политические и финансовые составляющие, связанные со стремлением конкретной группы лиц, партии, кабинета сохранять свое влияние на политико-правовые и финансово-экономические процессы. Судьи, сталкиваясь с необходимостью принимать сегодняшние решения в рамках предложенных материалами судебного дела обстоятельств, в целях наилучшего обоснования принимаемого вновь решения обратятся к предшествующим, устоявшимся и исполненным решениям своих коллег. Несомненно, являясь людьми прогосударственного мировоззрения, судьи учитывают точку зрения исполнительной власти, но в процессе правоприменения они оперируют скорее понятиями общего права и его принципами, не обращая особого внимания на политические взгляды правительства[196 - Twining W., Miers D. How To Do Things With Rules. A Primer of Interpretation. London, 1996. P. 321.]. Общее право предоставляет судьям полномочия толковать закон, что означает ущемление превосходства парламента. Парламент, с позитивистской точки зрения, «создает» право в первичном смысле – он производит его, прокламирует. Суд же не производит право, а находит право среди законов, прецедентов и обычаев. Таким образом, можно сказать, что компетенция нахождения права принадлежит суду[197 - Metcalfe O.K. General principles of English Law. London, 1956. P. 12.].

Законодательство и прецеденты являются первичными источниками права, а действительность каждого из них не выводится из другого или других юридических источников, хотя, конечно, прецедент подчинен законодательству в том отношении, что закон всегда может его аннулировать[198 - Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985. С. 167.]. Однако и прецеденты, основанные на статутах, нельзя считать вторичными источниками права в силу того, что они могут не подчиняться закону, хотя и стремятся ему следовать. К тому же «вторичные» прецеденты со временем превращаются в «первичные» источники права.

Даже в случае отмены всех статутов правовая система Англии все равно продолжит свое существование, хотя и не вполне соответствуя жизненным обстоятельствам. Если останутся только статуты, правовая система Англии перестанет существовать, образовав совокупность не согласованных между собой правил, не обеспечивающих решение ежедневных проблем. Можно констатировать, что законодательная деятельность и судебное правотворчество развиваются в английском праве с известной долей самостоятельности.

Глава 6

Доктрина толкования закона: философские истоки

Английская доктрина толкования закона формировалась на протяжении нескольких веков, вбирая в себя религиозные установления и идеи естественного права, настраиваясь на применение норм в условиях юридического прагматизма. Следуя «закону трех стадий», сформулированному одним из основоположников позитивизма Огюстом Контом, «каждое из наших основных понятий проходит, необходимым образом, три теоретически различных стадии: стадию теологическую, или фиктивную; стадию метафизическую, или абстрактную; стадию научную, или позитивную»[199 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. СПб., 1997. С. 192.]. Теологическая и метафизическая стадии рассматриваются как философские истоки, укрепляющие веру в человека, созданного по образу и подобию божьему, прокламирующие примат естественных прав человека, неотчуждаемых, должных стоять в основании законов государства. Позитивная стадия развития понятия конституирует недостаточность теологического и метафизического познания истины, действительность которой устанавливается только с помощью точных наук. Абсолютное знание недостижимо, но человек вполне способен выявить повторяющиеся связи между явлениями, то есть законы. «Цель науки – в исследовании законов, ибо только знание законов даст возможность предвидеть события, направить нашу активность по изменению жизни в нужном направлении»[200 - Там же. С. 193.].

Знание законов есть внутреннее состояние индивидуума, но одного этого еще недостаточно для благополучного функционирования общества. Требуется обмен знаниями (коммуникация), оценка окружающими лицами сообщения о знании (признание), способность применить знание в практической жизнедеятельности социума (компетенция). Особенностью юридического закона является его рукотворность, выдуманность конкретными людьми для реализации своих неочевидных целей (более или менее ясных конкретным наблюдателям, с большим спектром разногласий между наблюдателями по поводу точности толкования действительных целей законодателя). Если корпус авторов закона может быть с некоторой точностью установлен, то понять настоящие цели и мотивы каждого проголосовавшего за его принятие человека невозможно. Как же толковать и исполнять закон, если мотивы и цели суверена, в принципе, не могут быть вполне ясны правоприменителю. Правоприменителями являются не только судьи, в широком значении термина к ним следует относить все органы публичной власти, уполномоченные принимать решения по изменению субъективных прав субъектов: предоставлять, изменять, ограничивать объем прав. Отвод земельного участка, акт помилования, отзыв лицензии на торговлю, лишение права управления транспортным средством – суть изменения прав субъекта, совершенные правоприменителями. Правоприменительный акт, реализующий волю суверена, императивно определяет права и обязанности определенного лица либо круга лиц.

Цивилизация выработала два фундаментально различающихся подхода к толкованию приказа суверена: один из них опробован несколькими поколениями на территории Франции, Германии, России и других континентальных государств, другой – в Великобритании, странах Содружества, США и др. Первый подход можно проиллюстрировать цитатой из опубликованной в 1932 г. «Философии права» Густава Радбруха (1878–1949): «Судья, находящийся на службе у закона и толкующий его, должен знать лишь юридическую теорию действия, которая в одинаковой мере чтит смысл действия и притязания закона на то, чтобы его функционирование было реальным и эффективным. Профессиональный долг судьи заключается в том, чтобы приводить в действие «волю действия», заложенную в законе, жертвовать собственным правовым чувством во имя высшего авторитета закона. Ему надлежит спрашивать лишь о том, что соответствует закону, и никогда о том, является ли это одновременно и справедливым. Можно было бы, конечно, поинтересоваться, нравственен ли судейский долг сам по себе, нравственна ли такая безоглядная жертва собственной личности ради правопорядка, будущие изменения которого невозможно предугадать. Однако сколь несправедливым ни было бы право по своему содержанию, неизменным оказывалось, что оно достигает одной цели уже даже простым фактом своего существования – правовой стабильности (безопасности). Судья служит закону без оглядки на его справедливость… Даже в тех случаях, когда судья, повинуясь воле закона, перестает служить справедливости, он всегда остается на страже правопорядка. Мы презираем священника, проповедующего против своих убеждений, но уважаем судью, который вопреки своему правовому чувству остается верен закону. Ценность догмата заключается лишь в том, что он служит выражением веры»[201 - Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 100.]. После второй мировой войны, оценивая деятельность судей нацистской Германии, Г. Радбрух отредактировал свою концепцию, равно как некоторые философы права, обосновывающие ad hoc сталинский режим, после смерти вождя осуждали его и меняли свои взгляды на право, закон и их толкование.

Веру в непогрешимость любого действующего «здесь и сейчас» правителя, оправдание любых решений правоприменителя демонстрировали многие правоведы, в том числе Огюст Конт: «Каковы бы ни были органы практической власти, ее осуществление приобретает неизменный нравственный характер. Напротив, все метафизические системы ограничиваются регулированием объема каждой власти, не давая затем никакого принципа для поведения или оценки»[202 - Конт О. Общий обзор позитивизма // Антология мировой правовой мысли. Т. III. М., 1999. С. 411.]. Советская и следующая за ней правовая реальность, основанные на марксистско-ленинском правопонимании, согласно которому право есть возведенная в закон воля правящего класса, вполне вписались в каноны эксклюзивного позитивизма. Субстанция правящего класса эволюционировала от неорганизованного пролетариата под руководством стихийных революционеров начала XX в. до страты профессиональных администраторов во главе с руководителями спецслужб начала XXI в.

С точки зрения «революционной целесообразности» любые приказы акторов публичной власти, формализующие волю социальной страты (класса), могут толковаться как «закон» и «право», независимо от разумности, обоснованности и моральности нормативных предписаний. Но любая воля правителя и политическая доктрина правящей партии нуждаются в интерпретации, поскольку не все реципиенты способны адекватно уяснить интенцию власти. В случае конфликта официальных интерпретаций воли суверена применяется правило иерархии, – прав тот толкователь, чей статус в государственной вертикали власти выше.

Для гармонизации континентальной доктрины толкования закона в первой половине XX в. назначались, избирались и утверждались судьи, от которых требовались вера, преданность и действие во исполнение текста нормы. Многие европейские государства, воспринявшие римское право, прошли через диктаторские режимы разной степени жесткости, получив опыт монистической практики: судебное правотворчество отвергалось, прецеденты не рассматривались в качестве источника права, судьи являлись элементами бюрократического аппарата исполнительной власти. Романы Франца Кафки «Замок» и «Процесс» с некоторой долей гротеска, но очень точно передают характер правоприменительной практики и доктрины толкования континентальных источников права того периода.

Середина XX в. изменила парадигму правового развития многих государств: глобальный передел мира по итогам второй мировой войны, создание Организации Объединенных Наций, интенсивное развитие международного права, формирование собственной государственности многими народами подчеркнули актуальность другого подхода к толкованию приказа суверена – англо-американской доктрины толкования закона. Согласно этой доктрине, каждый новый закон должен пройти через судейское осмысление предыдущего законодательства, через опыт судебной практики, через принципы, презумпции и другие методы оценки «хотения» людей, получивших законодательную власть на несколько лет. Воля законодателя подчас носит ситуативный характер, нередко принятие закона связано с конкретным случаем, лицом или группой лиц.

Кто-то должен защитить интересы большинства обычных людей, не согласных с фактическим назначением конкретных персон в законодательный орган, считающих новый законодательный акт пагубным для себя и общества. Разве будет справедливым насаждение нормы поведения, придуманной несколькими сотнями человек, с результатами выборов которых, их взглядами вообще, и текстом принятого ими закона, в частности, не согласна, например, четверть населения государства. Перевес голосов на выборах в представительные органы власти некоторых государств (в том числе, Великобритании и США) бывает настолько незначительным, что заставляет задуматься о действительных гарантиях для большой части населения от произвола группы лиц, добившихся большинства в парламенте. Несомненно, законодательный акт должен быть реализован, но в том виде, в котором суд введет его в практику посредством своего толкования при принятии решения.

Доктрина судебного прецедента, сформированная ходом исторического развития англо-американской правовой семьи, оказалась действенным механизмом противостояния волюнтаризму законодателей, способом защиты населения от монополизации власти суверена в одном лице (группе лиц, партии). Рациональный подход судей к толкованию закона, основанный не только на доктрине прецедента, но и на правилах, принципах, максимах толкования, препятствовал необоснованным, подчас авантюрным новациям и экспериментам на людях. В реалиях английской политической системы всегда велика вероятность, что правящую политическую партию и ее лидера (премьер-министра) на очередных выборах сменит оппозиция, намеренная вносить свои изменения в законодательство, подчас противоречащие предыдущей законодательной программе. Английская доктрина толкования закона в такие периоды выступает гарантом правовой стабильности, поскольку судейский корпус, состоящий преимущественно из адвокатов с многолетней практикой, не предан «идеям партии и правительства», а заинтересован в стабильности существующей судебной доктрины. Доктрина толкования закона, обладая известной инертностью, выполняет функцию сохранения стабильности общественных отношений, защищая население от «воли действия» (Г. Радбрух) сегодняшних субъектов исполнительной и законодательной власти.

Формированию английского подхода к толкованию приказов суверена способствовал многовековой теологический период. Идеи Святого Августина (Блаженный Августин, Аврелий Августин, St. Augustine, 354–430 гг.) развивались в период полновластия римской империи на территории Англии. Св. Августин освоил школу риторики, которая готовила к деятельности судебных ораторов, его работы можно рассматривать как толкование религиозных трудов в целях их практического применения действующей публичной властью и населением. Он убеждал, что возможное противостояние между светской и церковной властью должно решаться в пользу церкви: «Прихоть гражданина или чужестранца не смеет нарушать общественного договора, укрепленного законом или обычаем государства или народа: всякая часть, которая не согласуется с целым, безобразна. Если же Бог приказывает что-нибудь делать вопреки чьим бы то ни было нравам или установлениям, то это должно быть сделано, хотя бы там никогда так не делали. Если эту заповедь забыли, она должна быть возобновлена; если она не установлена, ее следует установить. Если царю в царстве дозволено отдавать приказания, которых ни до него никто, ни сам он раньше не отдавал, и повиновение ему не является действием против государства и общества – наоборот, именно неповиновение будет проступком противообщественным (ибо во всех людских обществах условлено повиноваться своему царю), но тем более надлежит, не ведая сомнения, подчиняться приказаниям Бога, царствующего над всем творением Своим. Бог стоит над всем; ведь и в человеческом обществе большая власть поставляется над меньшей, и эта последняя ей повинуется»[203 - Блаженный Августин. Исповедь. М., 2006. С. 63.].

Св. Августин в своих работах обосновывает иерархию отношений: «Бог – царь – народ»; дает определение преступления: «когда жаждут нанести вред, обидев человека или причинив ему несправедливость: враг желает отомстить врагу; разбойник грабит путешественника, чтобы поживиться на чужой счет; страшного человека убивают, боясь от него беды; бедняк – богача из зависти; человек преуспевающий – соперника из страха, что тот сравняется с ним, или от огорчения, что он уже ему равен; из одного наслаждения чужой бедой – примером служат зрители на гладиаторских играх, насмешники и издеватели»[204 - Там же.]. Его криминологические и уголовно-процессуальные наблюдения определяют преступление как «побеги греха, которые пышно разрастаются от страсти первенствовать, видеть и наслаждаться, овладевает ли человеком одна из них, две или все три разом»[205 - Там же.]. Св. Августин вводит, выражаясь современными терминами, категорию смягчающих ответственность обстоятельств, признаки малозначительности преступления и состав злоупотребления служебным положением: «Среди поступков, преступлений и столь многочисленных беззаконий имеются и грехи преуспевающих в добром. Справедливые судьи и порицают их во имя закона о таком преуспеянии, но и хвалят как траву молодых всходов в надежде на хороший урожай. Есть некоторые действия, напоминающие проступок или преступление, и тем не менее это не грехи, потому что они не оскорбляют ни Тебя, Господи Боже наш, ни общества: человек, например, добыл для себя некоторые предметы, соответствующие и его образу жизни и времени, но, может быть, из страсти к приобретению? Желая кого-то исправить, наказывают его, пользуясь своей законной властью, но, может быть, из страсти причинить вред?»[206 - Там же. С. 65.]

В развитие своей теории толкования религиозных текстов Св. Августин говорит о праве Творца на непривычное и неожиданное повелевание и подчеркивает, что существуют служители Бога, способные компетентно интерпретировать его заповедь: «Есть много поступков, на которые люди смотрят неодобрительно и которые одобрены свидетельством Твоим; много таких, которые люди хвалят и которые осуждены по свидетельству Твоему. Разными бывают и видимость поступка, и чувства совершившего, и тайное сцепление обстоятельств. Когда же Ты вдруг даешь заповедь, непривычную и неожиданную, повелевающую делать даже то, что некогда Тобой запрещалось, и временно держишь в тайне причину Твоего повеления, хотя оно противоречит установлениям данного людского общества, – кто усомнится, что его должно выполнить, ибо только то человеческое общество, которое служит Тебе, праведно? Блаженны те, которые знают, что эти повеления отданы Тобой. Ибо все делается Твоими служителями, дабы показать, что нужно в данный час и что – в предвозвестие будущего»[207 - Там же.].

В работе «О граде Божьем» Св. Августин представляет историю развития человечества как борьбу града земного и града небесного, попавшие в один из градов будут мучиться с сатаной, а попавшие в другой – царствовать с Богом. Испытанием для человека является неразделенность этих градов в обыденной жизни, что заставляет его беспрестанно оценивать действия на предмет их соответствия добру и злу. Бертран Рассел (1872–1970) сравнивает Св. Августина с Карлом Марксом, первый из которых приспособил библейский образец прошлой и грядущей истории к христианству, а второй – к социализму. Понятийному ряду Св. Августина соответствуют категории К. Маркса (через дефис): «избранный народ – пролетариат, церковь – коммунистическая партия, второе пришествие – революция, ад – наказание для капиталистов, тысячелетнее царство Христа – коммунистическое общество»[208 - Рассел Б. История западной философии и ее связи с политическими и социальными условиями от Античности до наших дней: В трех книгах. М., 2006. С. 442.]. Град земной, символом которого является государство, был создан грешником Каином, град небесный, церковная община, – праведником Авелем. Град земной, как порождение греховной природы человека, обречен на гибель, град небесный – на вечное царствование. Но и в граде земном есть государства, которые стремятся к миру, пусть даже ценой войн, победы в таких войнах – благо и дар Божий, а образцом града земного является христианское государство. Государства, лишенные справедливости, т. е. основанные на насилии, отступившие от церкви, Св. Августин сравнивает с разбойничьими шайками. В борьбе с ересью насильственное насаждение христианства возможно, ибо это есть зло во благо. Существование рабства есть божья кара за грехи, социальное неравенство – часть божественного замысла: «Кто сотворил тех и других? – Господь! Богатого – чтобы помочь бедному, бедного – чтобы испытать богатого»[209 - Цит. по: Лейст О.Э. История политических и правовых учений // knigi-uchebniki.com/politicheskih-pravovyih-istoriya/zarojdenie-teokraticheskih-doktrin-avgustin.html.].